События, связанные с именами несчастного узника Шлиссельбурга Ивана Антоновича (родился 12 августа 1740 г.) и таинственной княжны Таракановой, сегодня воспринимаются лишь как исторические эпизоды. Однако в свое время они попортили немало крови императрице Екатерине II. Новоиспеченная самодержица с болезненным интересом разузнавала обо всем, что касалось Григория — под таким именем томился в неволе несостоявшийся монарх Иван VI, — и даже побывала в тюрьме и лично ознакомилась с условиями его содержания.

После смерти императрицы Анны Иоанновны (дочь Ивана V – соправителя и старшего брата по отцу Петра I) российским императором был провозглашён двухмесячный Иван Антонович – сын племянницы Анны Иоанновны — Анны Леопольдовны (дочь старшей сестры Анны Иоанновны — Екатерины Иоанновны) и принца Антона Ульриха Брауншвейг-Бевернского. Регентом при императоре-младенце сначала был герцог Курляндский Бирон, а затем его мать Анна Леопольдовна. Формально Иван VI царствовал первый год своей жизни, а после переворота 25 ноября 1741 г. Иван Антонович и его родители были арестованы, русский трон перешёл к Елизавете Петровне – дочери Петра I.

Елизавета издала несколько манифестов, доказывая, что у неё больше прав на русский престол, чем у Иоанна и его матери. Императрица публично заявила, что Брауншвейгское семейство будет с почётом отправлено за границу, в Германию, и даже распорядилась везти их к западной границе России. Доехали они только до Риги, где их и арестовали. С тех пор о каждом шаге и слове, произнесённом кем-либо из пленников, императрице немедленно доносили.

Шли годы. Одна тюрьма сменялась другой. Когда было приказано доставить узников в Ранненбург, начальник конвоя, плохо знавший географию, чуть было не завёз их в Оренбург. Последним пристанищем Брауншвейгского семейства стал архиерейский дом в Холмогорах. Маленького Иоанна отделили от родителей. Они так и не узнали, что произошло с ребёнком, а он 12 лет прожил довольно близко от родителей, братьев и сестёр, даже не догадываясь об этом.

В 1756 г. Иоанна привезли в Шлиссельбургскую крепость. Там его пытались убедить в том, что он не император Иоанн, а просто сын неизвестных родителей и зовут его Григорий. Но он упорно твердил своё: «Я — Иоанн, самодержец всея Руси». В один из дней 1756 г. Елизавета пожелала посмотреть на Иоанна. Она увидела плохо одетого юношу, худощавого, с белокурыми волосами, матово-белой кожей, орлиным носом и большими серо-голубыми глазами. Сильно заикаясь, он говорил, что «Иоанн умер, а сам он — небесный дух». Императрица сочла его душевнобольным. Охранники каждый раз доносили, что «арестант здоров, только в уме помешался».

Обращались с ним отнюдь не как с царской особой и даже не как с дворянином. При нем рядом постоянно находился надзиратель. Больше никто доступа к узнику не имел. Во время уборки камеры Григорий должен был скрываться за ширмами, чтобы его не могли видеть. Психика Ивана Антоновича была неустойчивой. С ним случались нервные припадки, иногда он впадал в буйство, бросался на караульных, кричал и бранился с ними. Охранник Овцын, приставленный к узнику, сообщал в секретном донесении, что в его подопечном «болезни никакой не видно, только в уме несколько помешался». Овцын жаловался, что испытывает страх перед заключенным, когда на того вдруг накатывает гнев, и боится остаться с ним наедине.

По некоторым сведениям, сами охранники, изнывавшие от скуки, и провоцировали у заключенного вспышки бешенства, насмехаясь и всячески издеваясь над ним. Причем тюремщикам это сходило с рук, и они оставались безнаказанными, а вот Григорию, стоило ему выйти из себя, приходилось плохо: против него применялись самые жесткие меры. Специальная инструкция прямо предписывала: «Если арестант станет чинить какие непорядки или противности или же что станет говорить непристойное, то сажать тогда на цепь, доколе он усмирится, а буде и того не послушает, то бить… палкой и плетью». Существовал и негласный приказ страже: «Буде… кто б отважился арестанта у вас отнять, в таком случае противиться сколь можно и арестанта живого в руки не давать».

Посещение Екатерины II шлиссельбургской темницы было вызвано ее желанием своими глазами увидеть, каково состояние Григория. Женщина в высшей степени прагматичная, заботившаяся об укреплении своей власти, Екатерина не исключала возможности брака с бывшим императором. Конечно, если бы дело сладилось, она и близко бы не подпустила нового мужа к управлению страной, но формально этот брак придал бы пребыванию Екатерины Алексеевны на троне столь недостававшую ему законность. Возможно, великая государыня рассчитывала объявить Ивана Антоновича недееспособным ввиду помрачения рассудка из-за долгого пребывания в тюрьме. Тогда императорские функции и вся полнота власти сохранялись бы за его супругой, то есть за ней.

Однако свидание в Шлиссельбурге убедило самодержицу в том, что Григорий далеко не кроткий и покладистый молодой человек, которого она сможет сделать послушным своей воле, а сильная личность, натура своенравная и непокорная. В придворных же кругах императрица, напротив, настойчиво внушала влиятельным людям, что Иван Антонович настолько повредился в уме, что совершенно невменяем, и потому лучше оставить для него все, как есть. Но Екатерина лукавила. Она позаботилась, чтобы досмотр за Григорием был еще строже и чтобы инструкция, согласно которой при малейшей попытке освободить узника его следовало умертвить, оставалась в силе и была бы, если понадобится, неукоснительно выполнена.

Ни сострадания, ни человеколюбия императрица проявить не пожелала. Облегчить участь несчастному, обреченному пожизненно влачить ужасающее существование в мрачном каземате, в планы Екатерины II не входило. Как ни странно, несмотря на все попытки изолировать его от внешнего мира, Иван Антонович все же помнил, кто он, и называл себя государем. Неизвестно, как бедный сиделец обучился грамоте (изначально было строжайше предписано ничему его не учить!), но он умел читать и не выпускал из рук Библию — единственную разрешенную ему книгу.

Пусть шлиссельбургский узник сидел за толстыми стенами под замком и надежной стражей, все равно он мешал императрице и представлял для нее реальную опасность хотя бы уже потому, что ему принадлежало то, чего не было у нее: законное право на российский престол. Она видела в нем возможного претендента на царствование, и мысль избавиться от потенциального соперника, пускай и находящегося в заточении, вероятно, не раз приходила ей в голову, после того как ее клевреты помогли перебраться в мир иной Петру III.

Поскольку из марьяжного варианта ничего не вышло — заносчивость Григория насторожила и оттолкнула императрицу, — Екатерина решила зайти с другого конца. Верным ей людям ничего не стоило найти недалекого, но крайне честолюбивого офицера Василия Яковлевича Мировича и подбить его на дерзкую попытку освободить невинно заточенного Ивана Антоновича, дабы провозгласить его законным императором.

Судьба не баловала Мировича. Он принадлежал к знатному, но обедневшему дворянскому роду. Семья утратила потомственные имения за измену (переход вместе с Мазепой на сторону шведского короля Карла XII). Напрасно Мирович подавал Екатерине II прошения о восстановлении его в правах собственности — всякий раз он получал отказ, из-за чего сильно озлобился.

Случилось так, что Смоленский полк, где служил подпоручик Мирович, заступил на охрану Шлиссельбургской крепости. Кто-то ловкий довел до сведения Василия, что в одной из камер заключен бывший император, и словно невзначай заронил в его голову мысль: в случае освобождения тот в долгу не останется.

Смелости и безрассудства у Мировича было в избытке. Он заготовил подложный манифест и текст присяги и, предъявив бумаги гарнизонным солдатам, склонил их на свою сторону. В ночь с 4 на 5 июля 1764 года отважный и жаждавший подвигов подпоручик во главе небольшой команды бросился на штурм тюремного замка. Мятежники арестовали коменданта Бередникова и, наведя незаряженную пушку на перепуганный караул, потребовали выдать Ивана Антоновича. Но охрана, то ли заранее предупрежденная, то ли со рвением выполнявшая известную инструкцию, успела заколоть заключенного шпагами.

Мировича и всех, кто был с ним, схватили. Сам того не ведая, он оказал ненавистной ему государыне огромную услугу. «Провидение, — довольно откровенно и с явным облегчением признавалась она в одном из частных писем, — оказало мне очевидный знак своей милости, придав конец этому предприятию». Верховный суд вынес Мировичу смертный приговор. Отправляясь на эшафот, подпоручик продолжал чувствовать себя героем. Может быть, и хорошо, что Мирович так и не понял — его попросту хитро использовали, побудив взяться за сверхрискованное вызволение из Шлиссельбурга свергнутого императора. Как обычному простолюдину ему отрубили голову на петербургском Обжорном (позднее Сытном) рынке и, словно заметая следы, сожгли и труп казненного, и обагренный его кровью эшафот.

«Вот как все хорошо устроилось», — будто бы сказала довольная Екатерина II. Действительно, «шлиссельбургская нелепа», как она называла попытку освобождения Ивана Антоновича, завершилась наилучшим для императрицы исходом.

Новые треволнения великой государыне доставила объявившаяся в начале 1770-х годов в Западной Европе Лжеелизавета. В разных странах она именовалась по разному: то девицей Франк, то Шель, то Али-Эмете, то Алиной, то Элеонорой. Появлялась она в свете и под русскими псевдонимами принцессы Владимирской, принцессы Азовской, пока не остановила выбор на принцессе Елизавете. Самозванка начала выдавать себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны, сестру Пугачева и, подстрекаемая влиятельной польской аристократией, недвусмысленно заявила свои претензии на российский престол.

Откуда же взялась фамилия Тараканова, под которой Лжеелизавета вошла в историю? Авантюристка воспользовалась молвой о живших в Европе тайных детях Елизаветы Петровны и Разумовского. На самом деле в закрытых заграничных пансионах обучались и воспитывались дети старшей сестры Разумовского, в замужестве Дараган. Вероятно, кто-то из русской аристократии, снабжая журналистов информацией, шутки ради переиначил Дараганов в Таракановых, и газеты воспроизвели именно эту фамилию. Назвалась Таракановой и мнимая дочь императрицы Елизаветы.

Ее легко можно было принять за принцессу крови. Она отличалась редкой красотой, благородными манерами и осанкой, была хорошо образована, знала языки. Всегда находились богатые мужчины, готовые содержать такую интересную женщину. Поклонников у нее было хоть отбавляй, она пользовалась их щедростью, доводя кого до разорения, кого до тюрьмы. Самозванка располагала искусно сфабрикованными бумагами, подтверждавшими обоснованность ее династических притязаний.

Вне России все это выглядело довольно правдоподобно, и Екатерине II было от чего тревожиться, тем более что в Польше и во Франции княжну Тараканову успешно использовали в дипломатической игре против петербургского двора. Отстранение от власти правящей русской императрицы было очень желательно для этих стран. В Польше не хотели видеть королем ставленника и фаворита Екатерины II Станислава Понятовского, а Францию беспокоило усиление России, и новый дворцовый переворот на берегах Невы оказался бы на руку Парижу.

Авантюре Таракановой положил конец командующий русской средиземноморской эскадрой граф А.Г. Орлов. Выполняя предписание Екатерины II «схватить самозванную внучку Петра Великого любой ценой — хитростью или силой», неотразимый и обходительный граф без труда заманил ее на свой корабль, стоявший в итальянском порту Ливорно. Лжеелизавета была обманом вывезена в Россию, заключена в тюрьму и умерла в 1775 году в одиночной камере Петропавловской крепости.

На известной картине К. Флавицкого смертный час для княжны Таракановой приходит вместе с большим наводнением в Санкт-Петербурге. На самом деле наводнение случилось через 2 года после ее смерти. Так что версия художника — не более чем дань легенде.

Екатерина II обладала умением в зародыше устранять потенциальную угрозу своей власти, не допуская созревания возможного заговора. Такой активной профилактикой и стремлением ликвидировать малейшие очаги возмущения или неприятностей объясняются, например, крайне жесткие меры, которые были приняты по распоряжению императрицы против Александра Николаевича Радищева, автора «Путешествия из Петербурга в Москву» — книжки, беспомощной в литературном отношении, но свидетельствовавшей о гражданском мужестве ее создателя.

«Бунтовщик хуже Пугачева» — так отозвалась о Радищеве Екатерина II. Ее взбесила и шокировала сама мысль о том, что человек благородного происхождения, дворянин дерзнул замахнуться на существующий в стране порядок и призвал к его насильственному ниспровержению. Пережив пугачевщину, императрица отчетливо понимала, что революция во Франции — детская забава по сравнению с новым и более мощным, чем в 1773-1775 годах, русским бунтом, который надолго ввергнет в хаос всю страну и обернется кровопролитием и чудовищными жертвами. Вот почему Радищев был арестован и, едва избежав смертной казни, угодил на 10 лет в ссылку в Илимский острог в Сибири, а его крамольное сочинение оказалось под запретом.

Из книги В. Соловьев «Тайны Российской империи», М.: Оникс, 2009, с. 264 – 275.