Своим появлением на свет железные монстры обязаны человеку по фамилии Кристи, который родился 6 мая 1865 года в городке Ривер-Эдж, штат Нью-Джерси. Именно ему было суждено стать одним из величайших танковых конструкторов всех времен и народов. Однако следует отметить, что начало его жизненного пути ничего подобного не предвещало. Сначала Кристи работал на металлургических заводах Деламетера и одновременно занимался в бесплатной школе для рабочих в Нью-Йорке. Кроме того, неуемная тяга к знаниям заставляла молодого человека самостоятельно изучать теоретические области механики.

С началом Первой мировой войны молодой конструктор обратился к проектированию военной техники. В 1915 году он создает самодвижущуюся колесную установку 3-дюймовой зенитной пушкой (М.1916). Его самоходка (М. 1918) с 8-дюймовой гаубицей MkIV явилась прародительницей всех последующих танковых конструкций Кристи, могла передвигаться как на колесах, так и на одеваемых на колеса гусеничных цепях со скоростью около 25 км/ч.

В 20-30-е годы XX века во Франции, Англии, Швеции и Чехословакии было разработано большое количество вариантов одновременной установки колесного и гусеничного ходов. Но именно Кристи был первым, кто сумел создать преобразующийся движитель, работающий как с надетой гусеницей, так и без нее, а также свечную индивидуальную подвеску. Применение этих технических новшеств обусловило успех его лучших конструкций. Кроме того, Криста успешно справился с задачей преодоления принципиального различия между танковыми и автомобильными трансмиссиями.

Первый танк Кристи, рассчитанный на экипаж из 3 человек, имел всего две колесные пары: на колесом ходу, передняя из них управлялась рулевым колесом, а задняя была ведущей. При повороте можно было отключить соответствующее ведущее колесо, которое, вращаясь вхолостую, делало меньшее число оборотов. Сама операция отключения выполнялась при помощи главных фрикционов. В конструкции их предусматривалось два (так же, как и коробок передач). Они размещались с каждой стороны двигателя, смонтированного поперек корпуса.

Для смены хода требовалось 15 мин. Танк въезжал на гусеничные цепи, разложенные на земле, ветви цепей охватывали колеса и сцеплялись. Трак имел внутренний центрирующий гребень. Колеса делались двускатными с внутренним желобом. Причем желоба ведущих колес снабжались специальными выступами для скрепления с гребнями гусениц. Передняя пара колес блокировалась. Одновременно опускались две расположенные по бортам подпружиненные тележки, амортизирующие нижние ветви гусениц.

Специалисты дали танку М.1919 весьма негативную оценку. При этом они отмечали недостаточную упругость элементов подвески — рессор, неравномерное распределение массы по опорной поверхности гусениц, чрезмерное удельное давление на грунт, сплошную бронировку силового отделения, в силу чего нельзя было подступиться к агрегатам, тесноту и плохую вентиляцию боевого отделения. Его новая модель — М.1921 также не получила поддержки. Только в 1930 г. на основе модели М.1930 Россия закупила под видом коммерческих тракторов два танка фирмы Кристи.

М.1930, доработанные в СССР под новые условия, развились в знаменитую серию танков БТ, которые, благодаря внедрению в то время фордовских методов производства, сотнями покидали Харьковский завод (общий объем производства составил 8259 машин). В России уже полным ходом шло формирование механизированных корпусов и бригад. Действия советских мехвойск на осенних маневрах 1936 года потрясли британских наблюдателей — генерала Уэйвелла и полковника Мартеля. Вскоре англичане связались с Кристи и за 8 тыс. фунтов приобрели один М.1930. Шасси под британским индексом А13Е1 прошло усиленные испытания на полигоне в Олдершотге и дало начало многочисленной серии британских крейсерских танков.

Ещё в 30-е годы М.1930 Кристи назвал «Модель 1940 года». Дело в том, что предсказание Кристи насчет ее великого будущего сбылось с потрясающей точностью. В январе 1940 года Харьковский завод собрал первый Т-34 — танк, определивший лицо послевоенного мирового танкостроения, прямой наследник танков БТ, ведущих свою родословную от М.1930.

FT-17

3 июня 1918 года в бою с немецкими отрядами участвовали первые французские легкие танки FT-17 («Char leger Renault FT model 1917»), произведенные фирмой «Рено». Позднее их компоновку (расположение отделения управления в передней части машины, боевого — в средней, а моторно-трансмиссионного — в задней части) признали классической. Она используется и в настоящее время при конструировании современных боевых машин.

Начало создания легкого танка FT-17 относится к концу 1915 года. Тогда знаменитый своими проектами полковник Ж. Этьен обратился к конструктору и владельцу крупной автомобильной фирмы Луи Рено с предложением заняться выпуском созданной им боевой машины. Однако по каким-то причинам Рено ответил отказом. Тем не менее в декабре 1916 года Рено и Этьен представили на суд членов Консультативного комитета модель нового танка.

Уже в феврале и марте 1915 года стали появляться опытные образцы FT-17. Первые испытания проходили 10 апреля того же года. Спустя несколько месяцев во Франции был налажен серийный выпуск танков. Всего было произведено 1000 машин. Вооружение большей части FT-17 было представлено пулеметом Гочкиса калибра 8 мм. Остальные были снабжены пушкой калибра 37 мм. Корпус FT-17 имел простую форму. Его собирали на каркасе, используя уголки и необходимые конструкционные детали. Ходовая часть разделялась на четыре тележки, одна из которых была оснащена тремя опорными катками, а три другие — двумя.

Боевая масса танка достигала 6,8-7 т. Экипаж состоял из 2 человек. Толщина броневых листов была равна от 6 до 22 мм. Блокированная подвеска крепилась на листовых рессорах. Ведущие колеса устанавливали сзади, а направляющие — спереди. В конструкцию входил также съемный «хвост», который позволял машине легко преодолевать рвы и окопы. В период наступления армии там могла располагаться пехота или мог быть размещен необходимый груз. Силовое устройство было представлено карбюраторным двигателем, произведенным фирмой «Рено». Трансмиссия включала механическую пятиступенчатую коробку передач.

Литую башню вооружения в некоторых машинах заменяли клепаной, восьмигранной. Ее поворот осуществлялся вручную. Боекомплект состоял из 200 осколочных, 25 бронебойных снарядов, 12 шрапнелей и 4800 патронов. В начале XX века французская промышленность выпускала несколько моделей танков FT. Среди них: пулеметный, пушечный, командирский (радиотанк TSF) варианты и боевая машина огневой поддержки («Рено» BS), оснащенная пушкой калибра 75 мм.

Один из танков FT-17 французское правительство направило в армию США. Однако там производство подобных машин так и не было налажено вследствие затруднений, возникших из-за перевода европейской метрической системы в дюймовую. Еще одной преградой на пути серийного выпуска французских танков стала невозможность установки моторов фирмы «Рено». Тогда американские инженеры решили оснастить боевую машину двигателем «Буда», мощность которого составляла 43 л. с. В 20-30-е годы американскими заводами было произведено общей сложностью 950 танков FT-17, что оказалось примерно в четыре раза меньше государственного заказа. В 1940 году США продали 329 танков FT-17 канадской армии и 212 машин — Англии.

Еще в июне 1918 года Италия выкупила у Франции три FT-17. Позднее на основе конструкции французских легких танков итальянские инженеры разработали проект боевой машины «Фиат-3000». Ее выпуском одновременно занималось несколько компаний: «Фиат», «Ансальдо» и «Бреда». Созданный ими танк оказался маневренней и легче «француза». Первая модель «Фиат-3000» была оснащена двумя пулеметами калибра 6,5 мм и пушкой калибра 37 мм. К началу 30-х годов «Фиат-3000» были основными машинами в танковом парке Италии. Они участвовали во многих военных кампаниях, имевших место в первой половине XX века в Эфиопии, Греции, Албании, Югославии и на Сицилии.

В 1918 году танки FT-17 были направлены в Одессу. 7 февраля 1919 года ими был дан бой частям Красной Армии. Под Березовкой один из них оказался подбит и захвачен красноармейцами. Вскоре машину направили в Москву, а оттуда она попала в Сормово, где русские инженеры после реконструкции представили первый советский танк «Рено-русский». Самый крупный танковый парк, состоявший из легких FT-17, находился в польской армии. В 1920 году она получила 120 подобных боевых машин. После советско-польской войны несколько десятков поврежденных машин были реконструированы в железнодорожные вагоны, из которых собирали бронепоезда.

В начале века правительства многих государств мира выразили желание купить легкие французские танки FT-17. Так, в 1919 году 32 танка были приобретены Финляндией, а в 1924 году еще 12 машин были проданы в Эстонию. В 1932 году 12 танков, оснащенных пулеметами «максим» калибра 7,92 мм и мотором с жидкостным охлаждением, попали в Литву. Среди стран Латинской Америки Бразилия стала первой, купившей французские танки FT-17. В то время танковая часть, расположенная в Рио-де-Жанейро, располагала 40 машинами.

У себя на родине, во Франции, FT-17 использовались до 30-х годов. Тогда на смену им пришли новые, более совершенные боевые машины R-35 и Н-39. К началу Второй мировой войны легкие танки FT-17 состояли на вооружении армий многих стран мира: Польши, Югославии, Греции, Румынии, Финляндии и самой Франции. Последнее их участие в бою отмечено в 1945 году. Таким образом, FT-17, завоевавший славу одной из самых надежных и маневренных машин, смог удержаться в строю 27 лет. Не каждая машина смогла впоследствии повторить его судьбу.

Несопоставимость потенциала противоборствующих блоков после крушения «плана Шлиффена» в августе 1914 года уже не могла быть выправлена никакой военно-экономической организацией, столь блестяще проявленной Германией: «Экономический фактор — истощение сил блока Центральноевропейских держав, предопределенное их геополитическим положением, наряду с вводом в войну огромных резервов Антанты — ресурсов колониальных владений Великобритании и Франции и военно-экономического потенциала США — в конечном счете, решил исход войны» (Михалев С.Н. «Военная стратегия: Подготовка и ведение войн Нового и Новейшего времени», М., 2003, с. 831).

Однако для России война фактически завершилась на год раньше. Приход к власти партии большевиков в конце октября 1917 года знаменовал собой выход Российской империи (провозглашенной, впрочем, в начале сентября буржуазно-демократической республикой) из войны. Установившееся на Восточном фронте перемирие означало, что Россия, раздираемая революционным процессом на клочки, приступила к сосредоточению на внутренних проблемах, а именно на Гражданской войне 1918-1924 годов.

Официально Россия вышла из войны после заключения 3 марта 1918 года Брест-Литовского мирного договора Советской России со странами Четверного союза. На практике же русская армия стала демобилизовываться сразу после большевистского переворота и перехода Ставки под контроль нового Верховного Главнокомандующего прапорщика Крыленко Н.В.

Боевые действия на Восточном фронте прекратились, и лишь в феврале 1918 года последовала кратковременная вспышка локальных боев на псковском направлении, ставшая последней каплей для подписания мира советским правительством Ленина В.И. Утрата русскими огромных территорий и оккупация австро-германцами Прибалтики, Украины, Белоруссии, Донской области и Кавказа продолжались недолго. После поражения во Франции летом-осенью 1918 года и разгрома на Балканах в странах Центрального блока произошли революции.

Германская и Австро-Венгерская монархии пали, а новые правительства были вынуждены капитулировать. После этого на той территории бывшей Российской империи, что находилась под австро-германской оккупацией, также была распространена российская Красная Смута. Советская власть немедленно разорвала условия «похабного мира».

Итогами войны стали значительное территориальное сокращение Германии (плюс потеря всех колоний), окончательный и давно ожидаемый распад Австро-Венгрии на ряд независимых государств, оккупация большей части Турции войсками победителей, окончательная утрата Болгарией выхода в Средиземноморье. Репарации с побежденных, уничтожение вооруженных сил стран Четверного блока послужили для торжества Запада и его союзников по Первой мировой войне, в числе которых уже не было России — Российской империи. Той самой России, что, по всем объективным критериям должна была оказаться в стане победителей, а волей судьбы оказалась среди побежденных.

Интересно, что Европа, на протяжении нескольких десятилетий готовясь к Большой войне, отчаянно не желала ее. Даже после выстрела Гаврилы Принципа, ставшего поводом к развязыванию агрессии, мало кто верил в то, что война уже стоит на пороге. Все были уверены, что дипломаты так или иначе разрешат возникший между Сербией и Австро-Венгрией конфликт. Великий князь Александр Михайлович, двоюродный дядя императора Николая II, отмечал в своих воспоминаниях об июле 1914 года:

«Ни один из сотни миллионов европейцев того времени не желал войны. Коллективно — все они были способны линчевать того, кто осмелился бы в эти ответственные дни проповедовать умеренность… Все были правы. Никто не хотел признавать себя виновным. Нельзя было найти ни одного нормального человека в странах, расположенных между Бискайским заливом и Великим океаном». В завершение своих мыслей великий князь дает совершенно точную и отчаянно справедливую оценку произошедшего: «Мне довелось быть свидетелем самоубийства целого материка».

Тотальная война всегда подразумевает войну на уничтожение. А когда такой войной охвачен целый материк, причем материк, стоящий во главе прогресса человеческой цивилизации, то ожесточенность боевых действий становится еще более понятной. На этой почве активно и стремительно произрастают различные внечеловеческие «теории», оправдывающие собственную разрушительную энергию. «Недочеловеки», «варвары», «боши», «жидомасоны», «лягушатники» и тому подобные термины призваны, оправдывая себя, представить неприятеля если еще и не человеком, то как минимум человеком недостойным такого наименования. Во главе «теоретических обоснований» своих действий стоят агрессоры, а уже по ходу войны к ним «подтягиваются» те, кто все-таки старался уклониться от конфликта.

Неудивительно поэтому, что нечеловеческое язычество, густо замешанное на кровавых массовых жертвоприношениях в концлагерях, в конечном счете расцвело именно в Германии, в период правления нацистской партии — концентрированного сгустка ненависти к добру и гуманности. В Первой мировой войне ненависть только ещё проходила свою «обкатку», разрушая все без исключения международные договорен, изначально призванные не допустить саморазрушения цивилизации. Девятнадцатое столетие содрогнулось бы от практики своего детища — «короткого двадцатого века»: «Макросистема континентальных империй в течение длительного времени была внутренне стабильна, потому что, несмотря на частые войны между соседними империями все они придерживались определенных конвенциональных ограничений в своем соперничестве. В общем, они не стремились разрушить друг друга… Окончательный демонтаж системы конвенциональных ограничений в отношениях между континентальными империями занял несколько десятилетий и со всей силой проявился именно в ходе мировой войны» (Миллер А. «Империя Романовых и национализм: Эссе по методологии исторического исследования», М., 2006, с. 41.)

Понятно, что победоносная война была выгодна для всех и каждого. В то же время, сознавая свою ответственность, правительства великих держав Европы все-таки опасались развязать Большую войну, сознавая, что такая война надолго расколет Европу, и здесь военные партии оказались как нельзя кстати. Не военными готовилась война, но когда она оказалась нависшей над горизонтами Европы реальностью, именно генералы побоялись опоздать с началом военных действий и проиграть. Так как именно германская военщина более прочих зависела от жестких графиков «плана Шлиффена», то она и поспешила ударить по своим противникам.

Собственные же выгоды, даже минимальные, видели все. Немцы — установление своего владычества в Европе. Англичане — сохранение мировой торговой гегемонии. Французы — реванш за 1870 год с той уверенностью, что он больше не повторится. Русские и австрийцы — победу в соперничестве на Балканах наряду со сложнейшими внутренними проблемами в каждой из этих держав. Италия — укрепление своих позиций в Средиземном море наряду с окончанием объединения Италии присоединением австрийского порта Триест.

Какова же роль России в этой войне, в которой она, изначально находясь в стане заведомого победителя, преждевременно вышла из войны, после чего оказалась в лагере проигравших? Невзирая на преждевременный выход из войны и свое отсутствие в стане победителей, Российская империя сделала громаднейший вклад в достижение победы Антантой. Достаточно сказать, что Россия одна сковывала до половины всех вооруженных сил неприятельского блока; что именно русское самопожертвование спасло в 1914 году Францию, и помогло союзникам укрепиться в 1915 году.

Даже после капитуляции 1918 года на востоке осталось до полутора миллионов австро-германских штыков, оккупировавших западную часть России: их также не хватило Гинденбургу в решающем наступлении весны 1918 года на Западе. Как замечательно отметил Керсновский А.А.: «Русский меч лежал грозной тяжестью на весах войны, хоть им и владели руки слабые и неискусные. Он сокрушил бы неприятельскую коалицию, найдись в России полководец. Россия одна схватилась с половиной сил Центральных держав; Франция, Англия, Италия и Соединенные Штаты — державы, во много раз сильнейшие техникой, поделили между собой другую половину» (Керсновский А.А. «История русской армии», М., 1994, т. 4, с. 165).

Однако союзники не пожелали оценить русский вклад в общую победу по достоинству. С одной стороны, преждевременный выход России из войны позволил западным державам вычеркнуть нашу страну из рядов победителей даже на официально-казенном уровне. При этом забылось все — то самое широко пропагандировавшееся в наиболее трудное для англо-французов время «братство по оружию». «Братство» — не для политики. Русская революция оказалась как нельзя кстати для держав Запада: можно было не выполнять свои обязательства перед русским, которые были заключены в наиболее тяжелое время войны. Степанов А.И. подытожил: «В конечном итоге, вооруженные силы России в 1914-1917 годах сыграли роли роль «парового катка» для срыва планов молниеносной войны и перемалывания значительной части совокупной военной мощи центральных держав. Русскую армию использовали в качестве того пресловутого мавра, который, сделав свое дело, должен был уйти в историческое небытие» («Население России в XX веке», М., 2000, т. 1, с. 80).

С другой стороны, Запад достиг обеих целей войны: и Германия и Россия выбыли из ряда великих держав. Более того: Германия была закреплена на уровне второстепенной страны Парижским мирным договором, а в отношении объятой пламенем Гражданской войны России союзники поспешили приступить к широкомасштабной интервенции. Обе великие державы были исключены из равноправных международных отношений, лишившись статуса независимых игроков не только на мировой, но даже и европейской геополитической «шахматной доске». При этом, нимало не стесняясь, англо-французы, а также американцы и японцы в своих секретных консультациях «делили» своего вчерашнего союзника на зоны влияния, подлежавшие оккупации и колониальной практике территориальной эксплуатации: тем самым Россия ставилась даже ниже побежденных стран Четверного блока. Об этом факте не следует забывать.

Мировая война российской монархии завершилась крушением монархического строя, преждевременным выходом из войны, сверхкровавой Смутой как итого Великой русской революции 1917 года, установлением советской власти в России после кровопролитнейшей Гражданской войны. Наверное, не будет лишним сказать, что после октябрьского переворота, в течение более чем четырех лет, друг с другом боролись две революции. Если во Франции конца восемнадцатого века в смертельной схватке сошлись роялисты и республиканцы, то в России начала века двадцатого — с обеих сторон в Гражданской войне сражались республиканцы. Только одни из них боролись за буржуазную республику, а другие — за республику Советов.

История сделала очередной непредсказуемый виток. Монархическая идея так и не была поднята на щит ни одной сколько-нибудь значительной силой в России, бесспорно, подавляющая часть монархистов находилась в стане Белого движения. Как говорит исследователь, в годы Гражданской войны «в офицерской среде отмечались, прежде всего, монархические устремления, причем к монархическому течению мыкали лучшие представители кадрового офицерства, наиболее подготовленные для строевой работы» (Волков С.В. «Трагедия русского офицерства», М., 2002, с. 216).

Так можно ли сказать, что русская монархия отжила свое? С одной стороны, по замечанию Булдакова В.П., после Первой мировой войны наблюдается процесс системного кризиса европейских монархий, которые одна за другой, не выдержав испытания войной, заменялись республиканским строем. Булдаков В.П., в частности считает, что системный кризис Российской империи был «связан, как представляется, с недостаточной оперативностью и эффективностью управления империей, постоянно запаздывающей реакцией властей на развитие событий в стране. Мало того, засилье бюрократии, коррупция, казнокрадство автоматически превращали власть в России из предмета привычного восхищения и добровольного подчинения в объект поношения, насмешек и самых невероятных слухов».

С другой стороны, это верно лишь в отношении тех монархических стран, что являлись великими державами и потерпели военное поражение в 1914 -1918 годах. Военный разгром стал определяющим фактором в крахе великодержавных монархических режимов: Э. Хобсбаум точно подметил, что «из побежденных стран ни одна не избежала революции». И все великие державы, потерпевшие поражение, являлись монархиями — Германия, Австро-Венгрия, Россия.

Действительно, можно спорить, потерпела ли поражение русская монархия, будучи сброшена революцией раньше времени, или разгром целиком лежит на совести революционной власти. Представляется, что, так или иначе, была война и была революция. В конечном счете Германия также не потерпела окончательного поражения, выбыв из войны, в качестве первопричины, вследствие истощения страны, капитуляции союзников и разворачивавшейся в Германии революции.

Военное поражение Российской империи стало логическим итогом того ведения войны, что продемонстрировали и император, и Временное правительство. Могло быть по-иному, не будь революции? Могло. Поэтому мы и не говорим, что поражение было закономерным, но лишь — логически и объективно вытекающим из практики ведения войны в 1914-1917 годах.

Те же русские эмигранты — участники войны считали, что Россия фактически потерпела поражение в Первой мировой войне, хотя, как писал Н. Головин, «без решительной победы ее врагов над Российской Армией на театре войны». Но то же можно сказать и в отношении Германии, а между тем поражение Германии в Первой мировой войне не подвергается сомнению. Обобщая исследовательский опыт эмигрантов, А. Савинкин считает, что «в Первой мировой войне Россия понесла сильнейшее внутреннее поражение.

Война закончилась не победой, сопряженной с могуществом и народным одушевлением, а настоящей бедой-катастрофой: разложением армии и флота, двумя революциями, кровавой Гражданской войной, опустошительным социалистическим экспериментом, очередной серией бессмысленных и неподготовленных войн, утратой и растратой завещанного от предков богатейшего наследия, территорий, людских ресурсов. Цена за нежелание «довоевать» и неумение побеждать оказалась слишком высокой» («Военная мысль в изгнании. Творчество русской военной эмиграции», М., 1999, с. 500; «Государственная оборона России: императивы русской военной классики», М., 2002, с. 531).

В определяющем отношении преждевременный выход Российской империи из мировой борьбы был обусловлен позицией, занятой основной массой населения  страны (85 %), — крестьянством, составлявшим львиную долю вооруженных сил и дававшим обороне рабочие руки в промышленности, а также и продовольствие. В чем чина того, что русское крестьянство, в отличие от наций Европы, так и не восприняло Первую мировую войну как «свою», необходимо-насущную и требовавшуюся для улучшения жизни государства и народа?

В отношении субъективной психологии в современной историографии существует точка зрения о том, что Первая мировая война стала роковой для Российской империи вследствие своего «окраинного» характера, удаленности театра боевых действий от великорусских губерний. Русский крестьянин, не могший осознать целей неожиданного союза с Западом и необходимости противоборства с Германией сознательно, как гражданин и патриот своего отечества, защищать Польшу  и Литву, пусть даже и входивших в состав Российской империи (Вронский О.Г. «Государственная власть России и крестьянская община в годы «великих потрясений» (1905-1917)», М., 2000, с. 387-388).

Действительно, современная война, национальная война XX столетия, с одной стороны, потребовала вовлечение в тяжелейшее противостояние всех сил нации, а с другой — своей «затянутостью» и расплывчатостью целей вызвала крайнюю неустойчивость в поведении широких народных масс, и в первую голову солдатских масс. Ограниченность крестьянского кругозора рамками сельской общины, его вековая оторванность от внешнего мира и неинформированность в области государственной политики (в других странах большинство граждан читали ежедневные газеты) подразумевали тот факт, что враг должен обязательно напасть на родной очаг. И вот тогда-то агрессор получит решительный и жестокий отпор. Искать врага вдали от родного дома, в тысячах километров от своей деревни, на взгляд крестьян, было бессмысленно.

Поэтому хорошо дрались кадровики и молодые новобранцы, жаждавшие видеть жизнь. И поэтому плохими считались второочередные ополченские дивизии, особенно те из них, что возглавлялись невыдающимися командирами, а таких было большинство: к 1917 году из шести миллионов людей, прошедших к началу войны военную службу, в строю осталось немногим более миллиона; и из этих большая часть — мужчины за тридцать лет. Так что корень вопроса лежал не столько в военной подготовке солдата, сколько в его политическом обучении: «В России в силу запаздывания социальной трансформации общества в условиях модернизации, сохранения замкнутых в рамках локальных сообществ, сословно неполноправных крестьянских масс, буржуазная нация складывалась медленно, что определило более низкий, чем в развитых капиталистических странах, уровень национальной консолидации и национального самосознания народа» (Поршнева О.С. «Ментальный облик и социальное поведение солдат русской армии в Первой мировой войны (1914 — февраль 1917 г.) // «Военно-историческая антропология». Ежегодник. М., 2002, с. 254).

Государственная власть Российской империи не смогла к началу мирового противоборства обеспечить такую консолидацию нации вокруг престола. В военное же время масса негативных проявлений российской действительности была еще более усугублена. Между тем элита страны ясно сознавала, что отставание от Запада в двадцатом веке будет равнозначно потере суверенитета. Это явление стало отчетливо проявляться уже после Первой русской революции 1905-1907 годов.

Начатые правительством Столыпина П.А. внутренние реформы, ставшие логическим продолжением осторожного реформирования предшествующего времени, «подтягивали» активы Российской империи к уровню великих держав Европы, которые в этот момент активно готовились к Большой европейской войне. Ради этого русской верховной власти в очередной раз пришлось пожертвовать самобытностью страны и переводить ее развитие на капиталистический путь, причем в его чрезмерно форсированном варианте.

Таким образом, перед последним царским режимом стояла задача одновременного «скачка» в экономическом развитии и сдерживании военной угрозы со стороны Запада, который если не прямо, так опосредованно втягивал Россию в Большую войну. Если Германия и Австро-Венгрия открыто рассматривали Российскую империю как вероятного противника, то Франция и Великобритания отчетливо сознавали, что без России разгром Антантой Центрального блока невозможен. Поэтому участие нашей страны в Первой мировой войне было практически неизбежным: избежать военного конфликта было возможно лишь ценой утраты престижа страны, вероятной политической изоляцией, потерей всех союзников, утратой своих позиций на международной арене.

Война подвергла испытанию на прочность не только русскую государственную систему, но и весь ее политический и социально-экономический строй. Но даже и теперь монархия оказалась трагически одинока: либеральная буржуазия могла поддержать ее только при условии передела власти; крестьянские массы жаждали лишь одного — земли. Никто не задумывался о том, что наше Отечество дошло до той кризисной черты, за которой стоит только тезис «победа или смерть!».

В свою очередь не отличавшаяся гибкостью верховная государственная власть не собиралась идти на уступки в пользу буржуазии и крестьянства. Такая позиция последнего императора Николая II Романова и его окружения могла иметь успех исключительно при условии обеспечения победы в Большой войне: победы достаточно быстрой, умелой и решительной. Власти не только не смогли обеспечить такой победы, но даже, напротив, усугубили тяготы военного времени в сознании и жизнедеятельности нации. Поэтому в этом смысле совершенно прав  Шацилло К.Ф., показавший, что «непосредственным виновником поражения России в Первой мировой войне является третьеиюньский политический режим, оказавшийся неспособным адекватно ответить на вызовы современной эпохи, предвидеть последствия своих имперских амбициозных планов» (Шацилло К.Ф. «От Портсмутского мира к Первой мировой войне. Генералы и политика», М., 2000, с. 5).

Пустопорожнее и провоцирующее агрессоров бряцание оружием, влияние «военной партии», обман самого себя в смысле подготовки страны к Большой европейской войне — все это было свойственно режиму последнего русского императора. Действительно, буржуазия не проявила должного патриотизма в годы войны (одно дело — словесные декларации, и совсем иное — упорная работа на оборону, принесение капиталов «на алтарь отечества», отказ от политической борьбы на время военных действий), и объективно даже сделала все от нее зависящее, чтобы проиграть войну. Но и верховная монархическая власть оказалась столь закоснелой и затупившейся, что не нашла сил пойти на компромисс с общественностью, не смогла достойно вести войну.

После 1918 года в Европе осталась масса монархий — те же Великобритания, Бельгия, Югославия, Румыния; нейтральные Испания и Швеция. Но только в одной стране, потерпевшей поражение в мировой войне, удержалась монархия — в Болгарии, причем в двадцатых годах помощь как раз русских белогвардейцев, ставших к тому времени эмигрантами, едва-едва спасла болгарского царя от революции. Опять-таки Германия была довольно развитой парламентской монархией, так что говорить о крахе одних лишь самодержавств не совсем верно.

После Первой мировой войны пали лишь те монархии, что потерпели поражение, причем именно военное поражение, признанное их нациями. В определенном смысле на военное поражение самым непосредственным образом влияла форма правления. Здесь можно выделить несколько аспектов.

Дело в том, что в Германии, России и Австро-Венгрии милитаризация политической власти достигла своего максимума. Главы государств, фактически являвшиеся и Главнокомандующими своими вооруженными силами (монархический принцип неизбежно подразумевает такой оборот, невзирая на наличие чисто юридических фигур вроде великого князя Николая Николаевича в России или эрцгерцога Фридриха в Австро-Венгрии), сосредоточили в своих руках всю военную и гражданскую власть. Бельгия, Сербия и Румыния явились народами-изгнанниками, и только участие в войне на стороне сильнейшего блока спасло их политический строй от краха.

«Тотальная» мировая война — не для традиционных монархий. Разделение властей, а, следовательно и ответственности, в конституционных государствах (фактически конституционных, а не просто связанных наличием писаной конституции) не вело к подрыву престижа самой власти как таковой, которая в монархических странах была сконцентрирована и олицетворена в личности монарха.

Возможно, что, как и в XIX столетии, ситуацию мог выправить союз монархических государств между собой, тем более необходимый, что этот же самый вариант предусматривался и логикой геополитических законов. Но этого не произошло: Россия и Германия стали врагами, причем немцы поспешили бросить вызов всему миру, а русские встали на сторону своих традиционных противников против своего векового союзника. Монархические режимы, приняв самое активное участие в развязывании Большой европейской войны, совершили самоубийство. А ответственность за самоубийство лежит прежде всего, разумеется, на самом самоубийце.

По материалам книги М.В. Оськин «История Первой мировой войны», М., «Вече», 2014 г., с. 483-491.

Перед переходом в наступление немцы испытали на поле боя новое оружие: 22 апреля 1915 года из почти 6000 вкопанных в землю на семикилометровом участке фронта баллонов в течение 5-8 минут было выпущено 168 тонн хлора. Попутный ветер понёс в сторону противника желтоватое газовое облако длиной более 7 километров и шириной до километра.

Ядовитый смог плотно накрыл позиции обороняющихся; в их рядах началась паника. Погрузившиеся в газ французские и британские солдаты слепли и задыхались в кашле. Лондонская «Таймс» описывала немецкую газовую атаку со слов очевидцев: «Лица, руки людей были глянцевого серо-чёрного цвета, рты открыты, глаза покрыты свинцовой глазурью, всё вокруг металось, кружилось, борясь за жизнь. Зрелище было пугающим, все эти ужасные почерневшие лица, стенавшие и молящие о помощи… Воздействие газа заключается в заполнении лёгких водянистой слизистой жидкостью, которая постепенно заполняет все лёгкие, из-за этого происходит удушение, вследствие чего люди умирали в течение 1 или 2 дней».

Из 15 тыс. британцев и французов, находившихся на переднем крае, по меньшей мере 1200 задохнулись, а ещё 3000 получили поражение глаз и дыхательных путей. Немецкое командование объявило о 5000 уничтоженных солдатах и офицерах противника. С учётом раненых и испытавших психологический шок потери Антанты 22 апреля 1915-го были гораздо больше. Однако точных данных об этом нет.

Газовая атака под Ипром стала первым военным преступлением немецкой химии. «В этот момент наука утратила свою невинность», — писал германский историк науки Эрнст Петер Фишер. По его выражению, если до этого целью научных исследований было облегчить условия жизни людей, то теперь наука создала условия, облегчающие убийство человека. Самым известным немецким учёным, подчинившим научные знания военным нуждам, был великий химик, Нобелевский лауреат Фриц Габер. Он сыграл ключевую роль в развитии военной химии во время Первой мировой.

Габер, как и большинство немецких евреев, был большим патриотом Германии, чем сами немцы. Он гордился своей помощью кайзеру и рейху и действовал по правилу «в мире — за человечество, в войне — за отечество». После успешного для Германии боевого применения отравляющих веществ Вильгельм II лично присвоил вице-вахмистру запаса Габеру чин капитана: событие немыслимое (в кайзеровской армии еврей, как правило, не мог дослужиться до офицерского чина) и редкое для учёного непризывного возраста. С тех пор над письменным столом Габера висел портрет Вильгельма II с личной подписью императора. Портрет кайзера оставался над столом учёного даже после падения монархии, во времена Веймарской республики.

Фриц Габер родился 9 декабря 1868 года в Бреслау (ныне Вроцлав) в семье состоятельного коммерсанта Зигфрида Габера и его жены Паолы, которая умерла во время родов. В 1886-1891 годах он обучался в Гейдельбергском, Берлинском университетах и в Техническом колледже Шарлоттенбурга (ныне Берлинский технический университет). В 1891-м Габер защитил первую докторскую диссертацию и подал в Лейпцигский университет документы на занятие вакансии ассистента кафедры профессора Вильгельма Оствальда. Однако молодой учёный так и не смог получить эту должность: причиной было еврейское происхождение. Без перехода в христианство научная карьера едва ли была возможна.

В 1893 году Габер принял лютеранство и в следующем году был принят на должность ассистента профессора Ханса Бунте в Высшей технической школе в Карлсруэ. Проводимые Бунте исследования газов определили впоследствии направление основных научных интересов Габера. В 1896 году он защитил вторую докторскую диссертацию и получил право преподавания в вузах. В 1906-м Габер стал профессором Высшей технической школы в Карлсруэ. В 1911 г. Габер был назначен директором Института физической химии и электрохимии, а в 1916-м — начальником химической службы рейха, ответственным за все исследования и производство химического оружия и средств противохимической защиты, а также за подготовку военных химиков.

Ещё в 1901-м Фриц женился на Кларе Иммервар (1870-1915), крещёной еврейке, одной из первых в Германии женщин — докторов химии. Несмотря на то, что Клара была талантливым химиком, Фриц считал, что, она, как обычная немецкая жена, должна бросить науку и заниматься исключительно семьёй. И Клара оставила науку и посвятила жизнь мужу и сыну. Она была категорически против работ мужа по созданию химического оружия, считая это оружие «омерзительным и варварским». После газовой атаки под Ипром, в ужасе от того, что сделал Фриц, Клара выстрелила себе в грудь из служебного пистолета мужа. Окровавленную и умирающую, её нашел их 13-летний сын Герман. А Фриц не смог даже присутствовать на похоронах супруги. На другой же день после её самоубийства, по приказу верховного командования германских сухопутных сил, капитан Габер выехал на Восточный фронт, готовить новую газовую атаку.

В ночь на 31 мая 1915 года немцы провели у Воли Шидловской газобаллонную атаку на части 2-й русской армии, преграждавшей им путь к Варшаве. Было отравлено 34 русских офицера и 7140 солдат (по другим сведениям, около 9000 человек), из которых 4 офицера и 290 солдат умерли. Фриц Габер добавил к хлору газ фосген, который проникал сквозь существовавшие тогда средства защиты.

Его сын Герман Габер, родившийся в 1902 году, тоже стал химиком. В годы нацизма он эмигрировал в США, где в 1946-м покончил жизнь самоубийством. Причиной стал очередной нервный срыв. Страшные последствия применения химического оружия, созданного его отцом, всю жизнь преследовали Германа. До конца свих дней он переживал самоубийство матери и считал, что в этом виноват отец — ставивший на первое место не семью, а работу на так и не состоявшуюся победу Германии.

Заметим, что первыми химическое оружие применили всё же не немцы, а французы. Это они уже в августе 1914-го стали забрасывать противника гранатами, наполненными слезоточивым газом. На «войне химиков» Габер противостоял французскому Нобелевскому лауреату Виктору Гриньяру и во многом его превзошёл.

Массовое применение в Первую мировую отравляющих веществ стало первым зафиксированным нарушением международного гуманитарного военного права. Статьёй 23 Гаагской конвенции 1899 года запрещается применение боеприпасов, единственным предназначением которых является отравление живой силы противника. Этот запрет был подтверждён второй Гаагской конвенцией 1907 года «О законах и обычаях сухопутной войны», принятой по инициативе Николая II. Обе конвенции подписали Франция, Германия, Италия, Россия и Япония.

Ссылаясь на точную формулировку конвенции (запрещающую применение удушающих и ядовитых газов в военных целях), в 1914-м Франция и Германия применяли друг против друга не смертельные, а слезоточивые газы. Фриц же Габер руководил группами, разрабатывавшими производство и применение именно смертоносных, «неконвенционных» газов и средств защиты от них. Под его началом работали лучшие умы Германии — будущие Нобелевские лауреаты Джеймс Франк, Густав Герц и Отто Ган. Часть их работы заключалась в создании противогазов с адсорбирующими фильтрами. В ответ русский химик Николай Дмитриевич Зелинский в 1915 году создал угольный противогаз, принятый на вооружение армиями Антанты.

Во время лабораторных опытов Габер обнаружил, что хлор — этот чрезвычайно ядовитый газ, который вызывает сильный отёк слизистых оболочек, кашель, удушье и в итоге приводит к смерти, — благодаря своей высокой плотности концентрируется низко над землёй. Длительное воздействие низких концентраций хлора на человека всегда имело тот же смертельный эффект, что и воздействие в течение короткого времени высоких концентраций, но именно Габер сформулировал простое математическое соотношение между концентрацией ядовитого газа и необходимым временем воздействия.

Кроме того, хлора было много, и он был дёшев: хлор содержится в отходах активно развивавшейся в начале XX века в Германии химической промышленности. Габер не только заложил основы использования хлора в военных целях, но и, благодаря своим хорошим связям в химической промышленности, способствовал налаживанию его массового производства. Немецкие химические компании «BASF», «Hoechst» и «Вауег» производили хлор в качестве побочного продукта при получении красителей. И Габер научил эти компании, как продавать отходы дороже, чем основной продукт.

При этом Габер защищал химическое оружие от обвинений в негуманности, указывая, что смерть есть смерть, независимо от того, что является её причиной. Более того, Габер был уверен, что использование газового оружия более гуманно, чем применение конвенционального, так как это сокращает сроки войны. Как вспоминал один из его близких друзей физик Макс Планк, Габер, будучи типичным немецким романтиком, был уверен в том, что как только мир увидит кошмарные последствия отравления хлором, правительства содрогнутся от ужаса и война тотчас же закончится, а в Европе воцарится вечный мир. Тем не менее за годы Первой мировой от боевых отравляющих веществ погибли 88 500, а пострадали более 1 232 000 солдат и офицеров, но война всё равно продолжалась 4 года и 3,5 месяца…

По окончании войны Антанта предъявили Германии список из 900 военных преступников, в числе которых был и Габер. Учёный снял военную униформу, отрастил бороду и переехал в Швейцарию, в Санкт-Мориц, где принял швейцарское гражданство. Правда, вскоре союзники отозвали обвинение, и Габер смог вернуться на родину. В 1919 году Фрицу Габеру была присуждена Нобелевская премия по химии за 1918 год (в том же году Нобелевскую премию по физике получил его друг Макс Планк). Учёные из стран Антанты выразили протест против решения Нобелевского комитета. Они заявили, что Габер — военный преступник, участвовавший в создании химического оружия. Однако после вручения Габеру Нобелевской премии газеты писали, что «он удушил газом тысячи и спас от голода миллионы». В самом деле, Нобелевскую премию учёный получил за синтез аммиака, необходимого для производства, как взрывчатки, так и удобрений…

Поражение Германии в Первой мировой, унизительный для неё Версальский мир, самоубийство первой жены, осуждение Габера английскими, американскими и французскими учёными привели Фрица к тяжелой депрессии; кроме того, у него развился диабет. Тем не менее, в условиях жёстких ограничений, наложенных на послевоенную Германию, в Институте Габера работы привели к значительным успехам атомной физики, биологии и химии. Позже, во времена национал-социализма, дочернее предприятие «IG Farben» занималось производством инсектицида «Циклон Б», разработанного в Институте Габера. «Циклон Б» использовался нацистами в газовых камерах лагерей смерти: во время Второй мировой он был испытан в Освенциме на советских военнопленных и затем широко применялся для «окончательного решения еврейского вопроса». От «Циклона Б» погибли и многочисленные дальние родственники Габера…

В 1933-м, после прихода в Германии к власти Гитлера, положение Габера в корне изменилось. 7 апреля 1933 года был опубликован закон «О восстановлении профессионального чиновничества», «арийский параграф» которого гласил, что «чиновники неарийского происхождения подлежат увольнению на пенсию. В апреле 1933-го Габеру было предписано уволить всех своих сотрудников-евреев.

Габер был вынужден расстаться с двенадцатью коллегами. Всех их он помог устроить на работу за границей, чем спас от дальнейшего преследования нацистами. Затем профессор написал заявление об отставке: «За более чем 40-летнюю службу я подбирал своих сотрудников по их интеллектуальному развитию и характеру, а не на основании происхождения их бабушек. Я не желаю в последние годы моей жизни изменять этому принципу». 30 апреля 1933 года его отставка была принята.

В мае 1933-го Габер вместе со своим ассистентом Джозефом Вайсом навсегда покинул Германию и направился в Англию. Четыре месяца Габер работал в Кембриджском университете. Британские учёные, техники и лаборанты — участники Первой мировой войны — бойкотировали его как разработчика германского химического оружия. Великий английский физик Эрнест Резерфорд принципиально не подавал ему руки. Габер скончался в Швейцарии 29 января 1934 года. Газеты гитлеровской Германии не напечатали ни строчки о смерти учёного… Габер, любивший поэзию Гёте, вполне мог сравнить себя с Фаустом, продавшим душу дьяволу. Трагедия учёного, в которой он был и актёром, и автором, была, как сказал его друг Эйнштейн, трагедией немецкого еврея, его неразделённой любви к Родине.

Из статьи Б. Хавкина «Он удушил газом тысячи и спас от голода миллионы», журнал «Родина» №11 2014, с. 46-50.

С началом войны во всех лютеранских и католических храмах были отслужены молебны о ниспослании победы русскому оружию. В немецкоязычных газетах печатались воззвания к немецкому населению о верном служении царю и Отечеству, призывы заботиться о семьях ушедших на фронт, раненых и убитых на войне.

Поволжские немцы приняли активное участие в благотворительных акциях, направленных на помощь фронту, на организацию излечения раненых воинов. К 1 июня 1915 года ими было пожертвовано для фронта свыше 100 тысяч рублей, собрано большое количество продовольствия, одежды и обуви. Немцы открыли и содержали на свои средства семь довольно крупных лазаретов. В местной русскоязычной прессе сохранилось немало благодарных откликов на деятельность этих лазаретов.

Приведём лишь один из них: «Мы, раненые нижние чины, находившиеся на излечении в лазарете № 2, в доме Евангелическом, приносим глубокую признательность доктору Петру Карловичу Галлеру с супругой за их заботы и доброе отношение к нам. А также искренняя благодарность медицинскому персоналу, сёстрам милосердия и всем служащим за внимательное отношение и вообще за их труд. Каждый из нас будет долго вспоминать этот тёплый уголок. За всех, ротный к-р Николай Савин».

Однако после первых неудач русских войск на фронте даже патриотические действия немецкого населения Поволжья и других регионов России не могли помешать быстрому развитию в российском обществе антинемецких настроений. Особо широкий размах они приобрели в 1915 году, переходя в ряде случаев в антинемецкую истерию. 27-29 мая 1915-го в Москве произошёл антинемецкий погром. Было разгромлено 759 торговых заведений и квартир, причинён ущерб в размере 29 млн. рублей золотом, трое немцев были убиты и 40 ранены. В Петрограде громили квартиры и конторы учреждений, принадлежавших немцам.

Новейшее оборудование типографии издательства И.Н. Кнебеля, позволявшее издавать книги на высочайшем художественном и полиграфическом уровне, было сброшено со второго этажа на улицу и разбито. Пострадали мастерские художников, особенно Я.Я. Вебера, у которого были похищены все произведения. Погромы прошли в Нижнем Новгороде, Астрахани, Одессе, Екатеринославе и некоторых других городах. В сельской местности нередкими стали самовольные захваты, грабежи и поджоги собственности колонистов. Психологическое давление, моральный, а порой и физический террор заставлял многих немцев, в том числе и занимавших высокое положение в обществе, менять свои фамилии на русские. Так, военный губернатор Семиреченской области М.А. Фольбаум сменил свою фамилию на Соколов-Соколинский.

Продолжением антинемецкой кампании стал ряд мер по ликвидации крупного имущества российских немцев (земельных владений, предприятий), переименование населённых пунктов, имевших немецкие названия (первым шагом стало переименование Санкт-Петербурга в Петроград), запреты на использование немецкого языка. Фронтовое командование осуществило депортацию немецкого населения из западных губерний (практически со всей территории западнее Днепра).

Исключением на этом мрачном фоне довольно долгое время оставались поволжские губернии — Саратовская и Самарская. Более чем полуторавековое совместное проживание там русских и немцев сформировали толерантные взаимоотношения между ними, на которые какое-то время не могла повлиять даже антинемецкая кампания. Так, в Саратове не было погромов. Дважды, в 1914 и 1915 годах, часть домовладельцев и гласных городской думы при содействии саратовского губернатора ставили вопрос о переименовании Немецкой улицы — одной из главных улиц Саратова (ныне — проспект имени Кирова С.М.). Однако оба раза эти предложения отклонялись, Официально Немецкая улица сменила свое название лишь в 1917 году.

6 февраля 1917 года законы о ликвидации немецкого землевладения в России были распространены и на поволжских немцев, a на весну планировалась их депортация. Это решение встретило неоднозначную реакцию местного не немецкого населения. 23 февраля 1917 года на общем собрании членов городских дум, биржевых комитетов и земств Саратова и Покровска его участники выразили свой протест и солидарность с немецким населением региона. В принятом решении говорилось: «Живущие среди нас немцы-колонисты — суть такие же русские граждане, как и мы. В нашем краю колонисты являются незаменимыми сельскими хозяевами. Мы обязаны настойчиво, определенно заявить, что ликвидация немецких земель… является мерой гибельной как для самих колонистов, так и для всего края. Она окажется чувствительной и для всей России».

И всё же, со временем, антинемецкие настроения распространились и в Поволжье. В июле 1915 года газета «Новое время» обвинила саратовских немцев в пособничестве Германии, в частности, мукомолу Э.И. Борелю ставилось в вину то, что незадолго до захвата Либавы германскими войсками он отправил туда «громадные запасы хлеба для неизвестных целей». Хлеб этот якобы не продавался и полностью достался неприятелю. Проведённая по указанию правительства жандармская проверка не подтвердила эти обвинения. В прогерманских симпатиях и прямом шпионстве обвинялся католический епископ И.А. Кесслер.

Развивалась травля местных чиновников-немцев. Их вынуждали покидать свои посты. Большую роль в хозяйственной жизни Саратова в период войны играл К.Н. Гримм — уполномоченный министерства земледелия по закупке хлеба для армии в Саратовской губернии и Уральской области. В 1915 году местная пресса не сомневалась в его патриотических настроениях, приводя его речь на заседании Государственного совета. Но в 1916 году отношение к нему поменялось: он назывался прямым виновником повышения цен на хлеб, сообщалось о его отставке.

Первая мировая война привела к беспрецедентной тотальной мобилизации немцев Поволжья на военную службу. Всего за годы войны было мобилизовано свыше 50 тыс. человек — почти всё мужское немецкое население призывного возраста. В то же время царившие в стране антинемецкие настроения, подозрительность, глубоко пустившая корни в государственном руководстве и военном командовании, привели к тому, что практически все немцы-призывники подвергались унизительной дискриминации.

Уже с осени 1914 года их прекратили посылать на западные фронты. Распоряжением мобилизационного отдела Главного управления Генерального штаба от 22 октября 1914 года начальнику штаба Казанского военного округа было предписано: «Всех немцев-колонистов не высылать с ротами на западный фронт, а отправлять Вашим распоряжением по согласованию с начальником штаба Кавказского военного округа в запасные батальоны Кавказа». Тех же, кто попадал на западные фронты раньше, переводили на Кавказский фронт. Всего в течение 1914-1915 годов с западных фронтов на Кавказский было отправлено свыше 17 тысяч немцев-военнослужащих.

После того, как немецкое население, проживавшее в западных губерниях России, было объявлено «неприятельским» и началась его депортация в восточные районы страны, призыв на военную службу немцев этой категории практически прекратился. В дальнейшем призывали главным образом немцев Поволжья и Сибири. За редким исключением они тоже оказывались на Кавказском фронте. Но даже и там им оружие, как правило, не доверяли. «Главнокомандующий не признал желательным назначать немцев для обслуживания тыловых учреждений и возможным вливать их в части войск других родов оружия, желая избавить эти части от лишних пытливых, зорких глаз людей хотя и русскоподданных, но немцев по духу».

В боевые части было направлено всего около 4000 немцев, главным образом, в пехоту, не более чем по 10 человек в роту (что в среднем составляло около 5 процентов численности роты, причём немцы ещё и распределялись по разным взводам и отделениям). Просьбы некоторых командиров об увеличении в ротах числа немцев до 15 человек главнокомандующим были «категорично отклонены». Часть военнослужащих-немцев была прикомандирована к казачьим войскам: по 15 человек к конным и по 25 человек к пластунским и другим пешим сотням. Там их использовали как рабочую силу при оборудовании биваков и позиций. Однако казачье начальство неоднократно выражало сомнения по поводу целесообразности такого использования немцев-колонистов. Оно отмечало резко враждебное отношение к ним казаков и риск самочинных расправ. Отдельные такие факты, к сожалению, имели место.

Между тем, как становится ясно из документов наградного отделения штаба Кавказской армии, опасения командования по «немецкому вопросу» были в подавляющем большинстве случаев беспочвенны. Оказавшиеся в боевых частях немцы-военнослужащие воевали честно и мужественно. Так, в списке из 124 нижних чинов 1-го Кавказского сапёрного батальона, награждённых главнокомандующим Кавказской армией великим князем Николаем Николаевичем-младшим за боевые отличия в Эрзерумской операции зимой 1915/16 года, среди прочих, значились получившие Георгиевский крест 4-й степени младшие унтер-офицеры Карл Вебер и Рудольф Келлер, сапёры Густав Борман, Карл Кренц, Лейзер Зенгер и другие немцы.

Ещё один участник этой операции — ефрейтор 155-го пехотного Кубинского полка Эрентраут Фридрих Фридрихович — был награждён за то, что «30 декабря 1915 года под Азап-Кёем за убылью всех унтер-офицеров взвода принял командование взводом. При переходе турок в контратаку он под ураганным огнём артиллерийским, пулемётным и ружейным удерживал занятую позицию и умелым управлением огня отразил контратаку». А старший унтер-офицер того же полка Кремер Эдуард Иоганнович «в бою 30 декабря 1915 года, командуя взводом, выбил противника из укреплённого места способствуя этим занятию кольцевого окопа у сел. Азапкёй…»

Лишь небольшому количеству поволжских немцев удалось избежать дискриминации на военной службе. Как правило, это были офицеры. Так, сын колониста из Саратовской губернии, прапорщик-артиллерист, был награждён орденами св. Станислава 2-й степени с мечами, св. Анны 2-й степени с мечами, св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом и в феврале 1917 года произведён в поручики.

Особо следует отметить немца из Поволжья полковника И.А. Михаэлиса, ветерана Русско-японской войны, командовавшего 15-м Сибирским стрелковым полком. В мае 1915 года он был произведён в генерал-майоры, получил за войну четыре ордена, стал начальником штаба армейского корпуса и в январе 1917 года скончался на фронте от сердечной недостаточности.

И всё же основная масса немцев на Кавказском фронте проходила службу в запасных и ополченческих бригадах, а также в ополченческих рабочих ротах, находившихся в распоряжении начальника военных сообщений и окружного интенданта.

По мере продвижения в глубь турецкой территории, командование Кавказской армии всё больше внимания вынуждено было уделять восстановлению разрушенной в боях инфраструктуры: дорогам, мостам, портам, станциям. Основная тяжесть по выполнению этих работ ложилась на запасные батальоны и рабочие ополченческие команды, в которых значительную часть личного состава составляли немцы. Масштаб работ оказался столь внушителен, что имевшихся в распоряжении командования рабочих рук не хватало, поэтому по решению Военного министерства на Кавказский фронт была произведена дополнительная отправка этнических немцев из запасных полков Казанского и Омского военного округов.

Все вновь поступившие военнослужащие-немцы (свыше 8000 человек) были разделены на три группы. Первая (около 3000 человек) поступила в распоряжение начальника Кавказского округа путей сообщения генерала-лейтенанта Порошина Я.А., в качестве рабочих для 6-й дружины Земгора, на ремонт Сарыкамышского шоссе. Ещё одна группа (около 2500 человек) была передана в подчинение начальника Трапезундского укрепрайона генерал-майора Шварца А.В. Остальных направили на строительство укреплений Эрзерумской крепости. Ещё раньше по этим же группам были распределены немцы, уже находившиеся в тыловых частях фронта. На всех этих работах российские немцы использовались совместно с турецкими военнопленными, что вызывало у них обиду, протест и возмущение.

Дискриминация призывников-немцев, фактическое приравнивание их к военнопленным стали вызывать ответную реакцию. Ранее всегда стремившиеся к законопослушанию, немцы стали легко поддаваться на большевистскую агитацию, быстро революционизироваться. После Февральской революции процесс революционизации и разложения в среде военнослужащих — немцев принял особенно широкий характер. Росло их дезертирство с фронта.

Немцы-фронтовики привозили с собой домой винтовки, наганы, патроны, гранаты, другие виды оружия и боеприпасов. Именно они, становились в немецких сёлах опорой большевиков: создавали Советы, формировали Красную гвардию и взламывали традиционный образ жизни колонистов.

Статья А Германа «Подвиг ефрейтора Эрентгаута», журнал «Родина» №8 2014, с. 118-120.

«Петербург переименован в Петроград! Мы потеряли много войск. Очень много… Победа между Люблином и Холмом… Хорошие вести с войны… Руманов (по телефону) говорит, что есть какие-то тревожные вести. О мире что-то… Наступления нет… Турция объявила нам войну. Бомбардируют коммерческие порты… Подлые слухи о мире — в дни, когда мы бьем немцев особенно мощно».

Реакция на калейдоскоп отмеченных событий, как это следует из «Записных книжек», для Блока А.А. однозначна. Боль за неудачи на фронте, неприятие сепаратного мира, вера в грядущую победу российской армии гармонично вплетаются в целостное понятие — гражданский патриотизм.

Высокая гражданственность и нравственный долг служили ориентиром и для журналистов популярных российских журналов и газет, принявших решение освещать военные события в качестве военных корреспондентов и обозревателей непосредственно с передовых позиций российских и союзнических войск. К ним в первую очередь относились редактор либеральной газеты «Речь» Набоков В.Д., ставший в 1917 году членом Временного правительства, Чуковский К.И., корреспондент журнала «Нива», публицисты и писатели Немирович-Данченко В.И., Толстой А.Н., Горецкий Н.И., Зощенко М.Н. и многие другие.

Отчасти повезло лишь поэтам. Их стихотворные строки, несмотря на запреты и жесточайшую цензуру в годы господства большевиков, все же доходили до читателя. Тема войны присутствует в произведениях тех лет у Валерия Брюсова, Саши Черного, Владимира Маяковского, Тициана Табидзе, Анны Ахматовой, Николая Гумилева и других известных поэтов.

Николай Гумилев 23 сентября 1914 года с кавалерийским эскадроном направился на фронт, заслужив впоследствии чин прапорщика. Кавалер двух Георгиевских крестов, непосредственный участник войны, он посвящает этому периоду в сборнике «Колчан» стихотворные строки:

И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.

Военная лирика Гумилева отличается высоким патриотизмом, мужественностью и рыцарской простотой:
И мечтаю я, чтоб сказали
О России, стране равнин:
— Вот страна прекраснейших женщин
И отважнейших мужчин.

Эти строки, посвященные сестрам милосердия, как и стихотворение «Ответ сестры милосердия», наполнены трепетным уважением к женщинам — боевым подругам и тем, кому выпал тяжкий жребий «покинутые могилы навещать годами».

Многие отмечали исключительную, порой безрассудную храбрость поэта-кавалериста; его презрение к смерти не знало границ. Ему не страшны были кавалерийские рейды, разведки, засады, атаки, наступления, отступления, участником которых он был. В стихотворении «Память» поэт пишет о самом себе, о военном времени, трудности которого сполна перенес:

Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный чуть.
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.

Первая мировая война не могла не повлиять на Гумилева, а следовательно, и на его поэзию. Поэт видел войну изнутри, поэтому он так правдиво рассказал о ее ужасах в своих произведениях. В сборнике «Колчан», вышедшем в свет в 1915 году, Гумилев раскрыл новую тему — тему России, которая нашла свое выражение в сборнике «Костер». Здесь звучат совершенно новые мотивы — Древняя Русь, творения Андрея Рублева.

Один из современников поэта писал: «Войну он принял с простотою современной, с прямолинейной горячностью. Он был, пожалуй, одним из тех немногих в России, чью душу война застала в наибольшей боевой готовности». Находясь на войне, Н. Гумилев помимо стихов писал военные очерки для газеты «Биржевые ведомости» под общим названием «Записки кавалериста»: «Наступать — всегда радость, но наступать по неприятельской земле, это радость, удесятеренная гордостью, любопытством и каким-то непреложным ощущением победы…»

Для России, страны, «что могла быть раем», поэт, живо ощущавший дух и настроения в действующих частях российского войска, не видит другого предначертания, кроме близкой победы над неприятелем. Поэт, в ком билось «золотое сердце России», и его поэзия, в том числе военная лирика, пронизанная патриотизмом, не нужны были большевистской власти. Его поэзия разрушала ленинскую концепцию «захватнической, антинародной» войны, его лирика не вела российский пролетариат на борьбу с царизмом, а потому отказывалась лжесвидетельствовать в пользу советской власти.

Жизнь поэта оборвалась в тридцать пять лет, в полном расцвете жизненных и творческих сил. Но остались его стихи, отразившие личность талантливого поэта, бросившего вызов судьбе. О роли поэта Николай Гумилев говорил своим творчеством. Поэт-пророк, проклятый жизнью и церковью, Гумилев этого не боялся. Он, не страшась, высказывал правду в тяжелое для всех людей время, когда все были «запуганы и бледны // В громадах каменных домов»:
Под рукой уверенной поэта
Струны трепетали в легком звоне,
Струны золотые, как браслеты
Сумрачной царицы беззаконий…

Николая Гумилева в августе 1921 года расстреляли якобы за участие в контрреволюционном заговоре, хотя, как теперь стало известно, никаких компрометирующих поэта материалов в деле не обнаружили. Многие критики в рабском повиновении большевизму с удовольствием клеймили «шовинистский дух» военных стихов Николая Гумилева, без которых невозможно представить русскую предоктябрьскую поэзию. Пора, давно пора взглянуть на все, в том числе и на огромное наследие выдающегося поэта начала XX века, открытыми глазами и вникнуть в его искренние стихотворные строки, которые раскрывают правду об этой «неизвестной войне».

Много стихотворных строк посвятила военному периоду и Анна Ахматова. Повествуя о литературной деятельности Анны Ахматовой в период 1914-1917 годов, критик Мочульский К.В. отмечал «резкий перелом ахматовского творчества»: «Поэт оставляет далеко за собой круг интимных переживаний: он становится строже, суровее и сильнее… В его поэтическом репертуаре появляются образы Родины, отдается глухой гул войны, слышится тихий шепот молитвы».

В самый разгар войны наполненная патриотическими чувствами Ахматова А.А. в коротком стихотворении «Молитва» взывает:
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар –
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.

Неистребимая вера в светлое будущее России живет в ее душе и в период великих потрясений и политических бурь февральской революции 1917 года, когда люди ее круга в страхе перед новым «политическим бредом» стали покидать Петроград и уезжать за границу в надежде пережить короткое, как им казалось, смутное время. Обращаясь к Б. Анрепу в связи с его отъездом в Лондон после февральской революции, Анна Ахматова как бы бросает ему вслед:
Ты говоришь — моя страна грешна,
А я скажу — твоя страна безбожна.
Пускай на нас еще лежит вина, —
Все искупить и все исправить можно.

Эта мысль прозвучит и в стихотворениях более позднего периода. Поэт отвергает мысль о разлуке с Россией, обрекая себя на долгую мученическую жизнь в стране Советов. Недаром уже в 1922 году, не приняв Октябрьскую революцию, она с горечью восклицает:
Нет настоящего — прошлым горжусь
И задохнулась от срама такого.

Войну поэт Саша Чёрный (Александр Михайлович Гликберг) видел своими глазами. В годы Первой мировой войны он как вольноопределяющийся служил рядовым в 5-й армии при полевом госпитале и работал как прозаик. В стихотворении «В операционной» перед нами бесконечный конвейер – хирург оперирует раненых:
В коридоре длинный хвост носилок…
Все глаза слились в тревожно-скорбный взгляд.
Там за белой дверью красный ад:
Нож визжит по кости, как напилок, —
Острый, жалкий и звериный крик
В сердце вдруг вонзается, как штык…

Ужасы войны так подействовали на Александра, что он впал в тяжёлую депрессию и был помещен в госпиталь. Впечатления от военных действий легли в основу стихотворного цикла под названием «Война». Работе сестёр милосердия посвящаются строки одного из стихотворений этого цикла:
Целый день она кормит и чинит, склоняется к ранам,
Вечерами, как детям, читает больным «Горбунка»,
По ночам пишет письма Иванам, Петрам и Степанам,
И луна удивленно мерцает на прядях виска…

Будущий «глашатай революции» Владимир Маяковский со свойственным ему сарказмом обличал тогда в стихотворении «Вам!» сытое равнодушие части россиян, выбравших позицию беспристрастных наблюдателей, для которых война была лишь средством набить свой карман деньгами.
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?

Разделявшие подобное настроение поэты-петроградцы даже организовали Всероссийское общество противодействия роскоши и расточительству. В знак протеста против прошедших в мае 1916 года спектаклей — обозрений моделей современной моды, которые демонстрировали известные актрисы столицы Липковская Л.Я., Красавина Т.П. и другие, а также против конкурсов красоты, расточительных балов, обедов и пышных свадеб — общество провело своеобразную акцию.

По Петрограду проехала автомобильная колонна с крупными транспарантами, на которых было начертано: «Долой вечера моды — им не место во время войны!», «Сим ли победим?», «Долой Корсо!», «Герои войны и герои тыла», «Пир во время чумы», «Там Георгий за подвиг, здесь призы за позор». Эскорт машин с транспарантами проехал по городу в восемь часов вечера при большом скоплении публики. Прохожие поначалу встретили машины с недоумением, но прочитав плакаты, проводили их аплодисментами.

Этот нравственный общественный протест поддержал Владимир Маяковский, бросая, как пощечину, богатеющим на крови свои хлесткие стихи:
Вам ли, любящим баб да блюда,
Жизнь отдавать в угоду?!

Но уже тогда поэты интуитивно чувствовали грядущие беды, которые рождались не на полях сражений, а выползали из тыла, из «ничтожных страстей» политической борьбы, по словам Игоря Северянина. В июле 1917 года, в период начала нравственного разложения общества, распада армии, периода, когда под сомнение ставились нравственные и духовные ценности, Игорь Северянин с горечью констатировал:
Дни розни партийной для нас безотрадны, —
Дни мелких, ничтожных страстей…
Мы так неуместны, мы так невпопадны
Среди озверелых людей.

Глядя, как рушится выходившая на столбовую дорогу цивилизации Россия, поэт с проницательностью и уверенностью воскликнет:
Минуют, пройдут времена самосуда,
Убийц обуздает народ.

Не только поэты, но и другие деятели искусства, в годы Первой мировой войны не остались в стороне от грозных событий тех лет…

Сам по себе прорыв фронта был решаемой задачей. Технология была более-менее отработана еще за годы Первой мировой войны. Проблемой оставалась борьба с резервами противника, развитием тактического прорыва в оперативный. Петен в записке от 8 сентября 1918 г. написал: «1) что прорыв укрепленного фронта возможен, 2) что использование прорыва прекращается с того момента, как только противник благодаря подтягиванию резервов получает возможность снова организовать беспрерывную линию огня».

В неудачных, кровопролитных сражениях Первой мировой события развивались по одной и той же схеме. Пробивается фронт, но, пока это происходит, противник подтягивает резервы и останавливает выдохшиеся в ходе прорыва войска. Как же избегать этого замкнутого круга? Один из вариантов — это сковывание резервов нажимом на широком фронте. Такую форму имел Брусиловский прорыв. Недостаток очевиден: создавая несколько вспомогательных ударных группировок, мы ослабляем основную, действующую на направлении главного удара. К тому же существует риск несогласованных действий ударных группировок.

Чуда не произошло, и эти недостатки в полный рост проявили себя в реальности. Успешно наступала на главном операционном направлении 8-я армия. 11-я армия, южнее ее, вследствие скудости сил достигла весьма скромных успехов. Более того, успех армии у Соколова не был использован в интересах соседней 8-й армии. 7-я армия, также наносившая вспомогательный удар, не продвинулась дальше австрийской второй позиции. Более или менее успешными были действия 9-й армии. Прессинг по всему фронту, конечно, сковывал часть сил австрийцев, но не мешал переброске войск с других фронтов и ТВД.

14 июня 1916 г. наступление на Ковель останавливают прибывшие с фронта Гинденбурга 11-я и 108-я пехотные дивизии немцев, 15 июня, как айсберг перед «Титаником», выплывает из тумана переброшенный с французского театра X армейский корпус немцев. Контратаки этих германских частей остановили продвижение 8-й армии, не имевшей резервов для развития успеха. Поэтому закончился Брусиловский прорыв так же, как остальные операции Первой мировой, мясорубкой тактического значения, «Ковельским тупиком».

Практика войны показала, что размазывание ударной группировки плохо сказывается на ведении операции, и от метода Брусилова отказались. Наилучшим рецептом был быстрый, внезапный взлом обороны артиллерией и танками, с дальнейшими действиями в глубине порядков противника самостоятельных танковых соединений, способных расправляться с резервами, используя преимущество в маневре. Артиллерия как важнейшее средство подавления системы огня обороняющегося противника была признана всеми странами.

В своей книге «Вождение войск», давшей название полевому уставу германской армии, один из идеологов немецкой военной машины, генерал-лейтенант Фридрих фон Кохенгаузен пишет: «Артиллерия обеспечивает танковую атаку, подавляет противотанковые средства противника, уничтожает наблюдательные пункты противника гранатой или ослепляет их дымовыми завесами, обстреливает лесные участки и населенные пункты и препятствует введению в бой резервов противника» (Кохенгаузен Ф. фон. «Вождение войск», М.: Воениздат, 1937, с. 175).

В Верденском наступлении немцев время артиллерийской подготовки составляло 9 часов, с 7.15 21 февраля 1916 г. до 16.15 того же дня. За четыре дня немцы прорвали первую и вторую позиции французских войск. Но с 24 февраля в район Вердена начинают прибывать французские резервы, и немецкое наступление выдыхается. Действия союзников основывались на тех же принципах, но они в меньшей степени учитывали фактор внезапности.

Например, на Сомме в 1916 г., когда артиллерийская подготовка длилась семь дней, с 24 июня по 1 июля 1916 г., общим принципом было: «артиллерия разрушает, пехота наводняет». Несмотря на первоначальный успех союзников по захвату превращенных в лунный пейзаж позиций, германцы подтянули резервы с других участков фронта и погасили наступление.

Под Верденом артподготовка длилась уже три дня, с 21 по 24 октября 1916 г. В дальнейшем союзники возлагали задачу взлома фронта на танки. Классический пример прорыва массированной танковой атакой — это Камбре в ноябре 1917 г., когда фронт немецких дивизий был пройден танками и сопровождающей их пехотой. Артиллерийской подготовки перед наступлением у Камбре не производилось.

Ранним утром 20 ноября 1917 г. танки и сопровождающая их пехота англичан пошли в атаку при поддержке огневого вала. Третий и четвертый армейские корпуса англичан прорвали фронт немецких 9-й резервной, 20-й ландверной, 107-й и 54-й пехотных дивизий у Камбре. За 6 часов укрепленная полоса «Зигфрид» была прорвана в трех местах.
При этом нельзя сказать, что линия «Зигфрид» была слабой. Описание главной укрепленной позиции «Зигфрид» звучит так: «…2-3 сплошные линии окопов, хорошо оборудованных гнезд сопротивления, надежных и многочисленных блиндажей, усиленных мощными проволочными заграждениями в несколько полос общей шириной до 0,5 км». Вторая линия «также состояла из 2-3 линий окопов и была оборудована не менее солидно, чем 1-я» (Оберюхтин В. «Операция под Камбре в 1917 г.», М.: Воениздат, 1936, с. 23-24).

Продвижение союзников удалось остановить только подоспевшим немецким резервам, спешно переброшенным с других участков фронта и из стратегического резерва. Поэтому развить тактический прорыв в оперативный союзникам под Камбре не удалось. Канадскую конницу для развития прорыва англичанам ввести в прорыв не получилось, позднее немцы ударами с флангов заставили английские войска отступить.

За неимением танков немцы основывали свои наступления на артиллерийском ударе и тактике просачивания штурмовых групп. В последний год войны немецкая технология прорыва фронта достигла совершенства. В мае 1918 г. в районе Шмен-де-Дам длительность артиллерийской подготовки была сокращена до 160 минут, 2 ч. 40 мин. Французский фронт за 10 дней был прорван на протяжении 78 км, продвижение в глубину составило 60 км. В 20-30-х гг. немецкие операции 1918 г. изучались как классика быстрого артиллерийского прорыва позиционного фронта. В это же время достигла совершенства и тактика штурмовых групп, целые дивизии к весне 1918 г. были переформированы в Angriffsdivisionen, штурмовые дивизии.

На полях сражений последних двух лет Первой мировой войны рождалась новая тактика пехоты. По опыту позиционных боев 1914-1916 гг., помимо короткой, но мощной артиллерийской подготовки было предложено создавать тактические штурмовые группы. Эти группы хорошо подготовленных бойцов за складками местности подбирались к окопам, забрасывали их гранатами и выжигали огнеметами. Далее они просачивались в глубь обороны противника, атаками с фланга и тыла уничтожали огневые точки и узлы сопротивления.
Появлением штурмовых групп объясняется рождение полковой и батальонной артиллерии, по иронии судьбы родившейся из трофейных русских «трехдюймовок».

Тактика штурмовых групп позволила немцам, не имевшим танков, достичь внушительных успехов на Марне в 1918 г., захватить сильно укрепленные позиции у Капорето на итальянском фронте. Эта тактика фактически вернула бой пехоты и стала не менее революционным изобретением Первой мировой войны, чем английское технической новшество — танк. Кроме того, немцы по опыту сражений Вердена и Соммы выработали теорию о «шверпункте» обороны, узловой точке, захват которой определяет успех наступающего.

От командира требовали творческого анализа оборонительных позиций противника, выявления «шверпункта» и постановки соответствующих задач своим подчиненным. В 30-х годах немецкие тактические находки Первой мировой были дополнены танками и полковой артиллерией специальной разработки. Многие авторы сходятся во мнении, что немецкий блицкриг уходит своими корнями в действия штурмовых групп, быстро и эффективно взламывавших позиционный фронт Первой мировой.

По материалам книги А. Исаев «10 мифов о Второй мировой», М., «Яуза» «Эксмо», 2013 г., с. 225-231.

Только через пять дней, 13 июля, предмобилизационное положение было объявлено и в России (обвинения немецких авторов в том, что русские стали раньше немцев скрытно готовиться к войне, беспочвенны). Правда, при этом генералитет был уверен в том, что война все-таки начнется. Так, генерал Гурко В.И. вспоминал, что уже 11 июля «стало общеизвестно, что конфликт неизбежен» (Гурко В.И. «Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917», М, 2007 г., с. 13). Подготовка русских к возможному объявлению мобилизации позволила германской печати обвинить Российскую империю в агрессии против стран Центрального блока.

Такая вещь, как предмобилизационное положение, позволяла встретить вероятную войну во всеоружии, не доводя в то же время вооруженное столкновение между государствами до неизбежности. Иначе говоря, с утверждением в 1913 году положения «О подготовительном периоде к войне» русская военная машина могла быть в значительной степени переведена на военное положение еще до объявления всеобщей мобилизации, по сути, подразумевавшей войну, оставляя мирное поле деятельности и маневрирования с целью сохранения мира для дипломатии.

Известна аксиома о том, что мобилизация уже сама по себе означает войну. Об этом прекрасно знали все, так как данная аксиома закладывалась уже в сами военно-политические договоренности между государствами каждого блока. Корень проблемы здесь — в факторе времени: допусти немцы возможность проведения русскими мобилизации до начала военных действий, и блицкриг не имел никаких шансов для своей реализации, а Германия — никаких шансов на выигрыш войны.

Совершенно справедливо британский автор подметил это обстоятельство следующим образом: «Фактор времени, существенный для плана Шлиффена, делал германскую мобилизацию не оборонительным мероприятием, а решительным шагом к началу тотальной войны». Англичанину вторит и германский исследователь: «Так как мобилизация оказывала значительное влияние на хозяйственную деятельность страны, то всегда существовало стремление по возможности сократить сроки ее проведения, а решение о мобилизации принимать только в том случае, если война станет действительно неизбежной…» (Нилланс Р. «Генералы Великой войны. Западный фронт 1914-1918», М., 2005. с. 557; Мюллер-Гиллебрандт Б. «Сухопутная армия Германии». 1933-1945 гг. М., 1956, т. 1, с. 57).

Именно из такого понимания исходил и кайзер Вильгельм II, когда лицемерно обвинял русские власти в подготовке агрессии против Центральных держав. О проведении скрытых мероприятий по подготовке собственных армии и флота к европейскому конфликту в самой Германии кайзер умалчивал, ссылаясь лишь на факт военной подготовки России и Франции. Впрочем, это естественно для агрессора, жаль только, что данный тезис о виновности русских за Первую мировую войну и по сей день можно встретить на страницах научных трудов. Некоторыми исследователями как-то забывается, что первая кровь в этой войне — славянская (обстрел австрийцами Белграда), а первый разгромленный город — русско-польский (Калиш).

В качестве ответа на обвинения кайзера в агрессивности России, доказательством чего выдвигался факт русской мобилизации, можно было бы напомнить нашумевшую историю конца 1912 года, когда Австро-Венгрия, жаждавшая воспользоваться плодами Первой Балканской войны, объявила мобилизацию против России и Сербии. К русским и сербским границам пошли эшелоны, набитые войсками. Тогда военный министр генерал Сухомлинов В.А. предложил провести частичную мобилизацию, с ним согласилось большинство членов правительства, однако премьер-министру Коковцову В.Н. удалось отговорить императора Николая II. И что же? «Мобилизационный кризис» вовсе не привел к европейской войне.

Так что сам по себе акт мобилизации еще не нес в себе неизбежности войны, тем более, что Германия проводила свою мобилизацию вдвое быстрее русской. Надо отметить, что Россия не была готова к войне в той мере, что позволяло бы воевать без фактора риска; что русским было выгодно, чтобы мобилизация так и не переросла в войну…

Тем не менее, высшие военные круги в Российской империи не желали отказываться от войны, как тогда казалось, сравнительно быстрой, легкой и непременно победоносной. Уже 15 июля, то есть до окончательного решения колебавшегося императора Николая II, начальник Генерального штаба генерал Янушкевич Н.Н. специальной телеграммой оповестил все военные округа, командующего гвардией, наместника на Кавказе и наказного атамана войска Донского о том, что 17-е число будет объявлено первым днем общей мобилизации. Очевидно, что военная партия (большая часть этих людей в годы войны выкажет себя откровенными бездарностями в военном искусстве), столь могущественная в России, стремилась сделать все возможное, чтобы столкнуть империю в Большую войну.

И все-таки главы великих держав пытались что-то сделать. И здесь, что вполне логично, более прочих усердствовали русские, как представители страны, наиболее неготовой к войне. В отличие от генералитета, видевшего только армию, царь и его правительство сознавали, что российская экономика только-только начала свою широкомасштабную модернизацию по европейскому пути. Поэтому русское политическое руководство пыталось не допустить войны, что в дни Сараевского кризиса предполагало, разумеется, отказ австрийцев от продолжения агрессии против Сербии. Так, 16 июля император Николай II в телеграмме кайзеру предложил передать австро-сербский вопрос на урегулирование Гаагского международного суда. Подобный вариант предлагался и англичанами. Кайзер так и не ответил на эту умиротворяющую телеграмму российского императора…

Колебания русского правительства в отношении мобилизации вылились в распоряжение императора Николая II об отмене всеобщей мобилизации и введении мобилизации частичной, поздно ночью 16 июля. Согласно такому проекту мобилизовывались только Варшавский, Киевский, Одесский и Московский военные округа (то есть исключительно против Австро-Венгрии, дабы не провоцировать немцев). Причём частичная мобилизация полностью срывала общую мобилизацию.

При этом Российская империя все равно готовилась воевать со всем Тройственным союзом, и вряд ли был возможен такой вариант развития событий, что Германия оставит Австро-Венгрию один на один с Россией, что грозило двуединой монархии неизбежным крушением. Относительно Антанты Конвенцией 1892 года подразумевалась общая мобилизация даже при условии мобилизации только одной из держав Центрального блока…

Очевидно, что «военные партии» всех стран отчетливо сознавали, что ситуация явно выходит из-под контроля. А потому следует упредить противника и встретить войну в наиболее выгодном положении: «В Германии, в России и даже в Австрии все стремления государственных деятелей мирно разрешить конфликт разбивались о противодействие генералов, стоявших за войну и предсказывавших всевозможные ужасы в случае пренебрежения их техническими советами. В Австрии генералы могли даже разделить вместе с Берхтольдом (австрийский премьер-министр) тяжелую ответственность и славу быть инициаторами войны» (Лиддел-Гарт Б. «Правда о Первой мировой войне», М., 2009.с. 37).

Английская мощь являлась неоспоримой, а потому обе противоборствующие стороны ожидали официальных разъяснений со стороны английских властей. Немцы надеялись на британский нейтралитет, рассчитывая расправиться с Францией до того, как Великобритания соизволит открыть военные действия и перебросить на континент свой экспедиционный корпус. Французы опасались, что англичане воздержатся от вступления в войну в первые несколько недель, когда должен был реализоваться на практике «План Шлиффена». Правда, эшелоны с войсками Британского экспедиционного корпуса были готовы к сосредоточению в портах Ла-Манша, дабы быть переброшенными на континент по первому же сигналу.

Но в общем и целом в дни Сараевского кризиса, в период объявления мобилизации европейскими странами, британское руководство выжидало, не заявляя о своей позиции в предстоящей схватке. Невзирая на союзы и обещания, англичане к июлю 1914 года все-таки не связали себя жесткими условиями вступления в европейскую войну на стороне Антанты. В эти дни очень многое зависело от позиции Великобритании.

Слабая надежда Германии на британское невмешательство давала практически стопроцентную гарантию на выигрыш войны посредством блицкрига. Другое дело, что сама эта война носила на себе отчетливый отпечаток англо-германского соперничества и потому такая надежда была просто-напросто бессмысленной и наивной. Соперничество на морях в борьбе за колонии и мировую торговлю было слишком бескомпромиссным и жестоким, чтобы позволить ведущим государствам противоборствовавших военно-политических блоков не скрестить друг с другом оружия в непосредственной схватке.

Тем не менее, английское правительство не желало дать немцам и одного шанса на отсрочку развязывания войны, поэтому англичане и выжидали начала войны, чтобы только тогда заявить о своей истинной позиции, которая и не могла быть иной. Сам характер англо-французских соглашений и англо-германского противоборства говорил о том, что Великобритания не останется в стороне от общеевропейской войны. Опыт международных отношений 1910-1913 годов, политических кризисов, военных переговоров также свидетельствовал о твердом намерении англичан поддержать Антанту не только словом, но и делом.

Итак, война была решена во всех столицах, хотя бы уже только потому, что бессмертное «чеховское ружье», которое должно было в обязательном порядке выстрелить в последнем акте, было давным-давно повешено на стену и заряжено. Оставалось лишь обвинить противника в агрессии, чтобы обеспечить себе поддержку собственной нации. И здесь главный упор со стороны немцев был сделан на факт официального объявления мобилизации в России, хотя, как уже отмечалось, в самой Германии фактически приступили к мобилизации еще раньше русских.

Чрезвычайная скорость мобилизации, предпринятая всеми государствами, втянувшимися в Первую мировую войну в первые же дни, явилась следствием характера предстоящей войны — расчета на блицкриг и недолговременность военных действий, проводимых до полной победы. Шапошников Б.М. говорит: «Стратегия сокрушения требовала быстрого изготовления возможно большего числа боевых сил, быстрого их сосредоточения и почти одновременного введения в дело для достижения столь же быстрого и решительного успеха.

Иными словами, стратегия молниеносного действия требовала и крайнего напряжения в развертывании вооруженных сил для войны. Эти требования служили отправными для мобилизации, и клались в основу всех работ в этой области. Чем больше росли армии в своем численном составе, тем более усложнялась мобилизация, и тем сильнее возрастало ее значение как акта, требующего большого напряжения сил и спокойной бесперебойной работы» (Шапошников Б.М. «Воспоминания. Военно-научные труды», М., 1982, с. 524).

Мобилизация и сосредоточение русских войск вдоль западной границы прикрывались двенадцатью кавалерийскими дивизиями и пограничными частями. Главную ударную мощь русской Действующей армии, которая, по замыслу русского военно-политического руководства, должна была в короткие сроки решить судьбу войны победой, составляли перволинейные части. Это — кадровая армия мирного времени, разбавленная обученным запасом. Именно этими людьми русский Генеральный штаб предполагал выиграть войну, совершенно не рассчитывая ни на досрочные призывы новобранцев, ни тем более на ополчение 2-го разряда, к чему придется прибегнуть в 1915-1916 годах. Поэтому-то в Российской империи и не проводилось идеологической подготовки к войне, так как считалось, что и наличных войск, обученных в мирное время, будет более чем достаточно для достижения победы.

Подобные же заблуждения были свойственны всем воюющим государствам. Однако в Германии и Франции все население в моральном отношении готовилось к вооруженному противоборству и потому адекватно воспринимало дополнительные тяготы военного времени, когда выяснилось, что война непредвиденно затягивается, то есть воспринимало как должное. В свою очередь высокопатриотичное население Великобритании, где военному министерству придется создавать массовую армию, также было готово к Большой европейской войне.

И только в России, где малограмотность и незаинтересованность политикой со стороны львиной доли населения страны накладывались на громадные расстояния и вековую неприязнь к государственной власти, массовое сознание не было готово к тяжелой войне. Примерно то же положение вещей существовало и в Австро-Венгрии, раскалываемой национальными конфликтами немцев и славян…

Невзирая на уже начавшуюся мобилизацию в большинстве великих держав Европы (скрытая она была или открытая, не имеет значения для оправдания своего лицемерного «миролюбия»), между главами государств продолжались переговоры. Так, 18 июля германский кайзер Вильгельм II сообщил русскому императору Николаю II: «Европейский мир все еще может быть сохранен тобой, если Россия согласится приостановить военные мероприятия, угрожающие Германии и Австро-Венгрии». Николай II отвечал: «Наша долгая испытанная дружба должна с Божьей помощью предотвратить кровопролитие. С нетерпением и надеждой жду твоего ответа». Русский император настаивал на продолжении переговоров по урегулированию конфликта с помощью международных органов.

Однако ничего не вышло: не для того военные партии всех держав готовились к Большой европейской войне, чтобы просто так отказаться от нее в наиболее благоприятный момент. И здесь следует сразу сказать, что если с объективной точки зрения война была невыгодна всей Европе (а для многонациональных империй — России и Австро-Венгрии — и просто самоубийственна), то субъективный фактор жажды войны господствовал повсюду.

В тот же день в Германии было объявлено «состояние военной опасности», предшествующее объявлению общей мобилизации, а вечером к проведению общей мобилизации приступила Франция. Кайзер в категорическом тоне потребовал от России прекращения мобилизации как залога для проведения переговорного процесса.

В полночь на 19 июля русский царь получил немецкий ультиматум, в котором Германия угрожала войной в случае отказа русских от свертывания мобилизационных мероприятий. Остановить свою военную машину император Николай II уже не мог: разница в сроках сосредоточения (германские армии заканчивали свою мобилизацию всего за две недели) оставляла беззащитной русскую границу, а вдобавок русские не успевали своевременно помочь французам, в случае броска германских армий на Париж, как то подразумевалось «Планом Шлиффена». Точно так же не мог остановить мобилизационные мероприятия и кайзер, понимавший, что объявление мобилизации неизбежно! предполагает войну…

Известен курьез о том, что Пурталес (германский дипломат) вручил Сазонову (министр иностранных дел) сразу две ноты различного содержания: и о начале конфликта, и о его приостановке. Каждая из нот предназначалась для различной реакции русских политиков на германский ультиматум: немецкий посол был так растерян, что по ошибке отдал все сразу.

В первый день войны немцами было занято Великое герцогство Люксембургское, 21 июля Германия объявила войну Франции, 22-го числа немцы вторглись в Бельгию, после чего Великобритания объявила войну Германии. 24 июля Австро-Венгрия конец-то объявила войну России, после чего сама оказалась в состоянии войны с Францией (28 июля) и Великобританией (30 июля). Также вскоре в войну на стороне Антанты вступили Черногория и Япония. Первая мировая война началась…

Из книги М.В. Оськин «История Первой мировой войны», М., «Вече», 2014 г., с. 53-68.

Сам кайзер Вильгельм II не раз требовал разделаться со «Славой» и постоянно интересовался, когда же наконец германский флот ликвидирует эту помеху всем своим операциям в районе Рижского залива. Против броненосца враг посылал и свои мощнейшие линкоры, и миноносцы, подводные лодки и авиацию. Но расправиться с ненавистным кораблем кайзеровскому флоту так и не удалось. Более того, и после своей гибели — в октябре 1917 года после того как «Слава» была взорвана и затоплена, она, как верный страж Рижского залива, закрыла немецкому флоту путь на север в Финский залив и к Петрограду…

Развернув свои силы, немцы 8 августа 1915 года начали осуществлять прорыв через Ирбенский пролив. С немецких броненосцев «Эльзас» и «Брауншвейг», ведших обстрел русских канонерок и миноносцев, заметили дым, принадлежавший большому кораблю. Это была «Слава», шедшая с поднятыми стеньговыми флагами в сопровождении миноносцев. «Эльзас» и «Брауншвейг» открыли по ней огонь.

«Славе» было трудно сражаться с германскими броненосцами, во-первых, ввиду их численного превосходства и, во-вторых, ввиду большей дальнобойности их артиллерии. Из-за минного заграждения сблизиться с противником было нельзя. Но русские моряки во главе с командиром «Славы» капитаном 1 ранга Вяземским С.С. не отступили. Для введения в действие главной артиллерии Вяземский нашел следующий выход. Затопляя водой три бортовых отсека, достигли крена до 3°, что соответствовало увеличению дальнобойности на 8 кабельтовых. Затопление отсеков (по 100 тонн воды) и перекачка воды в отсеки другого борта при повороте на обратный галс производились за 10-16 минут.

Бой «Славы» и двух немецких броненосцев длился 1 час 48 минут, в течение которых по противнику дали 16 залпов. В ходе прорыва через Ирбенский пролив немцы понесли значительные потери на минах. Погибли тральщики «Т-52 и «Т-58», подорвался крейсер «Тетис», затем миноносец «S-144». Вечером того же дня вице-адмирал Шмидт, командовавший немецкими силами прорыва, прервал операцию, мотивируя это неуспехом тральных работ.

Немцы решили повторить операцию прорыва в Рижском заливе. На этом особенно настаивал кайзер Вильгельм II, требуя в первую очередь уничтожения «Славы». В своем приказе на проведение повторной операции командующий морскими силами Балтийского моря принц Генрих между прочим написал: «Уничтожению «Славы» приписываю моральное значение».

Для второго прорыва немцы стянули еще больше сил. Для борьбы со «Славой» в отряд поддержки тральных сил были включены два дредноута. Около полудня были замечены дымы многочисленных русских кораблей. Вскоре немцы узнали «Славу», канлодку «Храбрый» и множество миноносцев.

«Слава» начала обстрел немецких тральщиков. Немецкие дредноуты «Позен» и «Нассау» вступили в бой со «Славой». Она же, умело маневрируя, не прекращала обстрела немецких тральщиков вспомогательным калибром. В то же время, применив опять затопление бортовых отсеков, «Слава» вела огонь главным калибром по немецким дредноутам. К 16 часам, попав под огонь «Славы», немецкие тральщики отошли.

К 17 часам бой закончился, но «Слава» еще в 18 часов продолжала держаться на своей позиции. Тогда адмирал Шмидт решил для ее уничтожения послать ночью два своих новейших эсминца «V-99» и «V-100». Результат был для немцев печальным. Сначала германские эсминцы встретили старые русские миноносцы из охранения «Славы» и отогнали их. Однако на рассвете к ним присоединился русский эсминец «Новик». Через 10 минут боя «Новик» добился трех попаданий в «V-99». На нем начались пожары. Немцы повернули и стали уходить. На рассвете 22 октября под прикрытием огня «Славы» и других кораблей русские высадили десант у Домеснес и добились успеха. Кроме того, «Слава» обстреливала Роен (Руена) и Мессарагоцен (Мерсрагс).

«Слава» участвовала и в отражении немецкого наступления на Ригу, начавшегося 31 октября. Немцы писали: «К 10 ноября русским удалось главным образом с помощью огня тяжелых орудий «Славы» принудить германские войска очистить Кеммерн и отойти в прежнее положение. Флот (немецкий) ничем не мог облегчить положения». Итак, немецкое наступление на Ригу и попытки флота занять Рижский залив окончились неудачей. И в этом важную роль сыграли боевые действия мужественного экипажа броненосца «Слава».

16 октября 1917 года с падением русских батарей на полуострове Сворбе немецкие корабли форсировали Ирбенский пролив и вошли в Рижский залив. Несмотря на подавляющее превосходство немцев, адмирал Бахарев все же решил принять бой.

Германские корабли подходили двумя колоннами: в одной большие корабли — линкоры и крейсеры с миноносцами; в другой — матки тральщиков и сами тральщики. Немецкая авиация совершила около 9 часов 30 минут налет на русские корабли. Тем временем немецкие тральщики начали траление заграждений перед входом в Моонзунд между островом Эзель и материком. Сначала батарея острова Моон (Муху), а затем в 10 часов 05 минут «Гражданин» и

«Слава» открыли огонь по немецким тральщикам. «Слава» ввиду большей дальнобойности ее орудий (116 кабельтовых вместо 88 у «Гражданина») находилась севернее на фарватере, а «Гражданин» и «Баян» южнее, ближе к неприятелю. Первый залп русских дал недолет, второй перелет, а третий накрыл тральщики. «Слава» перенесла огонь по немецким линкорам, державшимся южнее тральщиков. Тут со «Славы» заметили несколько миноносцев, шедших строем фронта на север, и дали по ним залп из носовой башни. Миноносцы в беспорядке отошли на юг, а за ними и все другие суда. Отошли и немецкие линкоры.

Таким образом, эта попытка немцев прорваться в Моонзунд не удалась. Перед самым концом стрельбы на «Славе» вышла из строя носовая 12-дюймовая башня из-за неисправности механизмов замков, ввиду небрежной их выделки на заводе, когда осенью 1916 года на броненосце меняли артиллерию. Но, лишившись половины своих тяжелых орудий, «Слава» не вышла из боя. Командир корабля Антонов Л.В. решил сражаться до конца.

Тем временем немецкие корабли, перестроившись, пошли снова в атаку, теперь уже восточным фарватером. «Гражданин» после 12 часов 04 минут начал обстреливать обоими калибрами тральщики, а затем открыла огонь и «Слава» кормовой башней. «Кёниг» и «Кронпринц» большим ходом подошли, уверенно развернулись и, уменьшив ход, после 12 часов открыли огонь пятью орудийными залпами. Русские броненосцы как раз шли фарватером на юг, расстояние быстро сокращалось, и все решилось в несколько минут. «Слава» получила с «Кёнига» сразу три попадания, а «Кронпринц» добился двух в «Гражданина». Один снаряд поразил «Славу» ниже ватерлинии, другой также проделал громадную подводную пробоину.

От полученных повреждений «Слава» настолько осела носом, что Моонзундский канал стал для нее непроходим. Командир принял решение затопить корабль на фарватере, тем самым закрыв немцам проход на север. Было приказано готовить корабль к взрыву. В 13 часов 20 минут командир «Славы» застопорил машины и приказал зажечь фитили подрывных зарядов. Обойдя палубу и убедившись, что никто из живых на корабле не остался, Антонов последним сошел на миноносец «Сторожевой». В 13 часов 58 минут раздался взрыв. Остальные русские корабли прошли на север, а на фарватере были затоплены еще два транспорта. Проход в Финский залив для немецкого флота был закрыт…

Не так уж много боевых кораблей времен Первой мировой войны могли бы похвалиться столь большим и далеко идущим влиянием на ход крупных морских и сухопутных сражений. «Слава» была весьма существенной опорой всей морской обороны Рижского залива. «Славе» принадлежит значительная и подчас решающая роль в срыве первой и второй попыток прорыва германского флота в Рижский залив, в отражении немецкого наступления на Ригу в 1915 году и в удержании этого города еще в течение двух лет, в прекращении на два года активных операций немецкого флота на Балтике и, наконец, в предотвращении прорыва немецких кораблей через Моонзунд в Финский залив и к Петрограду.

Подвиг Самончука

Операция «Альбион»… Так назвали немцы свой план захвата Моонзундского архипелага в 1917 году. Конечная цель операции — прорыв к революционному Петрограду. Первое крупное сражение произошло 14 октября, когда немцы пытались прорваться на Кассарский плес, головной миноносец немцев был подбит «Забиякой». Ближе всех к неприятелю оказался «Гром». На нем и сосредоточила свой огонь германская эскадра…

Несмотря на повреждения, «Гром» продолжал стрелять. Экипаж мужественно боролся за живучесть израненного корабля. Когда все боевые средства были выведены из строя, команда перешла на нанлодку «Храбрый». На эсминце остался один матрос Самончун.

Понимая возможность захвата корабля немцами, Самончун решил взорвать «Гром». Он бросил горящий факел в пороховой погреб. Раздался сильный взрыв, и доблестный корабль навсегда погрузился в морскую пучину. С ним погиб и герой, повторивший подвиг членов экипажа «Стерегущего»… Так считали почти сорок лет. И только в 1954 году было установлено, что герой остался жив. Силой взрыва Самончука выбросило в море, где его в полубессознательном состоянии подобрал немецкий миноносец.

Не выдержав огня, германские корабли ушли в западном направлении. 6 вражеских миноносцев было уничтожено и выведено из строя. Получил повреждение крейсер «Эмден».

Именно подводные лодки заставили союзников провести ряд оперативных, тактических и организационных мероприятий по охранению тяжелых боевых кораблей в море, в базах, на выходе из баз. Например, английский Военно-морской флот (Гранд-Флит) в полном составе мог выходить в море только в охранении не менее 100 эскадренных миноносцев. Выходить из баз, и возвращаться назад можно было только в темное время суток.

В годы Первой мировой войны немецкие субмарины практически сорвали стратегические перевозки Англии, нанесли судоходству ее невосполнимые потери. Справиться с подводной опасностью военно-морскому флоту союзников не удалось. Спасло их только поражение Германии на сухопутных фронтах, связанное с разложением кайзеровской армии и общим военно-промышленным развалом в стране. «Потери Англии на морских коммуникациях были громадными: около 5000 судов общим водоизмещением более 12 млн. тонн. Кроме того, большой урон понес боевой состав ВМФ: подводные лодки потопили 35 крупных боевых кораблей (линкоров и крейсеров).

На что были способны подводные лодки, показывает такой потрясающий воображение факт: одна подводная лодка «U-35» под командованием Лотара фон Арно де ля Перьера отправила на дно 219 судов общим водоизмещением 526 507 тонн (по количеству потопленного тоннажа — никем не побитый рекорд и во Второй мировой войне). Даже самые прославленные подводные асы Деница, подводники № 1 и № 2 — О. Кречмер и В. Лют совместно отправили на дно почти на 60 тыс. тонн меньше» (Г. Дрожжин «Лучшие подводные асы Второй мировой», М., «Яуза», «Эксмо», 2010 г., с. 42).

Внезапность и скрытность позволили командиру «U-9» корветтен-капитану Веддигену провести сенсационную атаку и в течение нескольких минут отправить на дно 3 броненосных крейсера англичан с большей частью их команд. Именно эти качества и способности лодок и нанесли столь тяжелый урон англичанам в 1914-1918 гг. Надо отметить, что немецкие подводные лодки, нарушая законы милосердия и человечности и постановление Гаагской конференции 1907 г., атаковали госпитальные суда союзников. Так немецкая подводная лодка U-33 17 марта 1916 г. потопила госпитальное судно «Португаль», находившееся в распоряжение Российского Общества Красного Креста.

Всего за годы Первой мировой войны с 1914 по 1918 гг. из 351 немецкой подводной лодки более половины (178) ушли на дно, унеся с собой жизни почти 5000 подводников. К моменту окончания войны у немцев в различных стадиях постройки находилось 224 лодки. Проектировалось (планировалось к закладке, находилось в разработке по новым проектам и т. д.) еще 200 подводных лодок. Некоторые историки военно-морских флотов пишут, что если бы война продлилась еще года полтора, то Германия могла бы иметь в строю около 600 подводных лодок. А это значит, что минимум 200 лодок могли бы одновременно действовать на морских коммуникациях противника, что могло бы привести к полной блокаде и падению Англии…

К началу 1916 г. «Рейхсмарине» имели 68 подводных лодок; с марта ежемесячно вступало в строй 10 лодок. При том, что к концу года погибло 25 лодок, в строю их стало 138; постоянно на боевых позициях в море одновременно в среднем находилось 20 лодок. Итог боевых их боевых действий к концу 1916 г. не замедлил сказаться: потоплено 1187 судов противника, общим водоизмещением 2 823 688 тонн.

Конечно, результат таких грандиозных успехов — исключительно слабая, плохо организованная противолодочная оборона союзников. Вот красноречивые данные, приводимые адмиралом Битти в докладе на имя главкома Гранд-Флита: за сентябрь — октябрь 1916 г. число потопленных подводными лодками судов 154 и 145, соответственно всего 299, а число случаев активного противолодочного воздействия — 8 и 10 соответственно, т. е. всего 18. Следовательно, только в 6% из всех случаев обнаружения немецких подводных лодок они получили какое-то противодействие.

Впечатляет результат боевых действий немецких лодок и в 1917 г. Только за апрель Англия потеряла 881 тыс. тонн потопленных судов (рекордный результат за один месяц во время Второй мировой войны будет 700 тыс. тонн), в июне — 603,4 тыс. тонн. Уже в апреле 1917 г. в Англии начался кризис тоннажа: она не успевала пополнять свой транспортный флот вновь построенными судами взамен потопленных. Положение несколько изменилось к лучшему с вступлением в войну США.

Всего за 1917 г. немецкие подводники отправили на дно 2734 судна стран союзников и нейтралов. Общее водоизмещение потопленных судов — 5795,2 тыс. тонн. Потеряли немцы за это время 63 подводные лодки, а ввели в строй 87 новых лодок. А у союзников дела были неважные. Несмотря на усиленное строительство новых судов в Англии и США, потери тоннажа превысили тоннаж построенных судов на 2 млн. тонн. В 1918 г. немецкие подводники потопили суда общим водоизмещением 2648,2 тыс. тонн. Потеряли немцы 69 лодок. Вступили в строй 85 новых лодок. За весь 1918 г. только одна английская лодка «NB-4» добилась успеха, потопив немецкую ПЛ «UB-52» в Дринском заливе (в Адриатическом море).

По Версальскому мирному договору союзники обязали Германию сдать им 10 линкоров (взамен 10 потопленных), 6 линейных крейсеров, 8 крейсеров, 50 эсминцев, 300 подводных лодок. Немцы сделали заявление, что у них имеется только 100 подводных лодок, однако сданы были 172 лодки. Весь сдававшийся флот должен быть переведен для капитуляции в Скапа-Флоу. Туда пришли 10 линкоров, 5 линейных крейсеров, 7 крейсеров, 49 эсминцев, а также еще один линейный корабль «Баден».

Кроме этого, Германия обязывалась отменить военную повинность, армия только из добровольцев не должна была превышать 100 тыс. человек. Должны быть разрушены все военные укрепления, распущен Генеральный штаб. Калибр германской артиллерии не должен быть свыше 105 мм. Личный состав флота не должен превышать 15 тыс. человек. В «Рейхсмарине» оставались только 10 легких крейсеров, 6 старых линейных кораблей типа «Дойчланд».
Германия имела право строить новые корабли только взамен устаревших и выведенных из строя.

Водоизмещение новых кораблей не должно превышать: для линейных кораблей — 10 тыс. тонн, для крейсеров — 6 тыс. тонн, для эскадренных миноносцев — 200 тонн. При этом даже устанавливался срок службы: для линейных кораблей и крейсеров — не менее 20 лет, для эсминцев — не менее 15 лет. Постройка подводных лодок запрещалась вообще.

Более унизительных условий капитуляции для флота трудно было придумать. Особенно унизительно это было для подводников, которые знали, что их подводные лодки нанесли союзникам особенно большой урон. Именно в подводном флоте были наиболее успешные операции и победы, составившие славу и честь нации. Идея об «утраченных победах», зародившаяся после заключения Версальского договора, запрещавшего Германии строить подводный флот и резко ограничивавшего постройку надводных кораблей, начала приобретать среди военных моряков все большее распространение.

Конечно, Германия, униженная Версальским договором, запрещающим ей иметь подводный флот, мириться с таким положением не хотела. К тому же блестящие победы немецких подводников в только что прошедшей войне кружили головы не только крупным военно-морским начальникам, но и бывшим и действующим офицерам ВМФ, ветеранам, помнившим подводную войну, и молодым офицерам флота, мечтавшим о подводных лодках. Естественно, большую роль играла и пропаганда милитаристской и реваншистской направленности.

Не прошло и трех лет после подписания Версальского Договора, как руководство флота Германии сумело найти способы, как приступить к постройке подводного флота… А уже в октябре 1933 г. в Германии была создана первая легальная структура, в задачу которой, по официальной версии, входила разработка вопросов, связанных с противолодочной войной. Фактически эта структура (Unterseeboatsabwehrschule — «UAS») была стратегическим центром, планирующим и организующим строительство подводного флота, сбор и подготовку кадров подводников.

16 марта 1935 г. набравший громадный политический вес Гитлер публично отрекся от военных ограничений Версальского договора. С этого момента открыто началось интенсивное строительство подводного флота, основы чего были ещё ранее хорошо подготовлены.

Империя потеряла отборных защитников, точнее сказать, безжалостно распорядилась своим человеческим богатством. Это были люди, чьими примерами в детстве были спартанский царь Леонид и триста спартанцев, погибших, не пропустив персов, в Фермопильском ущелье, а в юности — Суворов, Кутузов, герой Шипки и Плевны — Скобелев.

Они смотрели на мир открыто, зная, что одни должны управлять, другие — работать, третьи — воевать. Их интересы — учебные занятия, стрельбище, церемониальный марш, упревшая каша и мясная порция для солдат «не меньше 20 золотников». Об офицере такого типа писали в те годы: «Лежа в 100 метрах от противника, спокойно говорил по телефону батальонному командиру: «Достреливаем последние патроны. Нам остается одно: встать и атаковать». Или: «Прошу прислать заместителя, я убит».

Обычно любая схема упрощает, не нуждается в конкретных фактах и не спешит с ответом на вопрос: а как это все происходило? Ведь не могло быть так, что на замену убитому кадровому прибывал полуобученный прапорщик, и сразу все изменялось? Нет, перемены проис­ходили постепенно и незаметно.

У нас есть возможность обратиться не к сухим донесениям, а к челове­ческим документам — запискам капитана Бенуа и дневнику прапорщика Кравченко. И перед нами открываются драматические и одновременно почти водевильные картины. Бенуа, выпускник Павловского училища, кадровый офицер, выделяет прежде всего такие события, которые подчеркивают мужество, верность долгу, стойкость армии:

«Наши траншеи находились в густом еловом лесу, лесу очень старом, с большими елками, а вся почва была покрыта толстым слоем гниющих ста­рых игл, которые являлись чудным материалом для горения, а дальше и для большого пожара. Тушить его было очень трудно. У нас всегда были нагото­ве и песок, и вода, и инструменты для тушения».

«…Однажды ночью поднялся довольно сильный ветер, который дул как раз вдоль окопов, то на немцев, то на нас. Наш самодельный ветровой указатель, выставленный из окопов, все время был в движении. Неожиданно пущенная немцами осветительная ракета не поднялась высоко кверху, а дойдя лишь до полпути, стала падать и, упав на землю между окопами, продолжала ярко гореть, воспламенив сухие еловые иглы, которые сначала тлели, а вскоре воспламенились… Среди темноты виден был ясно начинаю­щийся пожар, освещающий место кругом себя и соседние мохнатые елки…»

«И вдруг ко мне подходит стрелок 2-го взвода Тулябаев (татарин Казан­ской губернии) и спокойно говорит: «Дозвольте, я буду тушить». — «Как ты будешь тушить?» — удивился я. — «А пойду и буду тушить». — «Да ты с ума сошел, тебя ухлопают в два счета!» — «Никак нет, я пойду». Я не успел даже еще ничего ему сказать, как он быстро с лопатой выбрался на бруствер и во весь рост двинулся, выбирая проходы между проволокой к месту пожара. Виден он был прекрасно отовсюду. Мы с ужасом смотрели на Тулябаева — сейчас щелкнет выстрел, и его не станет. Но выстрела не последовало. Он спокойно продвигался вперед и чем ближе подходил к огню, тем был все виднее и виднее.

Но, что за чудо! В него немцы не стреляли. По-видимому, противник ценил геройство нашего солдата… А Тулябаев спокойно подошел к огню и стал лопатой быстро окапывать вокруг и, дойдя до земли, забрасывал огонь землей. Чуть не вся рота уже сидела в открытую и любовалась поступком молодца. Постепенно огонь притухал, и вскоре стало темно. И в этот момент немцы стали часто-часто пускать ракеты. Мы были озадачены: для чего они это делают? Либо чтобы ухлопать тушителя, либо помочь ему найти дорогу.

Оказалось – второе. Они любезно освещают нашему стрелку путь к нашим окопам. Ох, лишь бы не хлопнули у бруствера! Но Тулябаев, закончив все, двинулся обратно так же медленно, положив лопату на плечо, и, дойдя до бруствера, еще постоял на нем и спрыгнул в окоп.

Такого спокойствия и презрения к опасности, право, никто не ожидал. Но с немецкой стороны этим не кончилось. Через короткий срок време­ни германцы открыли стрельбу залпами, но… вверх. Они салютовали за бравый поступок…»

Взгляд на мировую трагедию мог быть и возвышенно-романтическим, как, например, следует из дневника подъесаула Л. Саянского (Попова): «Быть участником мировой войны! Это счастье. И если мне будет суждено уцелеть в этой войне – сколько нового и неизведанного я вынесу из нее!» Но романтическое быстро тускнело. Более сильными в офицерском мировосприятии оставались традиционные опоры — чувство долга и му­жество.

Показания подполковника Николая Ивановича Соболевского рисуют горькую картину того, как встречал смерть русский офицер: «5 октября 1914 года в Восточной Пруссии, я, командуя 8-й ротой, получил приказание атаковать дер. Соболен своей и 7-й ротой… Ввиду того, что это было днем (около 2 часов дня) и местность на всем расстоянии между нашими окопами и деревней не имела укрытий, я решил атаковать быстрым, насколько возможным, движением вперед, дабы не дать возмож­ности противнику пристреляться… Мы шли настолько быстро, что три или четыре стены неприятельских снарядов дали перелет, и лишь один разорвал­ся среди нашей цепи. Отойдя около версты, я получил шрапнельные раны, две в левую руку, три в правую ногу и одну в локтевую часть левого пред­плечья; я продолжал вести роты вперед; шагах в 200 от неприятельского окопа я вновь был ранен ружейной пулей в левое плечо навылет, но с криком «ура» бросился вперед, задыхаясь от быстрого бега, я широко раск­рыл рот и уже на бруствере окопа был ранен ружейной пулей, которая, раздробив мне всю правую половину верхней челюсти и выбив три зуба в нижней, вышла в затылок у сонной артерии.

Когда я пришел в себя… ко мне подошел немецкий офицер… на мою просьбу перевязать меня офицер, ни­чего не ответив, вынул нож… увидев ужас в моих глазах, он покачал головой и сказал: «Schande» (стыдно). Отрезав погон, офицер положил его в карман и ушел. Через некоторое время тот же офицер вернулся с другим, имевшим повязку Красного Креста… Он поднял мне голову (у меня все это время беспрерывно текла кровь изо рта и затылка), кровотечение усилилось, и врач, опустив мою голову на землю, громко сказал: «Er wird gleich sterben» (он сейчас умрет). Офицер… взял мою правую руку и сказал: «Adio, Kamrad». Я стал снова терять сознание… Подошел солдат, взял меня за ноги…

Очнулся я уже вечером от толчков и тормошения… Около меня копошились три германских солдата… Они вынули у меня из кармана бумажник с деньгами (225 р.), срезали шашку, револьвер, бинокль Цейса, сумку офицерскую, часы, расстегнули воротник, оборвали шейную цепочку и сняли ее с образком Св. Иннокентия и Спасителя. Когда старший из них обрезал и снял флягу, я, т. к. мне очень хотелось пить и тошнило (три раза вырвало кровью), обратился к унтер-офицеру со словами: «Lassen sic mir die Flashe mit Wasser, ich will trinken».

…Унтер-офицер ударил меня с силой каблуком в нос… а затем приказал одному из солдат приколоть меня… Солдат ударил меня тесаком по шее, прорезал воротник шинели и ранил шею, но позвонков не задел. Я вновь потерял сознание и пришел в себя уже ночью. Шел дождь… Страшно хотелось пить; я попробовал ползти и пополз, теряя сознание через каждые 6-7 шагов… Утро застало меня в канаве на картофельном поле. День я пролежал в полубредовом состоянии… а ночью снова принялся ползти… Я мог пользо­ваться только правой рукой и коленями, левая же рука была совершенно лишена способности действовать, плечо и локоть распухли. На третий день я был замечен своими и вечером поднят…»

Как отличается это мученическое повествование Соболевского от удало­го высказывания подъесаула! И все же одно не противоречило другому. В отличие от дворян Соболевского и Бенуа прапорщик Яков Федорович Кравченко (родился в 1884 году в Быхове, окончил четырехклассное город­ское училище) начинает записки с утверждения, что «патриотических пе­сен солдаты не любят». Записки начаты в феврале и прекращены в августе 1916 года из-за смерти автора от заражения крови. К архивному делу приложена фотогра­фия — сероглазый, с чуть насмешливым взглядом мужчина. Свидетельство об образовании — отметки средние.

Читая записки Кравченко, останавливаешься на мысли, что они проник­нуты скрытой иронией, а ирония по отношению к войне для русского офицера, да и вообще для русского человека — вещь малораспространен­ная. Столетия отечественной истории воспитали совсем иное отношение, историческая память не допускает шуток. Но Кравченко утверждает нечто подобное «Приключениям бравого солдата Швейка»! А это полностью зачеркивает пафос Бенуа.

«Трусов надо пристреливать, им же от этого лучше», — записывает Крав­ченко высказывание генерала на лекции в училище. Офицеров он вообще не жалует: «На кладбище пришел офицер, добрел в часть, где солдатские могилы. Посмотрел на эти могилы, выровненные в глубину и по фронту, с одинако­выми серыми крестами. «Эх, ребята, живых вас ровняли и мертвых все еще ровняют. Здорово, молодцы!»

— Здравия желаем, Ваше высокоблагородие! — послышался дружный ответ нескольких десятков голосов.

Офицер свалился как сноп и с той поры лишился рассудка. А на кладбище выпивали солдаты из соседних казарм. Они решили, что офицер обратился к ним…»

Вряд ли Кравченко осознает особенность своей точки зрения. Его наблюдательность выхватывает из военного быта разные эпизоды, он то усмехается, то скорбит при виде похорон. Но даже об этом не может писать без иронии: «Панихида над убитыми, сложенными на земле, разутыми, прикрытыми шинелями. «Вечная память». Печальная мелодия горниста и «Слушай на караул», пока опускают в общую могилу тело защитника веры, царя и отечества. Не выдержал, заплакал». И эта насмешка, и эти слезы — серьезные подробности в истории той далекой войны.

Брусиловское наступление, в стране подъем, армия наконец-то показала свою силу… Жить Кравченко остается считанные дни. Должно быть, он что-то предчувствует. Что? Прапорщик не ответит нам на этот вопрос. 7 августа он скончался, раненный в ногу, в 326-м госпитале. Он не был писателем, не знал о существовании Ярослава Гашека и не мог догадываться, что его взгляд на войну найдет ярчайшее воплощение. Правда, не в русской литера­туре.

В России бравый Швейк так и не родился. Были «Хождение по мукам» и «Россия, кровью умытая». Эта война всегда будет неизвестной. В ней нет того, что заставило бы искать в ее летописях ответы на наши вопросы, — она не была народной. За ней последовали такие события, что миллионы эпически настроен­ных солдат и тысячи насмешливых прапорщиков переродились в новую, невиданную силу, — Россия избрала социалистический путь.

Из статьи С. Рыбаса «Жертвы и герои», «Вся Россия. Сборник»,  выпуск 1, М., «Московский писатель», 1993 г., с. 219-223.