Русская армия покинула Москву… 2 (14) сентября 1812 г. Наполеон с главны­ми силами французской армии подошёл к первопрестольной. «Москва! Москва!» — вос­торженно кричали французские солдаты. Император не обманул — перед ними долгожданные удобные квартиры, у них будет вдоволь еды и питья, будут богатые трофеи.

Но радость оказалась преждевре­менной. Наполеон  с Поклонной горы любовался Москвой и долго ждал делегацию «бояр», которые принесли бы ему ключи от города, как это много раз было в захваченных им городах. Ключей от Москвы Наполеон не получил. Ему смущенно доложили, что жители покинули Москву. Император уди­вился, потом разгневался и мрачно приказал занимать город.

По безлюдным улицам в строгом порядке потянулись полки. Били барабаны. Их бой глу­хо отдавался от стен пустых домов. На душе у завоевателей было тревожно. Когда наполеоновская армия вступила в Москву, город был пуст. Москва казалась им огромной ловушкой…

Москву Наполеон обе­щал отдать солдатам на разграбление как «на­граду» за все лишения похода. Почти всё население предпочло покинуть город вслед за армией, а не остаться под властью оккупантов. Оставались только боль­ные, раненые и те, у кого не было воз­можности уехать.

Первую ночь в Москве Наполеон провёл в одном из оставленных жителя­ми домов у Дорогомиловской заставы. Вечером ему доложили, что город начинает гореть. Император ре­шил, писал известный советский исто­рик Тарле Е.В. , «что это солдаты его ар­мии… громят брошенные дома и по их неосторожности возникают пожары. Он призвал маршала Мортье, которого на­значил в этот день военным губернато­ром Москвы, и грозно приказал ему не­медленно прекратить грабежи».

3 сентября пожар достиг угрожающих размеров. Полы­хали Китай-город, Каретный ряд, Но­вый Гостиный двор у Кремлёвской сте­ны, Балчуг около Москворецкого моста. Вечером того же дня загорелись продовольственные склады на берегу Москвы-реки, а искрами от них был взорван брошенный русским гарнизоном боль­шой склад гранат и бомб.

В оставленной русскими войсками и обезлюдевшей Мо­скве начали орудовать мародеры из «Великой армии» и обыкновен­ные грабители. По воспоминаниям очевидцев у москвичей брали «не только деньги, золото и серебро, но даже сапо­ги, бельё и, смешнее всего, рясы, жен­ские шубы и салопы, в коих стояли на часах и ездили верхом».

Французское командование сначала не при­дало значения начавшимся в разных местах пожарам. Но в сухую и теплую погоду огонь быстро распространялся. И вот уже сплошь загорелись Арбат и Замоскворечье, вспыхнули деревянные дома на Моховой. Огонь охватил торговые ряды Китай-города. В огромные костры превратились баржи с се­ном на Москве-реке.

Французы принялись искать «зажигателей», но чаше всего они арестовывали ни в чём не повин­ных мирных жителей, а иногда под ви­дом расстрела поджигателей мародё­ры убивали тех, кто не желал отдавать им своё имущество.

Считая поджигателями Москвы  русских, французы сами в России совершали варварские поступки: сожгли Смоленск, Вязьму, Дорогобуж; стреляли из пушек по Вдовьему дому, в котором находились 3 тыс. русских раненых, и подожгли его. К примеру, в Успен­ском соборе — святыне Кремля — переплавляли в слитки награбленное золото и серебро.

Самой страшной оказалась ночь с 3 на 4 сентября. Ночью Наполеон про­снулся от яркого света, ворвавшегося в окна… Император подошёл к одному окну, к другому; он глядел в окна, выхо­дящие на разные стороны и всюду было одно и то же: нестерпимо яркий свет, огромные вихри пламени; улицы, пре­вратившиеся в огненные реки; дворцы, большие дома, горящие огромными ко­страми.

Огненное кольцо сжималось вокруг Кремля, где поселился Наполеон. Император со свитой вые­хал из Кремля и по горящей Тверской перебрался в Петров­ский загородный дворец.

Отсидевшись, пока горела Москва в загородном Петровском замке, Наполеон 8 (20) сентября вернулся в Кремль и попытался нормализовать жизнь «Великой армии», почти полностью расквартированной в «матушке белокаменной». Теперь, после пожара, сделать это было очень трудно. Было о чем подумать в те дни Наполеону: он мог считать, что выиграл с начала войны все сражения, занял «священную столицу» России и… оказался в проигрышном положении. Великий Байрон писал, обращаясь к нему:

Вот башни полудикие Москвы
Перед тобой в венцах из злата
Горят на солнце… Но, увы!
То солнце твоего заката!

Здесь, в Московском Кремле, на высшей точке своего величия, как это признавала тогда вся Европа, На­полеон уже мог видеть, что война, которую он затеял, сулит ему неминуемое фиаско. Поэтому он и воскли­цал на острове Св. Елены в беседах с приближенны­ми: «Я должен был умереть в Москве!»

Наполеон, поки­дая Москву, приказал «ободрать из кремлёвских церквей всё то, что мог­ло служить трофеями» и «сорвать с ко­локольни Ивана Великого её гигант­ский крест», а напоследок попытался взорвать Кремль. Только изуверы мог­ли сжечь Москву — этими изуверами и были солдаты из «Великой армии».

Однако часть историков считают, что москвичи не могли оставить свой город захватчикам и «жгли, уничтожали всё, не считаясь ни с чем, чтобы создать врагу невыносимые условия». Современни­ки московского пожара Пушкин А.С., Карамзин Н.М., Лермонтов М.Ю., Жуковский В.А., Герцен А.И. и герои Отечественной войны 1812 г. Ермолов А.П., Давыдов Д. В. также видели в сожжении столицы «патриотическую жертву» рус­ского народа…

 

Кутузов пил чай и беседовал с крестьянами, когда ему сообщили о пожарах в Москве. Помолчав, он сказал: «Жалко это, прав­да, но подождите, я ему голову проломаю».

В наше время трудно окон­чательно определить причину пожара в Москве. Французы обвиняли в этом русских, остававшихся в городе. Ут­верждалось, что французским солда­там удалось задержать нескольких «поджигателей», имевших письмен­ные предписания от губернатора Мо­сквы Фёдора Васильевича Ростопчина (1763-1826). Российские историки войны 1812 года склонны обвинять французских солдат, грабивших и ра­зорявших захваченный город.

Если бы не хлынувший 6 сентября дождь, который притушил огонь, первопрестольная сгорела бы дотла. Последствия пожара были ужасны. Всего сгорело 6532 дома из бывших в Москве 9158, т.е. свыше 70% (не считая церквей и дворцов). Из 237 московских церквей сгорели 122.

Погибли в огне Московский универси­тет с его бесценной библиотекой, зна­менитая библиотека графа Бутур­лина Д.П., картины великих мастеров из собрания Орлова А.Г. … «Прекрасный, великолепный город Москва более не существует», — сообщал Наполеон в письме Александру I.

Обосновавшийся в Москве Наполеон полагал, что кампания окончена, и ждал предложений о мире. Но никто не слал к нему послов. Гордому завоевателю пришлось са­мому обращаться с запросами к Кутузову и Александру I. Кутузов отвечал уклончиво, ссылаясь на отсутствие полно­мочий. Однако возглавляемая им армия была решительно против переговоров о мире.

А при дворе шла закулисная борь­ба. Вдовствующая императрица Мария Федоровна, брат царя Константин и царский любимец Аракчеев возглавили при­дворную клику, требовавшую мира с Наполеоном. К ним при­соединился канцлер Румянцев Н.П. Между армией и двором возникли напряженные отношения, и генералы довели до сведения царя свое пожелание об отставке Румянцева. Алек­сандр посчитал такой поступок величайшей дерзостью, но подавил свой гнев. Румянцев остался на посту канцлера.

Но вступать в переговоры с Наполеоном царь отказался. Справедливости ради надо сказать, что Александр I был тверд в борьбе с Наполеоном и внес в нее немалый вклад. Ещё в начале кампании, проведя трудные переговоры со шведским королем, он сумел удержать его от союза с французским императором.

Дворянские круги ругали Кутузова как «слепого и развратного старика» и обвиняли самого царя, причем не только в Петербурге. Вел. княгиня Екатерина Павловна 6 сентября написала царю из Ярославля: «Взятие Москвы довело раздражение умов до крайности… Вас во всеуслышание винят в несчастье империи, в крушении всего и вся, в том, что вы уронили честь страны и свою собственную… Предоставляю вам самому судить о положении вещей в стране, где презирают вождя».

Тот месяц, пока Наполеон был в Москве, стал для Александра I едва ли не самым тяжким месяцем всей его жизни. Даже после Тильзита он не чувствовал себя таким униженным, одиноким и презираемым. Но, к чести его, царь нашел в себе силы противостоять всем нападкам и страхам. Помогла ему в этом и «боговдохновенная книга» — Библия, — которую отныне и до конца жизни он пристрастился читать каждый день, утром и вечером. Сестре он ответил 16 сентября спокойно, с достоинством:

«Вспомните, как часто в наших с вами беседах мы предвидели эти неудачи, допускали даже возможность потери обеих столиц, и что единственным средством против бедствий этого жестокого времени мы признали только твердость. Я далек от того, чтобы упасть духом под гнетом сыплющихся на меня ударов. Напротив, более чем когда-либо, я полон решимости упорствовать в борьбе, и к этой цели направлены все мои заботы».

Александр не поддался и тому давлению, которое оказали на него сторонники мира с Наполеоном. Их возглавлял вел. кн. Константин Павлович и поддерживала мать-императрица Мария Федоровна, которые толкали царя к миру по-семейному неотвязно. О том же просили царя чуть не на коленях трое самых влиятельных в его окружении сановников: всемогущий уже тогда Аракчеев А.А., канцлер империи Румянцев Н.П. и министр полиции Балашов А.Д. Царский двор, за малым исключением, и почти вся бюрократия стояли за мир.

Наполеон знал об этом и ждал в Москве, что со дня на день Александр вступит с ним в переговоры. Царь, однако, был непримирим. «Я отращу себе бороду вот до сих пор, — говорил он в сентябре 1812 г. своему флигель-адъютанту Мишо А.Ф., указывая на свою грудь, — и буду есть картофель с последним из моих крестьян в глубине Сибири скорее, чем подпишу стыд моего отечества».

В такой ситуации, когда все в окружении государя, кроме императрицы Елизаветы Алексеевны и вел. кн. Екатерины Павловны, в панике требовали мира; историк Дживелегов А.К. не без оснований назвал поведение Александра I «подвигом, почти сверхъестественным». Впрочем, на этот подвиг толкнули царя две вполне естественные причины — понимание неприемлемости континентальной блокады для России и личная ненависть к Наполеону.

Если бы Александр I согласился на мир с Наполеоном, занявшим Москву, то, по справедливому заключению К. Клаузевица, «поход 1812 г. стал бы для Наполеона наряду с походами, которые заканчивались Аустерлицем, Фридландом и Ваграмом». Наполеон хорошо это понимал. Именно поэтому он так долго (36 дней) оставался в Москве…

Пожар уничтожил три чет­верти городских построек и провиантские склады. Француз­ская армия сразу оказалась на грани голода. Занятие Москвы не принесло пользы Наполеону. Оставленная жителями (беспрецедентный случай в истории), она полыхала в огне пожаров. В ней не было ни продовольствия, ни других припасов.

Французская армия была полностью деморализована и превратилась в сборище грабителей и мародеров. Ее разложение было настолько сильным, что у Наполеона оставалось только два выхода — или не­медленно заключить мир, или начать отступление.

По сло­вам Льва Толстого, завоеватели, вошед­шие в Москву 2 сентября, спустя пять недель «уже не составляли более вой­ска. Это была толпа мародёров», обре­чённых на поражение. Не случайно На­полеон в конце жизни, на острове Святой Елены, с горечью сказал: «Я дол­жен был бы умереть сразу же после вступления в Москву…» Хотя стоит отметить, что Наполеон пытался наладить порядок и снабжение в древней русской столице, путём создания местной администрации, но из этого так ничего и не вышло.

7(19) октября французы покинули Москву. Наполеон еще надеялся разгромить русских или хотя бы прорваться в не разоренные южные районы, так как вопрос об обеспечении армии продовольствием и фуражом был весьма острым.