Николай II подписал отречение от престола и вернулся в Мо­гилёв, в Ставку. 8 марта он отдал здесь прощальный приказ по армиям. Он начинался словами: «В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска…» Бывший император писал: «Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его — тот изменник отече­ства, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству».

Армии это прощальное обращение не объявили. В тот же день Николай Александрович простился с высшими чинами Ставки. Картина, по словам очевидцев, была по­трясающая. Слышались рыдания. Несколько офицеров упали в об­морок… Государь не мог договорить своей речи из-за поднявшихся истерик… было раздирающее душу проявление преданности царю со стороны присутствовавших солдат.

Генерал Н. Тихменев писал: «Судорожные всхлипывания и вскрики не прекращались. Офице­ры Георгиевского батальона, люди по большей части несколько раз раненые, не выдержали: двое из них упали в обморок. На другом конце залы рухнул кто-то из солдат-конвойцев. Государь, всё вре­мя озираясь на обе стороны, со слезами в глазах, не выдержал и быстро направился к выходу». В своём дневнике Николай Алексан­дрович записал: «Прощался с офицерами и казаками конвоя и Свод­ного полка — сердце у меня чуть не разорвалось!».

Верховный главнокомандующий генерал Алексеев М.В. объявил Николаю Александровичу о решении Временного правительства: «Ваше Величество должны себя считать как бы арестованным». Генерал Дмит­рий Дубенский рассказывал: «Государь ничего не ответил, побледнел и отвернулся… Госу­дарь был очень далёк от мысли, что он, согласившийся добро­вольно оставить престол, мо­жет быть арестован».

При отъезде из Могилёва бывшему императору открылось поразительное зрелище. На всём протяжении его пути до вокзала молчаливые толпы на­рода стояли на коленях перед своим бывшим государем. Его глубоко взволновала и рас­трогала эта сцена. Он по-преж­нему не сомневался, что основ­ная масса русского народа — за государя. «Семя зла в самом Пет­рограде, а не во всей России», — писал он позднее. Революция, по его мнению, произошла помимо воли подавляющего боль­шинства русского народа. «Народ сознавал своё бессилие», — за­метил Николай Романов чуть позже о февральских днях.

Николай Александрович прибыл в Царское Село уже под охра­ной и здесь окончательно оказался под домашним арестом. Вернувшись туда, он впервые после всех бурных событий встретился с супругой и детьми. «В эту первую минуту радостного свидания, — писала Анна Вырубова, — казалось, было позабыто всё пережи­тое и неизвестное будущее. Но потом, как я впоследствии узна­ла, когда Их Величества остались одни, Государь, всеми остав­ленный и со всех сторон окружённый изменой, не мог не дать воли своему горю и своему волнению и, как ребёнок, рыдал пе­ред своей женой».

Когда в тот же день бывший государь захотел выйти в сад прогуляться, шесть солдат-охранников преградили ему путь. Они, по словам А. Вырубовой, даже подталкивали его при­кладами: «Господин полковник, вернитесь назад! Туда нельзя ходить!» Спокойно взглянув на них, Николай Александрович вернулся обратно во дворец.

Если бы не лишение свободы, он, пожалуй, был бы даже дово­лен тем, что, наконец, освободился от бремени власти. «Уход в част­ную жизнь, — писал Керенский А.Ф., — не принёс ему ничего, кроме облегчения. Старая госпожа Нарышкина передала мне его слова: «Как хорошо, что не нужно больше присутствовать на этих утоми­тельных приёмах и подписывать эти бесконечные документы. Я буду читать, гулять и проводить время с детьми». – «И это, — добавила она, — была отнюдь не поза».

Новый министр юстиции Керенский А.Ф., выступая в Московском со­вете, на крики многих депутатов: «Смерть царю, казнить царя!». Ответил, что государь с семьёй будет отправлен за границу, в Англию. Но Николай Александрович не хотел отправляться за границу, в изгнание. «Дайте мне здесь жить с моей семьёй самым простым крестьянином, зараба­тывающим свой хлеб, — сказал он фрейлине А. Вырубовой, — пошлите нас в самый укромный уголок нашей родины, но ос­тавьте нас в России».

Бывший государь внимательно следил за полити­ческими событиями, особенно за ходом войны. После начала июньского наступления он за­писал в дневнике: «Совсем ина­че себя чувствуешь после этой радостной вести». Он оставал­ся вежливым и даже доброже­лательным по отношению ко всем окружающим, в том чис­ле и к своим охранникам. В пасхальную ночь для царской семьи в дворцовой часовне со­стоялось богослужение. После заутрени Николай Александро­вич, согласно православному обычаю, трижды расцеловался со всеми присутствующими, похристосовался он и с собст­венной стражей — солдатами и дежурным офицером.

Несмотря на нежелание Николая Александровича жить за границей, Временное прави­тельство приняло решение о высылке царской семьи в Англию. Одна­ко уже летом оно получило ка­тегорическое официальное за­явление о том, что до оконча­ния войны въезд бывшего мо­нарха и его семьи в пределы Британской империи невозмо­жен.

После этого отказа царскую семью решили отправить, по словам А. Керенского, «в са­мое тогда в России безопасное место — Тобольск». Князь Г. Львов замечал: «Сибирь тогда была покойна, удалена от борьбы поли­тических страстей, и условия жизни в Тобольске были хорошие». Это решение носило и символический оттенок, призванный ус­покоить яростных врагов свергнутой династии. До сих пор цари ссылали в Сибирь революционеров. А теперь революционеры ссылают в Сибирь царя!

В Тобольск царскую семью отправили 31 июля 1917 г. По прибытии на место их разместили в бывшем губернаторском доме — каменном двухэтажном здании, в котором было 18 ком­нат. Охрану царской семьи возглавлял комиссар Временного правительства Василий Панкратов, народоволец, отсидевший 14 лет в Шлиссельбургской крепости. Это также во многом было символично: старый революционер держит под стражей коро­нованных особ…

Он так описывал их быт: «Обыкновенно в яс­ные дни вся семья, чаще после обеда, выходила на балкон… Про­ходящие по улице вначале с большим любопытством засматри­вались на семью Николая Александровича. Александра Фёдоров­на чаще всего выходила на балкон с вязаньем или шитьём. Реже всех появлялся на балконе Николай Александрович.

С того дня, как только были привезены кругляки и дана поперечная пила, он большую часть дня проводил за распилкой кругляков на дрова. Это было одно из любимых его времяпрепровождений. Прихо­дилось поражаться его выносливости и даже силе».

Николай Александрович с детства любил физическую рабо­ту на свежем воздухе. В Тобольске, работая с ним на пару, долго не выдерживали даже крепкие солдаты-охранники. Узнав об Октябрьском перевороте, бывший государь записал в своём дневнике: «Тошно читать описание в газетах того, что про­изошло в Петрограде и Москве! Гораздо хуже и позорнее собы­тий Смутного времени!»

В. Пан­кратов вспоминал: «Октябрь­ский переворот произвёл гнету­щее впечатление не только на бывшего царя, но и на свитских. Николай II долго молча пережи­вал и никогда со мной не разго­варивал об этом. Но вот когда получились газетные сообще­ния о разграблении винных подвалов в Зимнем дворце, он нервно спросил меня: «Неужели Керенский не может приоста­новить такое своеволие?» — «По-видимому, не может… Тол­па везде и всегда остаётся тол­пой». – «Как же так? Александр Фёдорович поставлен народом… народ должен подчиниться… не своевольничать… Керенский — любимец солдат… Почему не ос­тановить толпу?.. Зачем допус­кать грабежи и уничтожение богатств?..» Последние слова произнёс бывший царь с дро­жью в голосе. Лицо его поблед­нело, в глазах сверкнул огонёк негодования».

В апреле 1918 г. царскую се­мью взяли под охрану уже со­ветские комиссары. Они пере­везли Романовых в «столицу красного Урала» — Екатерин­бург. Здесь императорскую семью раз­местили в особняке инженера Николая Ипатьева, выселив хо­зяина. С семьёй оставалось пять человек прислуги. В июле охрану возглавил старый боль­шевик Яков Юровский.

11 июля 1918 г. Николай Александрович записал в дневнике: «Утром к от­крытому окну подошли трое рабочих, подняли тяжёлую решёт­ку и прикрепили её снаружи рамы без предупреждения со сто­роны Ю(ровского). Этот тип нам нравится всё менее… Начал чи­тать восьмой том Салтыкова». А вот следующая запись от 13 июля, последняя, за которой — чистые страницы: «Алексей принял пер­вую ванну после Тобольска. Колено его поправляется, но совер­шенно разогнуть его он не может. Погода тёплая и приятная. Вес­тей извне никаких не имеем».

Царская семья почти не получала известий о политических событиях, а между тем в стране разгоралась гражданская война. На Екатеринбург двигались восставшие против большевиков Чехословацкий корпус и казаки. Со дня на день большевики ожи­дали падения города.

В ночь на 17 июля семью Романовых и их прислугу разбудили. «В городе неспокойно, — сказали им, — поэтому в целях без­опасности необходимо спуститься из верхнего этажа в нижний». Арестованным заявили, что вскоре все они будут отправлены в другое место… Около получаса ушло на одевание. Затем, ничего не подозревая, вниз спустились 11 человек: царская семья и че­тыре человека прислуги. Больного Алексея отец нёс на руках, а внизу усадил его на венский стул. Великая княжна Анастасия дер­жала на руках маленькую собачку.

Затем в помещение вошли 11 чекистов. Один из них, Миха­ил Медведев, рассказывал: «Стремительно входит Юровский и становится рядом со мной. Царь вопросительно смотрит на него… Юровский на полшага выходит вперёд и обращается к царю…» Последующую фразу Я. Юровского все участники казни передают по-разному. По одной версии, он произнёс: «Николай Александрович, Ваши родственники старались Вас спасти, но этого им не пришлось, и мы принуждены Вас сами расстрелять».

По другой — он сказал ещё проще: «Ваши друзья наступают на Екатеринбург, и поэтому Вы приговорены к смерти». Царица и великая княжна Ольга перекрестились. Доктор Ев­гений Боткин спросил: «Так нас никуда не повезут?». Николай Александрович воскликнул только: «Что!? Что!?» Вслед за этим прогремели выстрелы.

Стрельба длилась довольно долго. «Уди­вительно было то, — вспоминал Я. Юровский, — что пули от на­ганов отскакивали от чего-то рикошетом и, как град, прыгали по комнате». Позднее выяснилось, что великие княжны носили не­что вроде корсетов, в которых было зашито несколько килограм­мов бриллиантов. От них и отскакивали пули. Комнату сплошь затянуло пороховым дымом, в котором ничего не было видно.

Наконец стрельба прекратилась. М. Медведев вспоминал: «Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, — женский радостный крик: «Слава Богу! Меня Бог спас!» Шатаясь, подымается уцелевшая горничная…» Кроме того, ещё оставались живы Алексей, три великие княжны и доктор Боткин. Выстрелив в них ещё несколько раз, дело довершили штыками. В Алексея чекистам пришлось выпустить более десятка пуль, прежде чем он скончался… Кроме Романовых погибли доктор Е. Боткин, лакей А. Трупп, горничная А. Демидова, повар И. Харитонов. Из всей прислуги пощадили только поварёнка Л. Седнёва, которого ещё утром отправили из Ипатьевского дома.

Каждый из чекистов добивался «чести собственноручно рас­стрелять бывшего царя». (Судя по всему, Николай погиб от пули М. Медведева.) Расстрел детей и прислуги участники казни вос­принимали скорее как тягостную необходимость.

Два чекиста-латыша даже отказались стрелять в великих княжон. «Когда я рас­пределял роли, — вспоминал Я. Юровский, — латыши сказали, чтобы я избавил их от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей от участия в расстреле как людей, не способных выполнить революционный долг в самый реши­тельный момент…»

После казни семьи Романовых офици­ально объявили только о расстреле бывшего царя. «Семья эвакуирована в надёжное место», — говорилось в сообщении. Решение о казни Нико­лая II вполне отвечало общественным настроениям того времени, и многие восприняли это с одобрением. Очень немногие граждане решились от­крыто осудить казнь бывшего госуда­ря. Одни не поверили, другие молча плакали, большинство просто мол­чало. Спустя несколько дней после казни Романовых, 25 июля 1918 г., Екатеринбург, как и ожидалось, пал. В город вошли Чехословацкий корпус и войска Сибирского правительства.

Останки пяти членов императорской семьи, трёх слуг и доктора были найдены летом 1991 г. под Екатеринбургом. В некотором отдалении были найдены останки Цесаревича Алексея и Великой княжны Марии. Найденные фрагменты были идентифицированы, и 17 июля 1998 г. останки членов царской семьи нашли упокоение в Екатерининском приделе Петропавловского собора в Санкт-Петербурге.