Возможность помолиться в храме действительно была для людей большим утешением. О том, что во время блокады ленинградские церкви были заполнены народом, свидетельствует единственная сохранившаяся киносъемка, сделанная в одной из них. Уже с самого начала войны, с конца июня 1941 года, люди стали приходить в храмы помолиться, в чин Божественной литургии вводились специальные молитвы о даровании победы нашему воинству и избавлении томящихся во вражеской неволе. Служился тогда и особый молебен «в нашествие супостатов», певаемый в Отечественную войну.

«У нас в Князь-Владимирском соборе с самого начала войны молодые служащие ушли кто в армию, кто в дружинники, кто на оборонное строительство; их заменили старики, — вспоминал очевидец. — Оставшиеся в соборе независимо от возраста спешно изучали средства противопожарной и противовоздушной обороны и стали руководителями групп из прихожан. Была также организована группа сохранения порядка на случай паники во время богослужения» (Статья «Как мы переживали в Ленинграде первый год войны», журнал Московской Патриархии, 1943 г. № 3).

Чтобы купола высоких соборов не стали ориентирами при бомбардировках, их маскировали с помощью маскировочных сетей и красили в защитный цвет. В августе 1941-го первая такая маскировка была проведена в Никольском соборе — золоченый крест одного из куполов покрыли тканью и покрасили нижнюю часть купола. Работа по маскировке продолжалась и в 1942 году, такая же работа проводилась и в других ленинградских храмах, в том числе и бездействующих.

«В подвальных помещениях ряда храмов (например, в Спасо-Преображенском соборе) были устроены бомбоубежища. Под Казанским собором в период блокады находился детский сад и одно время отдел штаба Ленинградского фронта. Многие храмы использовались для хранения культурных ценностей. Целый ряд церковных зданий выполнял функции, связанные с патриотическим воспитанием жителей города и бойцов Ленинградского фронта. Особенно большую роль при этом играла Александро-Невская Лавра. В конце 1941 года в части лаврских зданий разместился приемно-распределительный госпиталь № 1. Присутствие на территории лавры большого количества военнослужащих стало одной из причин устройства в храмах монастыря мест патриотического воспитания защитников города» (Шкаровский М.В. «Вклад Ленинградской епархии в победу над фашизмом»).

Храмы, конечно же, не могли избежать артиллерийских обстрелов. Пострадали Никольский и Князь-Владимирский соборы, здание бывшей Духовной академии, где тогда размещался госпиталь. Даже отдаленная Коломяжская церковь в ноябре 1941 года подверглась бомбардировке, один из ее прихожан был убит прямо в церковной сторожке.

«Город разительно отличался от того, что был в августе, — вспоминал хранитель Эрмитажа Н. Н. Никулин в книге «Воспоминания о войне». — Везде следы осколков, множество домов с разрушенными фасадами, открывавшие квартиры как будто в разрезе: кое-где удерживались на остатках пола кровать или комод, на стенах висели часы или картины. Холодно, промозгло, мрачно. Клодтовы кони сняты. Юсуповский дворец поврежден. На Музее этнографии снизу доверху — огромная трещина. Шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора — в темных футлярах, а купол Исаакия закрашен нейтральной краской для маскировки. В скверах закопаны зенитные пушки. Изредка с воем проносятся немецкие снаряды и рвутся вдали. Мерно стучит метроном. Ветер носит желтую листву, ветки, какие-то грязные бумажки…»

В этом мрачном, наполненном смертью городе в священниках остро нуждались не только для того, чтобы приобщать к Церковным Таинствам живых, но и провожать в последний путь мертвых. И делать это приходилось батюшкам постоянно. «Трудно себе представить, сколько в церкви покойников. С правой стороны я сосчитала 10, с левой около 8, это открытые для отпевания. У входа, у дверей, на полу под ближайшими образами нераскрытые гробы, ожидающие очереди», — писала в дневнике ленинградка Татьяна Великотная. За день в кладбищенских храмах совершались сотни отпеваний.

Выступая на Нюрнбергском процессе, протоиерей Николай Ломакин рассказывал, что вокруг Никольской церкви Большеохтинского кладбища все время стояло множество гробов — сто, двести, над которыми священник совершал отпевание. Никогда не пустовала кладбищенская церковь преподобного Серафима Саровского. На Серафимовском кладбище было погребено, в основном в братских могилах, более ста тысяч умерших от голода горожан.

«Весной мама похоронила папу и троих братьев — в одну братскую могилу на Серафимовском кладбище, там же и сестренка маленькая лежала, — вспоминал переживший блокаду ребенком протоиерей Борис Глебов. — От истощения я уже не мог ходить, и меня положили сначала в больницу, потом поместили в детский дом на набережной рядом с Петровским стадионом — теперь там жилой дом. Маму в то время тоже положили в больницу — при Первом медицинском институте. Прошли месяцы, мы ничего не знали друг о друге, — продолжает рассказывать батюшка. — Когда мама нашла и забрала меня из детского дома, мы прямо сразу зашли в Князь-Владимирский собор. Он поразил меня красотой, тихим величием, я полюбил храм сразу, всем сердцем.

В войну вообще многие стали молиться открыто, не таясь, — ушел страх перед правительством, война стерла его, потребность в вере и Церкви стала сильнее страха. Храмы были полны, служились всегда две литургии — ранняя и поздняя. В 1943 году Сталин разрешил колокольный звон — люди плакали и крестились, когда над блокадным городом впервые зазвенели колокола» (Е. Киктенко «Священники вспоминают блокаду Ленинграда»).

Яркое свидетельство жизни православного Петербурга — статья, опубликованная в «Журнале Московской Патриархии» за 1943 год, подписанная просто «Ленинградец». Автор этой статьи, прихожанин Князь-Владимирского собора, рассказывал, как осенью 1941 года, когда враг подошел к Ленинграду, в соборе от гула канонады часто дребезжали стекла. На еще совсем недавно тихие улицы Петроградской стороны упали первые зажигательные бомбы — поблизости от собора, вскоре начали рваться и артиллерийские снаряды. В таких условиях ленинградцы вступили в зиму. Но собор ни на один день не прерывал богослужений. Священники, певчие, весь клир приходил на службы без опозданий. Всегда точно в 8 часов утра начиналось утреннее богослужение и в 4 часа дня вечернее.

Иногда во время служб раздавались сигналы воздушной тревоги. Сначала молящиеся уходили в оборонные убежища, но потом, — рассказывает автор статьи, — ухо настолько свыклось с шумной работой тяжелых зениток, с раскатистым гулом отдаленных фугасных разрывов, с дребезжанием стекол, что продолжали стоять как ни в чем не бывало; только дежурные МПВО занимали свои места. «Наши нервы оказались крепче, чем предполагали наши враги». В соборе для оказания медицинской помощи ввели дежурство двух медсестер на праздничные и воскресные богослужения.

Особенно тяжело стало с наступлением зимних холодов. «Стали трамваи, прекратилась подача электрического света, керосина не было. В предутренней тьме, озаряемой вспышками орудийных выстрелов, чрез глубокие сугробы неубранного снега спешили священники, певчие, служащие и прихожане собора со всех концов города. Иногда в соборе мы заставали с утра весьма неприятную картину. В соборе более 500 стекол; за ночь от упавшей вблизи бомбы воздушной волной выбито несколько стекол; по собору гуляет свежий ветер. Пока шла срочная зашивка фанерой окон, масло в лампадах замерзало, руки стыли.

В декабре температура упала до нуля. Певчие пели в пальто с поднятыми воротниками, закутанные в платки, в валенках, а мужчины даже в скуфьях. Так же стояли и молились прихожане. Вопреки опасениям посещаемость собора нисколько не упала, а возросла. Служба у нас шла без сокращений и поспешности, много было причастников и исповедников, целые горы записок о здравии и за упокой, нескончаемые общие молебны и панихиды. Сбор средств на Красный Крест был так велик, что Владимирский собор внес на дело помощи раненым и больным воинам свыше миллиона рублей и передал лазаретам до 200 полотенец.

Так шла жизнь у нас в соборе, так шла она и в других церквах Ленинграда. Гитлеровцы рассчитывали устрашить нас своими бандитскими налетами, сломить нашу волю к сопротивлению, расстроить наши ряды. Добились же они того, что все слои населения сплотились в одно целое для отпора подлому врагу. Некоторые из верующих сначала еще думали, что гитлеровцы уважают веру и Церковь, но жестокая бомбардировка города и налет аэропланов в Великую Пасхальную ночь пред светлой заутреней, когда пострадал и наш собор, раскрыл всем глаза на истинный лик носителей «нового порядка» в Европе. Несмотря на лишения, священники, певчие, служащие продолжали выполнять свой долг, каждый на своем месте. Так шли дни и недели.

В феврале началась эвакуация части населения Ленинграда. Ленинград заметно опустел, сократилось и число богомольцев. Летом и осенью 1942 года ряды молящихся еще уменьшились в связи с широко развернутыми общественными работами — сначала на огородах, потом по заготовке дров и сооружению оборонительных укреплений. Но работа в церкви религиозная и патриотическая шла по-прежнему, а патриотическая еще лучше, чем раньше, так как все прихожане нашего собора, хотя они составляют очень маленький коллектив в городе, были охвачены искренним и горячим стремлением, как и все большие и маленькие заводы, фабрики, учреждения и предприятия, делать все возможное и как можно лучше то, что они умеют делать для славы нашей великой Родины, для дела победы над темными силами гитлеровской Германии.

Последнее наше дело — это сбор и взнос от Владимирского собора 100 000 рублей на устройство танковой колонны имени Димитрия Донского. Мы верим и надеемся, что скоро мы будем праздновать со всей страной победу над нашим коварным и подлым врагом — фашизмом» (Статья «Как мы переживали в Ленинграде первый год войны», журнал Московской Патриархии, 1943 г. №3).

Митрополит Алексий в докладе 8 сентября 1943 года на Соборе епископов Православной Церкви сказал: «И мы можем отмечать повсюду, а живущие в местах, близких к военным действиям, как например, в Ленинграде, в особенности, — как усилилась молитва, как умножились жертвы народа через храмы Божии, как возвысился этот подвиг молитвенный и жертвенный. Тени смерти носятся в воздухе в этом героическом городе-фронте, вести о жертвах войны приходят ежедневно. Самые жертвы этой войны часто, постоянно у нас перед глазами…»

По материалам книги В. Зоберн «Бог и Победа: Верующие в Великих войнах за Россию», М., «Эксмо», с. 418 – 430.