К вечеру бой на Бородинском поле стал затихать. Обе армии стояли одна против другой, обескровленные, измотанные, поредевшие, но все равно готовые к дальнейшей борьбе. Французы отошли с занятых ими высот, русские остались там, где стояли в конце сражения.

Кутузов М.И. сначала намерен был «заутра бой затеять новый и до конца стоять» и даже распорядился готовиться к продолжению сражения, но когда возле полуночи получил донесение о потерях, — а они превышали 45 тыс. человек убитыми и ранеными, — то никакого иного решения, кроме отступления, он принять не мог.

Отступая от Бородина, Кутузов понимал, что ввиду больших потерь вряд ли можно будет дать еще одно сражение под Москвой и что, желая сохранить армию, придется, по всей вероятности, оставить столицу. Но в своих печальных выводах он не мог признаться нико­му — ни один русский человек не примирился бы с этим.

Если бы узнали, что Кутузов собирается отдать Перво­престольную, его сочли бы худшим предателем и измен­ником, чем считали Барклая. Кутузов был вынужден скрывать до поры до времени свои мысли и делал вид, что намерен отстоять Москву. Поэтому он поручил Беннигсену Л.Л. найти подходящую позицию для сражения, а сам продолжал отходить на восток. Генерал Милорадович М.А., которого Кутузов назначил командовать арьергардом, сдерживал французов, рвав­шихся к Москве.

Как ни задерживал Милорадович наседавшего врага, но оторваться от него не мог: французы шли следом. На пятый день армия подходила к Дорогомиловской за­ставе. Беннигсен решил именно здесь дать последний бой. По его планам правый фланг армии должен был примы­кать к изгибу реки Москвы впереди Филей, центр — на­ходиться между селами Волынское и Троицкое, а левый — стоять на Воробьевых горах. Беннигсен был опытный военачальник, он не мог не видеть слабостей избранной позиции, но считал, что другого выхода нет.

По мнению Барклая-де-Толли, объехавшего всю позицию, выбранную Беннигсеном, она никуда не годилась. Позиция была вся  пересечена оврагами, а левый фланг был отрезан от центра рекой Сетунь. Позади — река. Мостов на реке много, но спу­ски к ним так круты, что уйти сможет только пехота. Эта позиция могла оказаться могилой для всей ар­мии.

Русская армия 1 сентября отступила к г. Москве; расположилась лагерем: правый фланг пред деревней Фили, центр между селами Троицким и Волынским, а левый фланг пред селом Воробьевым; арьергард армии при деревне Сетуни.

В деревне Фили на четыре часа дня светлейший князь Кутузов назначил Военный совет. Совет проходил в новой, крытой соломой избе Фроловых. В избе  возле печи стояла походная кровать глав­нокомандующего. Толстые дубовые лавки стояли вдоль стен и такой же добротный дубовый стол в красном углу. Он, как скатертью, был покрыт картой.

Главнокомандующий сидел на лавке под образами. Генералы рассаживались по обеим сторонам стола. На военном совете должна была решиться судьба Москвы: будет ли бой, или придётся отдать Первопрестольную французу. Военный совет продолжался долго…

В данной ситуации Кутузову важно было спро­сить каждого: «что делать»? Подобная постановка вопроса может показаться странной, ведь сам Кутузов изо дня в день заверял своих генералов и московского губернатора графа Ростопчина в том, что он даст новое сражение для спасения Москвы. А вот по версии генерала Ермолова, Кутузов на этом Совете просто хотел обеспечить себе гарантию того, «что не ему присвоена будет мысль об отступлении», что его желанием было «сколько возможно отклонить от себя упреки».

На совете присутствовали: фельдмаршал князь Кутузов М.И.; гене­ралы: Барклай-де-Толли М.Б., Беннигсен Л.Л., Платов М.И. и Дохторов Д.С.; генерал-лейтенан­ты: граф Остерман-Толстой А.И., Уваров Ф.П., Багговут К.Ф. и Коновницын П.П.; генерал-майор и начальник главного штаба Ермолов А.П. и генерал-квартирмейстер полковник Толь К.Ф. Позже приехал Раевский Н.Н.

Единодушия среди собравшихся на совете военачальников не было. Привожу выдержку из журнала военных действий о военном совете в Филях: «Фельдмаршал, представя военному совету положение армии, просил мнения каждого из членов на следующие вопросы: ожидать ли неприятеля в позиции и дать ему сражение или сдать оному столицу без сражения?

На сие генерал Барклай-де-Толли отве­чал, что в позиции, в которой армия расположена, сражения при­нять невозможно и что лучше отступить с армиею чрез Москву по дороге к Нижнему Новгороду как к пункту главных наших сообщений между северными и южными губерниями.

Генерал Беннигсен, выбравший позицию пред Москвою, считал ее непреоборимою и потому предлагал ожидать в оной неприя­теля и дать сражение. Генерал Дохторов был сего же  мнения.

Генерал Коновницын, находя позицию пред Москвою невыгод­ною, предлагал идти на неприятеля и атаковать его там, где встре­тят, в чем также согласны были генералы Остерман и Ермолов; но сей последний присовокупил вопрос: известны ли нам дороги, по которым колонны должны двинуться на неприятеля?»

Надо отметить, о том, что сказал генерал Раевский, существует несколько версий. «По одним источникам, генерал Раевский предложил самоубийственный вариант — наступать на Наполеона, а по другим — присоеди­нился к мнению Барклая де Толли оставить Москву». О своем собственном мнении генерал Ермолов пишет так: «Не решился я, как офицер, не довольно еще из­вестный, страшась обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы и, не защищая мнения моего, вполне не основательного, предло­жил атаковать неприятеля.

Девятьсот верст беспре­рывного отступления не располагают его к ожида­нию подобного со стороны нашей предприятия; что внезапность сия, при переходе войск его в оборони­тельное состояние, без сомнения, произведет между ними большое замешательство, которым Его Светло­сти как искусному полководцу предлежит восполь­зоваться, и что это может произвести большой обо­рот в наших делах. С неудовольствием князь Кутузов сказал мне, что такое мнение я даю потому, что не на мне лежит ответственность».

Толь согласился с Барклаем, что позиция слаба и предложил занять другую — встать правым крылом к деревне Воробьевой, а левым — между Новой и Старой Калужскими дорогами в направление между деревнями Шатилово и Воронкова.  Толь убеждал, что опасно отступать через Москву, когда следом идет такая враже­ская армия.

Светлейший возразил ему: «Вы боитесь от­ступать через Москву, а я смотрю на это как на счастье, потому что оно спасет армию. Наполеон — как быстрый поток, который мы не можем остановить. Москва — это губка: она всосет в себя всю армию Наполеона!»

Раевский был за отступление. Он сказал: «Сохра­нить армию, оставить столицу без боя. Я говорю как сол­дат, а не дипломат: надо отступать!» Карл Федорович Багговут тоже высказался за отступление. Таким образом, за то, чтобы драться кроме Беннигсена высказались Дохтуров, Коновницын, Уваров, Платов, Ермолов. Противоположную точку зрения поддерживали Барклай де Толли, Раевский, Остерман, Толь и Багговут.

Михаил Илларионович терпеливо выслушал всех, а потом встал и сказал: «Господа, я вижу, что мне при­дется платиться за всё. Я жертвую собой для блага оте­чества. Как главнокомандующий — приказываю: отсту­пать!» Удивительно, но сказал эту фразу Михаил Илла­рионович почему-то по-французски. Видимо, от из­бытка патриотизма. Боевые генералы большей частью пришли в ужас от такого решения. «От сего у нас волосы стали дыбом», — вспоминал Коновницын. Расходились после совета с тяжёлым чувством, как с похорон…

Кутузов хорошо знал, что армия готова принять новый бой, грудью защищать древнюю столицу. Но имеет ли он право бросать ее на гибель? Нет! Вот почему старый фельдмаршал сказал: «…с потерянием Москвы не поте­ряна еще Россия… первою обязанностью поставляю сбе­речь армию, сблизиться с теми войсками, которые идут к ней на подкрепление, и самим уступлением Москвы приготовить неизбежную гибель неприятелю».

Сознавая правильность и необходимость отданного приказа об отступлении, Кутузов тяжело переживал сам факт оставления Москвы. Как и Кутузов, каждый подлинный патриот переживал утрату столицы, но большинство понимало или вскоре поняло дальновидность этого шага мудрого фельдмаршала.

Хоть Москва в руках французов,
Это, братцы, не беда:
Наш фельдмаршал князь Кутузов
Их на смерть впустил туда, —

пели солдаты в Тарутинском лагере.

Вечером 1 сентября русская армия начала проходить через Москву. Утром 2 сентября движение возобновилось. Один за другим шли по Арбату и прилегающим к нему улицам русские полки, переходили Яузский мост и через Коломенскую заставу выходили на Рязанскую дорогу. Вместе с армией уходило из Москвы и ее население. От­ходя от Бородино, русская армия вела непрерывные арь­ергардные бои. Но и в этих условиях отход совершался исключительно организованно.

4 сентября 1812 г. в рапорте государю Александру I Кутузов написал: «…по совещании с первенствующими нашими генералами, из которых некоторые были противного мнения, должен я был решиться попустить неприятеля взойти в Москву… Осмеливаюсь всеподданнейше донести вам, всемилостивейший государь, что вступление неприятеля в Москву не есть еще поко­рение России. Напротив того, с войсками, которые успел я спасти, делаю я движение по Тульской дороге».

Однако многие придворные во главе с Александром I не понимали, что это решение Кутузова диктовалось суровой необходимостью. В письме к швед­скому королю Бернадотту Александр I обвинял Кутузова в недостатке смелости, факт оставления Москвы называл непростительной ошибкой. «…Вспомните, — позже писал царь Кутузову, — что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы».

И в конце, хочется отметить, что музей «Кутузовская изба», расположенный рядом с панорамой «Бородинская битва», часто посещается экскурсантами. Он является неотъемлемым элементом мемориального комплекса в память Отечественной войны 1812 г. у Поклонной горы.