Накануне 1812 года Москва была богатым густонаселенным городом, гордящимся своей историей и динамичным развитием. В этом космополитическом городе, стоящем на перекрестке Европы и Азии, проживали многочисленные иностранцы. Русские и представители разных национальностей бок о бок трудились, умножая его процветание. Современники с восхищением и удивлением отмечали это. Особенно многочисленны и активны в Москве были французы. Артисты, ученые и деловые люди — их насчитывалось от тысячи до трех тысяч в городе с населением примерно 300 тыс. жителей, приехавшие в Москву по делам, спасающиеся от Французской революции или просто желающие сделать карьеру.

К скольким столицам мира за пятнадцать лет войн подходили победоносные войска Наполеона! Сколько больших, красивых, богатых городов отдавалось на волю французского императора: Милан, Венеция, Александрия, Каир, Яффа, Вена, Берлин, Лиссабон, Рим, Амстердам, Антвер­пен, Варшава. В Милане армия назвала Наполеона «маленький кап­рал», а в Москве должна назвать «божественным импера­тором»…

Подойдя к Москве, солдаты видели сотни церквей с золотыми, яркими причудливыми куполообразными главами, дворцы всевозможных стилей, дома, выкрашенные в разнообразные краски, сады, буль­вары, извилистую Москва-река, текущую по светлым лу­гам. Над всей панорамой господствовали башни древнего Кремля с высокой колокольней Ивана Великого, на вер­шине которой сверкал в ярком солнце большой золотой крест. Мечта. Восточная сказка. Неизведанная Азия!

Но Москва неприветливо встретила наполеоновскую армию. Древний город ответил Наполеону зловещим молчанием и отдельными ружейными выстре­лами. Вместо ключей он полу­чил сообщение, что Москва оставлена жителями. Из 270 тыс. населения Москвы и примерно 100 ты­с. укрывшихся в городе беженцев из западных районов страны — осталось не более 10-12 тыс. человек. Авангард фран­цузской армии, подошедший к Кремлю, обстреляли из ружей жители, укрывшиеся за его стенами.

От недавнего восторженного настроения не осталось и следа. Недобрые предчувствия охватили свиту. Генералы молчали, уже не восхищаясь Москвой. Мрачный и раздраженный въехал в город французский император — триумф не состоялся.

Уже днем 2 сентября в пустом городе вспыхнули первые пожары. К вечеру огромный город запылал. Начался знаменитый московский по­жар, который продолжался неделю. Из 9151 дома, бывшего в Москве в то время, сгорело 6496. Полностью выгорели Арбат, Пречистенка, центр Москвы, Таганка, Замоскворечье, сгорели все улицы по линии движе­ния французской армии от Дорого­миловской заставы к Рязанской до­роге.

Шумел, горел пожар московский,
Дым расстилался по реке… — пели народную песню солдаты в Тарутинском лагере.

6 сентября Наполеон писал жене: «Я не имел представления об этом городе. В нем было 500 двор­цов, столь же прекрасных, как Елисейский, обставленных французской мебелью с невероятной роскошью, много царских дворцов, казарм, ве­ликолепных больниц. Все исчезло, уже четыре дня огонь пожирает го­род. Так как все небольшие дома горожан из дерева, они вспыхивают, как спички. Это губернатор и рус­ские, взбешенные тем, что они побеждены, предали огню этот пре­красный город… Эти мерзавцы бы­ли даже настолько предусмотри­тельны, что увезли или испортили пожарные насосы».

В те же дни в беседе с Лористоном, тщетно предлагавшим от имени Наполеона мир, Куту­зов М.И. заявил: «Что же касается до московского пожара, я стар, опытен, пользуюсь доверенностью русского народа и потому знаю, что в каж­дый день, в каждый час происходит в Москве. Я сам приказал сжечь магазины; но по прибытии фран­цузов русские сами истребили толь­ко каретные ряды, которыми вы овладели и начали делить между собой кареты.

Жители причинили очень мало пожаров. Вы разруши­ли столицу по своей методе: опре­деляли для пожара дни и назначали части города, которые надлежало зажигать в известные часы. Я имею подробное известие обо всем. До­казательством, что не жители раз­рушали Москву, служит то, что вы раз­бивали пушками дома и другие зда­ния, которые были слишком креп­ки, стреляя в них посреди огня».

В листовке, предназначенной для неприятельских солдат и написанной при участии Кутузова, разговор рус­ского фельдмаршала с наполеонов­ским посланцем передается уже в других словах: «Лористон утверж­дал, что французы не поджигали Москвы, что подобные злодеяния не согласуются с их характером и что они не осквернили бы себя та­кими действиями, даже если бы они заняли Лондон.

Кутузов возразил: «Я хорошо знаю, что это сделали русские; проникнутые любовью к родине и готовые ради нее на са­мопожертвования, они гибли в го­рящем городе». Версия о том, что Москву пред­намеренно сожгли французы, неод­нократно поддерживалась русски­ми историками и писателями.

Но была и третья точка зрения: пожар возник случайно. Наиболее ярко эту мысль выразил участник Отечественной войны 1812 г. Глинка Ф.Н. в своих мемуарах о войне 1812 года: «Москва сгорела и должна была сгореть… Кто жег Москву? Никто. Над нею и в ней хо­дил суд божий… Тут нет ни русских, ни французов, тут огнь небесный… Москва, брошенная круглой сиро­тою, как на ратном распутье, Моск­ва горела и сгорела… Трубы были вывезены: огни бивачные пылали по улицам: гасить их никто не подря­жался».

Эта версия позднее нашла отражение и в романе Льва Толстого «Война и мир». Вначале начавшиеся пожары не особенно беспокоили Наполеона. По­нятно: пришли в чужой, к тому же безлюдный город и стали раскладывать костры поближе к домам, не забо­тясь о том, что дома большею частью деревянные – вот вам и пожар. Наполеон прекрасно знал психологию сол­дата: после нас — хоть потоп! Сам был таким.

На следующий день после вступления в Первопрестольную император французов расположился с уютом в Кремле. С вечера поднялся сильнейший ураган. Он налетал то с севера, то с запада, словно примеривался, с какой стороны удобнее погнать на Кремль огонь пожаров. К полуночи все улицы вокруг Кремля оказались в огне. В Кремль залетали горящие головни. В нескольких местах уже начинались пожары, загоре­лась башня арсенала, в котором еще осталось много рус­ского пороха, но гвардия тушила их.

Несколько дней спустя после на­чала пожара Наполеон бежал из Кремля, бежал через раскаленный воздух, падающие вокруг головеш­ки, дым, и рев, и треск пламени по единственной еще свободной от ог­ня Никольской улице. Пожар Москвы создал неприяте­лю невыносимые условия, способ­ствовал его деморализации и раз­ложению, позволил русским вой­скам осуществить фланговый марш-маневр на Тарутино.

Наполеон перебрался в Петровский дворец, где провел три томитель­ных дня, но не отдал ни одного приказа, не продиктовал ни одного военного распоряжения. Все три дня император не отходил от окон: смотрел, когда же утихнет этот невероятный пожар. Наполеон был мрачен, неразговорчив и зол. Ночью с 5 на 6 сентября полил крупный дождь. Он шумел до самого рассвета. Ураганный ветер, который бушевал вчера и позавчера, наконец, стих. Зарево стало уменьшаться и бледнеть. Утром 6 сентября густые облака дыма повисли над го­родом. Воздух немного освежился…

Бесспорно, не было бы французов в Москве, огонь не испепелил бы нашу древ­нюю столицу. Но утверждение, что Наполе­он, войдя в Москву, немедленно отдал приказ о ее сожжении, не выдерживает крити­ки. Император французов должен был расквар­тировать в Москве огромную ар­мию, обеспечить ее жильем, продо­вольствием. В этих условиях приказ о сожжении города в момент вступ­ления в него был бы нелепостью.

Перед Бородинским сражени­ем император французов обещал своим солда­там удобные квартиры и всяческие блага в Москве. Как мог он сам ли­шать их этого, да еще перед лицом наступающей осени. Пожар был невыгоден захватчи­кам и экономически, так как он уничтожил много продовольствия, товаров, различных ценностей. Да и политически вряд ли сожжение Москвы — это надругательство над русской святыней — было выгод­но Наполеону.

Версия о сожжении Москвы преднаме­ренно, по распоряжению русского коман­дования, как часть рус­ской стратегии, цель которой за­ключалась в том, чтобы сорвать план Наполеона о проведении зимы в Москве, также не состоятельна. Кутузов, решаясь на оставление Москвы, был твердо убежден, что это временное явление, что Наполе­он долго в Москве не пробудет. Поэтому ни о каком умышленном тотальном сожжении Москвы не бы­ло и речи.

Первые пожары днем 2 сентября возникли там, где были военные объекты. В Москве оставалось мно­го русского армейского имущества, которое не успели вывезти: 156 ору­дий, 74974 ружья, 2531 карабин, 39846 сабель, 18522 ядра, 4293 бомбы, 3520 гранат, 27 тысяч артиллерийских снарядов, 1600 ты­сяч патронов. На складах находи­лись большие запасы фуража и продовольствия.

На Москве-реке стояли барки с артиллерийскими припасами и хлебом. Не были де­монтированы артиллерийское депо, Пороховой, Монетный дворы. Остав­лять все это врагу означало зна­чительно усилить французскую ар­мию, нуждающуюся вдалеке от сво­их основных баз, с растянутыми коммуникациями, именно в этих во­енных и продовольственных запасах. И естественно, что русские должны были уничтожить, эти запасы, что­бы они не доставались врагу.

В первый же день запылали бар­ки на Москве-реке. Загорелись ка­ретный ряд, склады с фуражом и продовольствием, хлебные магази­ны. Полицейский пристав Вороненко, выполняя указание генерал-губерна­тора Москвы Ростопчина, организовал поджог Винного и Мытного дворов.

Попытки французов спасти про­довольствие, боеприпасы, фураж не увенчались успехом: в Москве не оказалось противопожарных средств — они были вывезены от­ступающей армией. Таким образом, к сожжению гото­вили именно военные объекты. И они запылали в первые же дни. О сожжении города в целом речи не было!

Войдя в город, французы принялись грабить Москву — опустевшие дворянские и купеческие дома, винные склады и погреба. В этих условиях, когда пьяные мародеры проявляли мало заботы о противопожарной без­опасности, вероятность пожаров на­много увеличивалась. Необходимо помнить, что в эти дни в Москве, по свидетельству очевидцев, стояли сухие ветреные дни, и деревянный город мог вспыхнуть мгновенно, как это не раз в жаркие сухие лета случалось и прежде.

Сам факт объявления Мо­сквы военным трофеем открывал солдатам «Великой армии» богатые возможности для мародерства, грабежа, насилий и разрушений. Грабили оккупанты по строгой си­стеме, в отведенные для различных частей армии дни. 4-5 сентября они разгромили и подожгли Московский университет…

При первых же известиях о по­жарах французское командование постаралось принять энергичные меры для их прекращения: были предприняты попытки, но тщетно, обнаружить противопожарные средства, «поджигальщиков», как рус­ских, так и французов, ловили и су­дили. В один из дней Наполеон при­казал повесить восемнадцать чело­век «поджигальщиков», из которых одиннадцать человек были русски­ми, а семеро французами. Но пред­отвратить пожары было уже не­возможно. Зажженные, с риском для жизни, русскими патриотами склады, барки, магази­ны горели на сухом ветру, распро­страняя огонь по всему городу.

Начало пожара потрясло Наполе­она. Как писал позднее адъютант французского императора Сегюр, «первым его порывом было раздражение и же­лание побороть стихию, но скоро он принужден был уступить и сми­риться перед невозможностью. По­раженный тем, что, нанеся удар в самое сердце страны, он встретил в ней отношение, ничего общего не имеющее с покорностью и стра­хом, император почувствовал себя побежденным решимостью неприя­теля, превзошедшего его собствен­ную решимость».

«Но как быть с утверждением Кутузова М.И. о том, что францу­зы сами предали город огню и расстреливали его из пушек? Эта версия появилась в документе, предназначенном для распространения в России. В условиях суровой борьбы со смертельным врагом, …, переложить на него ви­ну за пожар Москвы перед русским общественным мнением было чрезвычайно выгодно, чем не пре­минул воспользоваться опытный фельдмаршал. Зато в листовке, адресованной французским войскам и написанной с ведома Кутузова, утверждалось, что Москву сожгли сами русские, видя в этом глубо­кий патриотический смысл». (А. Сахаров, С. Троицкий «Живые голоса истории», М., «Молодая гвардия», 1978 г.).

Осуществле­ние русскими плана уничтожения военных и продовольственных объ­ектов вызвало в условиях деревян­ного города и сухой погоды рас­пространение пожара на весь го­род; французские мародеры по­могли возникновению новых очагов пожара. Ветер довершил остальное. Но, как бы то ни было, вина за по­жар Москвы лежит на агрессоре, навязавшем России захватническую истребительную войну.

36 дней находились французы в сожжённой Москве. Мстя за свое поражение, Наполеон при оставлении Москвы отдал маршалу Мортье варварский приказ взорвать Кремль. Мины были заложены под стены и здание Кремля. В ночь с 8 на 9 октября были взорваны три кремлевские башни и арсенал. Но начавшийся дождь, промочивший фитили, и тем самым предотвратил дальнейшее разрушение Кремля. Жители Москвы обнаружили мины под колокольней Ивана Великого и Спасскими воротами и обезвредили их.

В современной советской и российской литера­туре приводятся следующие данные: до нашествия Наполеона в Москве проживало примерно 270 тыс. человек, имелось 329 храмов, 464 фабрики и завода, 9151 жилой дом, из которых только 2567 были ка­менными. В результате пожара, продолжавшегося на протя­жении пяти дней (с 2 по 6 сентября), было уничто­жено 6496 жилых домов, 122 храма и 8521 торговое помещение. Таким образом, было обращено в пепел 37% хра­мов и более 70% домов, в том числе множество на­стоящих дворцов стоимостью от 100 тыс. до 200 тыс. рублей.

Кроме того, были уничтожены Университет, зна­менитая библиотека графа Бутурлина Д.П.  (она со­стояла из 40 тыс. томов), Петровский и Арбатский те­атры. В огне сгорели важнейшие исторические и культурные экспонаты, в частности, во дворце Мусина-Пушкина А.И., рукопись «Слова о полку Игореве», а также уникальная «Троицкая летопись».