В четырехтомном романе Толстого Л.Н. изображено множество людей, как выдуманных героев, так и реальных исторических персонажей. На­полеон — один из них и один из немногих, кто присутствует в романе буквально с первой и чуть ли не до последней страницы.

Причем для Толстого Наполеон не просто исторический деятель, полководец, двинувший войска на Россию и разгромленный здесь. Пи­сателя он интересует и как личность, наделенная своими человеческими качествами, достоинствами и недостатками, и как воплощение индиви­дуализма, человек, уверенный, что он выше всех и ему все позволено, и как фигура, с которой романист связывает сложнейшие нравственные вопросы.

Раскрытие этого образа важно как для восприятия всего романа в целом и ряда главных героев: Андрея Болконского, Пьера Безухова, Кутузова, Александра I, так и для понимания философских взглядов самого автора. Образ Наполеона — не великого человека и полководца, а завоевателя и поработителя позволил Толстому дать в романе свою картину видения реальных сил истории и роли выдающихся личностей.

В романе есть целый ряд эпизодов, говорящих о несомненном полководческом опыте и таланте Наполеона. В продолжение всей Аустерлицкой кампании он показан полководцем, который прекрасно разби­рается в боевой обстановке и которого не обошли воинские успехи. Он быстро понял и тактический план Кутузова, предложившего перемирие под Голлабруном, и досадную ошибку Мюрата, согласившегося начать переговоры о мире. Перед Аустерлицем Наполеон перехитрил русского парламентера Долгорукова, внушив ему ложную мысль о своей бояз­ни генерального сражения, чтобы усыпить бдительность противника и подвести свои войска как можно ближе к нему, что потом обеспечило победу в сражении.

При описании переправы французов через Неман Толстой упомянет, что овации надоедали Наполеону, когда он отдавался военным заботам. В картине Бородинского сражения, которая иллюстрирует философский тезис Толстого о невозможности для главнокомандующего поспевать со своими приказами за быстро меняющейся обстановкой в ходе сра­жения, Наполеон обнаруживает знание тонкостей боевой обстановки. Он принимает во внимание уязвимость обороны левого крыла позиции русских. После просьбы Мюрата о подкреплении Наполеон подумал: «Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских».

При описании Бородинской битвы Толстой дважды говорит о мно­голетнем опыте Наполеона-полководца. Именно опыт помог Наполеону понять трудность и результаты Бородинской битвы: «Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употребленных усилий, невыигранное ата­кующим сражение». В другом месте автор снова говорит о военной эрудиции полководца, который «с большим тактом и опытом войны спокойно и радостно исполнял свою роль…».

И нет ничего удивительного, что в 1805 году, в разгар возвышения и побед Наполеона, двадцатилетий Пьер бросается на защиту фран­цузского императора, когда в салоне Шерер его называют узурпатором, антихристом, выскочкой, убийцей и злодеем, а Андрей Болконский го­ворит о несомненном величии Наполеона.

Но Толстой хочет показать в романе не жизнь одного человека или группы людей, он стремится воплотить в нем мысль народную. Поэтому Наполеон у него бывает смешон в своем убеждении, что он руководит битвами и ходом истории; а сила Кутузова в том, что он опирается на стихийно выраженную народную волю, учитывает на­строение народа.

В первых двух томах писатель предпочитает, чтобы чи­татель видел Наполеона не его, толстовскими, глазами, а глазами героев романа. Треугольная шляпа и серый походный сюртук, смелая и прямая походка — таким его представляют князь Андрей и Пьер, таким знала ею поверженная Европа. У Толстого он на первый взгляд тоже такой: «Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюр­туке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Виват!..» На лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожи­даемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе».

Таков Наполеон Толстого и в день, когда он приказал своим войскам переходить реку Неман, тем самым, начав войну с Россией. Но вскоре он станет другим, потому что для писателя этот образ прежде всего — воплощение войны, а война есть «противное человеческому разуму и человеческой природе событие».

В третьем томе Толстой уже не скрывает своей ненависти к На­полеону, он даст волю сарказму, будет зло издеваться над человеком, которого обожали тысячи людей.

За что Толстой так ненавидит Напо­леона? «Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково по­ражает и повергает людей в безумие самозабвения… Человек сорок улан потонуло в реке… Большинство прибилось назад к этому берегу… Но как только они вылезли… они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми».

Все это не нравится Толстому, более того, возмущает его. Наполе­он равнодушен, когда видит, что люди бессмысленно погибают в реке из одной преданности ему. Наполеон допускает мысль, что он — почти божество, что он может и должен вершить судьбы других людей, обре­кать их на гибель, делать их счастливыми или несчастными… Толстой знает: такое понимание власти приводит к преступлению, несет зло. Поэтому как писатель он ставит перед собой задачу развенчать Напо­леона, разрушить легенду о его необыкновенности.

Впервые мы видим Наполеона на берегу Немана. Второй раз — в доме, где еще четыре дня назад жил Александр I. Наполеон принимает посланца русского царя. Толстой описывает Наполеона без малейших искажений, но подчеркивая детали: «Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах… Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот пред­ставительный, осанистый вид, который всегда имеют живущие в холе сорокалетние люди».

Все — правда. И круглый живот, и короткие ноги, и толстые плечи. Толстой несколько раз говорит о «дрожанье икры в левой ноге Напо­леона», еще и еще раз напоминает о его грузности, о короткой фигуре. Ничего необыкновенного не хочет видеть Толстой. Человек, как все, в свой срок располневший; просто человек, позволивший себе поверить, что он не такой, как другие люди. А из этого вытекает еще одно свойство, ненавистное Толстому, — неестественность.

В портрете Наполеона, вышедшего навстречу посланцу русского царя, настойчиво подчеркнута его склонность «делать себя»: он только что причесался, но «одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба» — это была известная всему миру прическа Наполеона, ей подражали, ее нужно было сохранять. Даже то, что от него пахло одеколоном, вызывает гнев Толстого, потому что означает, что Наполеон очень занят собой и тем впечатлением, которое он производит на окру­жающих: «Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии всё то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это».

Таков Наполеон Толстого. Не величественный, а нелепый в сво­ем убеждении, что история движется его волей, что все люди должны на него молиться. Толстой показал и как боготворили Наполеона, и как он сам все время желал казаться великим человеком. Все его жесты рассчитаны на то, чтобы вызвать к себе особое внимание. Он посто­янно актёрствует. Сигнал для начала Аустерлицкой битвы он подает перчаткой, снятой с руки.

В Тильзите перед почетным караулом он раз­рывает, снимая с руки, перчатку и бросает ее на землю, зная, что это будет замечено. А накануне Бородинской битвы, принимая приехавшего из Парижа придворного, разыгрывает небольшой спектакль перед порт­ретом своего сына. Словом, Толстой все время показывает в Наполеоне откровенное желание славы и то, как он постоянно разыгрывает роль великого человека.

Образ Наполеона позволяет Толстому поставить вопрос: можно ли вообще величие и славу принимать за жизненный идеал? И писатель, как мы видим, дает на него отрицательный ответ. Как пишет Толстой, «разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющему смысла, никакого разумного идеала». Отрицание этого эгоистического, искусственного, призрачного идеала является одним из главных способов развенчания самого Наполеона в романе «Война и мир».

Поэтому Андрей Болконский в канун Бородинской битвы говорит об отсутствии у Наполеона «самых высших, лучших человеческих ка­честв — любви, поэзии, нежности, философского, пытливого сомнения». По словам Болконского, он был «счастливым от несчастья других».

Наполеону посвящены семь глав из двадцати, описывающих Бо­родинский бой. Он тут одевается, переодевается, отдает распоряжения, объезжает позицию, выслушивает ординарцев… Бой для него — та же игра, но именно эту главную игру он и проигрывает. И с этого момента Наполеон начинает испытывать реальное «чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения».

По теории Толстого, Наполеон-захватчик был бессилен в русской войне. В какой-то мере это так. Но лучше вспомнить другие слова того же Толстого о том, что Наполеон просто оказался слабее своего против­ника — «сильнейшего духом». И такой взгляд на Наполеона нисколько не противоречит ни истории, ни законам художественного восприятия личности, каким следовал великий писатель.