Родом Пугачёв был из донской станицы Зимовейской, земляк Степана Разина. «Царскую кровь» он обнаружил в себе в 30 лет, хватив до этого в жизни немало лиха. До 17 лет будущий самозваный царь жил в доме своего отца казака Ивана Михайловича Пугачёва (фамилия пошла от деда — казака Михайлы Пугача). Мать Емельяна, Анна Михайловна, вырастила трёх сыновей и двух дочерей. Жили Пугачёвы бедно.

Когда пришёл срок, Емельяна записали в казаки на место отца. Он успел жениться на казачке Софье Дмитриевне Недюжевой и через неделю после свадьбы отправился с полком в Пруссию, где участвовал во многих сражениях Семилетней войны (1756-1763 гг.). Он быстро обратил на себя внимание храбростью и «отличным проворством», был зачислен ординарцем к казачьему полковнику Денисову и у него же впервые отведал плетей. С самого начала русско-турецкой войны Пугачёв вновь в действующей армии, в команде полковника Кутейникова. За боевую доблесть он получил чин хорунжего.

В походах Емельян заболел (у него «гнили» грудь и ноги) и вернулся домой к семье. Служить ему больше не хотелось. Пугачёв попытался выйти в отставку, однако его не отпустили. Но молодой казак уже решил, видимо, сам распоряжаться собственной судьбой. Однажды, приехав в Таганрог, где жила его сестра Федосья, он договорился с её мужем, казаком Павловым, идти на Терек. Бегство не удалось, Пугачёва арестовали, он бежал и скрывался в собственном доме. Наконец пробрался на Терек, и жившие здесь донские казаки послали его ходатайствовать о их нуждах в Петербург.

В Моздоке Емельяна схватили, он бежал, вернулся на родину, был вновь арестован и вновь бежал. На одном из форпостов Пугачёв явился к коменданту, назвался своим именем, но заявил, что он выходец из Польши. В то время в Россию возвращалось много беглого люда. Пугачёв получил паспорт и добрался до Мечетной слободы к старообрядческому игумену Филарету, пользовавшемуся большой популярностью, где заявил о своём желании увести яицких (уральских) казаков на Кубань, в земли, тогда ещё России не принадлежавшие.

Филарет одобрил план, и мятежный хорунжий двинулся на Яик. На постоялом дворе (умёте) пехотного солдата Степана Оболяева по прозвищу Ерёмина Курица он встретился с некоторыми казаками, которые тоже его поддержали. После этого, 22 ноября 1772 г. Пугачёв появился в Яицком городке (ныне Уральск) в доме казака Дениса Пьянова. За столом разговор зашёл о бедственном положении Яицкого казачьего войска после подавления недавнего бунта, о брожении среди казаков. Гость вызвался увести всех желающих в «турецкие земли», где они не будут терпеть притеснений, обещал снабдить деньгами.

На вопрос изумлённого хозяина, где же он возьмёт столько денег, пришелец ответил, что он «заграничный торговый человек» и это для него пустяки. Пьянов, понизив голос, доверительно поделился распространившимся на реке Яик слухом, будто в Царицыне объявился сам государь Пётр Фёдорович (т. е. император Пётр III, убитый по приказу императрицы Екатерины в 1762 г.). Емельян объявил Пьянову: «Я — государь Пётр III». Так произошло первое явление народу нового (то ли шестого, то ли восьмого по счёту) самозванца. Пьянов рассказал о вновь объявившемся государе кое-кому из «хороших людей». Решили ждать сбора казаков на зимний лов рыбы и там объявить им радостную весть. Пугачёв вскоре был схвачен по доносу о намерении увести Яицкое казачье войско за российский рубеж.

Его отправили в Казань, где посадили в «чёрную тюрьму». «Где да где уж я не был и какой нужды не потерпел, — вспоминал впоследствии «набеглый царь». — Был холоден и голоден, в тюрьмах сколько сидел — уж только одному Богу вестимо». Но, похоже, не было в то время в России тюрьмы, способной удержать Пугачёва. Он опять бежал на Яик. Здесь вскоре отважный беглец предстал перед казаками. Первых явившихся к нему сподвижников Пугачёв обманывать не стал и «настоящего своего имени не таил». Яицким вожакам было всё равно, кто будет добывать им землю и волю. Но так думали не все.

На умёт явились уважаемые среди казачества люди, желавшие удостовериться в подлинности государя. Их глазам предстал человек среднего роста и запоминающейся наружности. Лицом он был «продолговат, смугл, глаза карие, волосы тёмно-русые, пострижены по-казацки. Борода чёрная с сединою». Нос у «царя» был с горбинкой, взгляд острый, левый глаз он щурил и часто мигал им. «В плечах хотя и широк, но в пояснице очень тонок». Впрочем, пришедшим «смотреть государя» внешность его мало о чём говорила. Императора им доводилось видеть лишь на портретах, давно отовсюду снятых. Их интересовали «царские знаки», которые, по народным представлениям, должны быть на теле каждой августейшей особы. Пугачёв показал отметины, оставшиеся у него после болезни.

Власти уже повсюду разыскивали беглеца. На хуторах и умётах появились воинские команды. Ждать сбора казаков на лов рыбы было нельзя. Утром 17 сентября 1773 г. Пугачёв на хуторе Толкачёвых произвёл смотр своему войску. Это были казаки и служившие вместе с ними калмыки и татары, всего человек 60. Молодой грамотей Иван Почиталин объявил написанный им «именной Указ», который был встречен гулом одобрения. В Указе казакам и другому населению была жалована земля, хлеб, угодья, денежное обеспечение. Развернули знамёна с нашитым на них раскольничьим крестом, и мятежное войско двинулось на Яицкий городок. Началось казацкое восстание, переросшее в длительную и кровавую гражданскую войну.

Россия в то время напоминала пороховой погреб, который в любую минуту мог взорваться. Дворянская империя Екатерины II вступала в апогей своего внешнего величия и могущества. Территория государства росла. Слава русского оружия гремела на западе и юге континента. Умная дипломатия преумножала успехи и престиж императрицы, которую называли «философом на троне». В стране бурно развивались наука, искусство, культура. Но все эти достижения, этот расцвет помещичьей и чиновничьей России оплачивались другой Россией — трудящейся и эксплуатируемой.

Хуже всего приходилось, вероятно, главному кормильцу страны — русскому крестьянину, в особенности крепостному. Он трудился на помещичьем поле (отбывал барщину) три-четыре дня в неделю, иногда шесть! В некоторых местностях помещик вообще лишал его надела, переводил на «месячину» (ежемесячное содержание продуктами из барских закромов) и даже превращал в дворового человека. Барин мог сделать с мужиком всё, что было угодно его душе: купить, продать, проиграть в карты, обменять на собаку или приглянувшуюся вещь, насильно женить или, напротив, запретить жениться, запороть на конюшне, отдать в рекруты, упечь на каторгу.

Дотянулась рука чиновного Петербурга и до казаков – сибирских и яицких, волжских и терских,  донских и украинских. Начали отбирать старинные казачьи права и вольности; стали стеснять самоуправление и устоявшийся веками уклад службы и быта. Правительство стремилось ввести в казачьих войсках «регулярство» — по армейскому образу и подобию. Не мудрено, что в России полыхали восстания. За десятилетие перед Пугачёвщиной произошло более 160 только крестьянских бунтов. В начале 1772 г. поднялись яицкие казаки. И вот они вновь бросили вызов царице.

Попытка атаковать Яицкий городок мизерными силами, без артиллерии не увенчалась успехом. Пугачёв принял решение идти вверх по Яику и захватить на форпостах и в мелких крепостях пушки. Он рассчитывал завоевать авторитет у населения, что было не менее важно для дальнейшего успеха мятежа. К концу сентября им были захвачены пять форпостов, Илецкий городок, крепости Рассыпная, Нижне-Озёрная, Татищева, Чернореченская. Под Татищевой пугачёвцы получили боевое крещение: они разбили посланный из Оренбурга отряд бригадира Билова (700 человек при б орудиях). 3 октября передовые отряды пугачёвцев появились в окрестностях Оренбурга — административного центра всей южной половины Заволжья и Урала.

Через день город окружило всё повстанческое войско — 2460 человек при 20 пушках. Оренбургский гарнизон вначале был сильнее осаждавших (вместе с подошедшей воинской командой в нём насчитывалось около 3700 человек при 70 орудиях), и губернатор И. А. Рейнсдорп 12 октября предпринял вылазку, надеясь нанести поражение противнику. Вылазку легко отбили. В свою очередь Пугачёв 22 октября и 2 ноября пытался взять город штурмом, но тоже потерпел неудачу. Между тем на помощь Оренбургу с разных сторон спешили правительственные войска под командованием генерал-майора Кара, бригадира Корфа, полковника Чернышёва и других военачальников. Кар боялся лишь того, что мятежники, узнав о приближении его 3-тысячного отряда, разбегутся.

Однако ночью 8 ноября двигавшаяся ему на помощь гренадерская рота была окружена казаками атамана Овчинникова и перешла на сторону Пугачёва (причём два солдата даже признали в «набеглом царе» подлинного императора). А 9 ноября в поле у деревни Юзеевой войска Овчинникова и Зарубина-Чики (1 тыс. человек при 9 орудиях) атаковали самого генерала и нанесли ему тяжёлое поражение. 13 ноября повстанцы под руководством Пугачёва окружили отряд Чернышёва, который почти не оказал сопротивления. Полковник пытался скрыться, переодевшись извозчиком, но был схвачен. Лишь отряд Корфа сумел прорваться в город.

И 14 ноября Рейнсдорп сделал вылазку с самыми решительными намерениями. В ней участвовали 2500 солдат (при 22 орудиях) под командой генерал-майора Валленштерна. Правительственные войска снова понесли большой урон, особенно от пугачёвской артиллерии, и вынуждены были ретироваться. После этого активные боевые действия под Оренбургом фактически прекратились. Пугачёв решил, что блокадой принудит гарнизон к сдаче. Он знал о скудости продовольственных запасов в городе.

Ставка Пугачёва находилась в Берде — слободе в 5 км от Оренбурга. В течение полугода Берда была столицей всей мятежной низовой России. «Императорским дворцом» стал дом казака Ситникова, стены которого изнутри оклеили золочёной бумагой. Караул во «дворце» несла яицкая «гвардия» (25 человек). Жизнь в Берде текла «по-столичному» шумно. Пугачёв постоянно устраивал смотры и учения своему войску, состязания в ловкости, удали и воинском мастерстве, на которых нередко отличался и сам. Армия повстанцев росла. Большими и малыми отрядами и поодиночке стекались в Берду русские крестьяне и заводские «работные люди», башкиры и калмыки, мещеряки и татары, всякого чина беглый «беспашпортный» народ, вливаясь вместе с казаками и перешедшими на сторону Пугачёва солдатами в состав Большой (Главной) армии «воскресшего» императора.

Но восстание не было бы восстанием, если бы дело ограничилось только этим. Весть о приходе долгожданного избавителя явилась той искрой, которой недоставало, чтобы полыхнул пожар. Среднее и Нижнее Поволжье и Заволжье, Прикамье, Приуралье, Урал и Зауралье, Западная Сибирь и казахские степи откликнулись на манифесты Пугачёва. Из-под Пензы и Воронежа шли крестьянские делегаты, чтобы разузнать правду о новом государе. Восстали крестьяне в Арзамасском уезде. Они захватывали помещичьи земли в Шацком, зажигая друг друга такими речами: «Всё теперь наше, царь жалует нам всю землю, у помещиков крестьян отнимает и даёт волю».

Перед Пугачёвым и его окружением встала задача возглавить и сплотить эту разношёрстную и разноязыкую вольницу. С этой целью 6 ноября была создана Государственная военная коллегия во главе с яицким казаком Андреем Витошновым. В её составе были судьи, секретарь и даже думный дьяк. Военная коллегия Пугачёва представляла собой что-то вроде военного министерства или даже целого кабинета министров.

Она ведала всем: составляла и распространяла именные указы и манифесты «Петра III», рассылала собственные указы, принимала донесения и рапорты от повстанческих властей и командиров отрядов на всей обширной территории, подвластной пугачёвцам, вела переписку, следила за комплектованием и снабжением войск всем необходимым, руководила по мере возможности их передвижениями и действиями, налаживала на местах работу новых органов народного самоуправления, распоряжалась казной и заботилась о её пополнении, вершила суд, производила в чины, выдавала жалованье.

Руководство Большой армией осуществляла Походная канцелярия, которую возглавлял Андрей Овчинников. Чтобы внести в народное движение организацию и порядок, пресечь раздоры, грабежи и мародёрство, национальную и религиозную вражду, выполнить согласованный с Бердой план боевых предприятий и должный уровень командования, Пугачёв и его Военная коллегия отправляли в те или иные районы своих эмиссаров.

Так, в середине декабря под Уфой появился в качестве главного военачальника осаждавших город повстанческих отрядов «граф Иван Никифорович Чернышёв». Титул графа, в народном понимании нераздельный с фамилией, получил один из самых первых и ближайших сподвижников Пугачёва, знавший тайну его «царского» происхождения, отважный казак Зарубин по прозвищу Чика, до этого отличившийся в боях с генералом Каром. Здесь, у деревни Чесноковки, постепенно сформировалась вторая по численности повстанческая армия, новый центр руководства народным мятежом.

На уральские заводы — лить пушки и поднимать работных людей — отправился клеймёный каторжник Афанасий Тимофеевич Соколов, более известный по кличке Хлопуша. Когда началось восстание, он сидел в оренбургской тюрьме. Губернатору Рейнсдорпу, «тонкому психологу», пришла в голову «счастливая» мысль заслать Хлопушу в стан пугачёвцев с указами и воззваниями, чтобы склонить казаков отойти от восстания и выдать своего вождя (за свободу и деньги такой чего не сделает!). Хлопуша действительно сделал немало. Он пришёл к Пугачёву, рассказал ему обо всём и стал одним из деятельных вождей восстания. В конце года на северо-восток Башкирии уехал Салават Юлаев — самый популярный из предводителей воинственного полукочевого народа, кумир молодых егетов (джигитов). Он должен был возглавить восстание у себя на родине, а затем разжечь его пламя в Кунгурском уезде.

Сам Пугачёв продолжал стоять под Оренбургом, время от времени предпринимая попытки ворваться в город. Одновременно он захватил крепость Ильинскую и разбил здесь отряд секунд-майора Заева. 30 декабря атаман Михаил Толкачёв ворвался в Яицкий городок, не сумев захватить только крепость. Вскоре на Руси появилась новая «государыня» — Устинья Петровна Кузнецова. Прибывшего в город Пугачёва яицкие казаки сумели женить на своей землячке.

В Оренбурге между тем уже начинался голод, не хватало дров. Воспользовавшись отсутствием Пугачёва, с которым ушла и часть повстанческого войска, Рейнсдорп решил атаковать Берду. После тщательной разведки генерал Валленштерн, бригадир Корф и премьер-майор Наумов 13 января 1774 г. вывели в поле тремя колоннами более 2 тыс. солдат при 27 орудиях.

Правительственные командиры имели приказ «не выпущать злодейскую толпу из гнезда своего» и поражать её всеми средствами, «особливо» артиллерией. Однако пугачёвцы, которыми командовали Максим Шигаев и Дмитрий Лысов, сами открыли сильный пушечный огонь. Их пехота и конница «с великой отважностью с копьями» бросилась на врага. По свидетельству очевидца, «такой на всех (солдат) напал страх, что не думали и спастись, и гнали их наподобие овец, кололи да в полон свой злодейский забирали, так что которые бросили ружья, те и живы остались». Оренбургские войска потеряли убитыми и пленными 281 человека, ранеными — 123. В итоге 13 орудий пополнили повстанческую артиллерию.

Оренбург спасло наступление правительственных войск. В Петербурге, наконец, осознали опасность для государства восстания Пугачёва. Командующим карательными отрядами был назначен умный и деятельный генерал-аншеф Александр Бибиков, одним из первых разгадавший главную опасность Пугачёвщины. «Что всего опаснее? — писал он в донесении Екатерине II. — Злодей (Пугачёв), конечно, не страшен своими силами. Но дух, так сказать, всеобщего в здешнем краю замешательства разнородной и разнообразной черни немалого труда стоит успокаивать».

В районы, охваченные восстанием, двигались свежие воинские части. В январе и феврале 1773 г. под Кунгуром и Красноуфимском потерпели поражение отряды Салавата Юлаева, Канзафора Усаева, Ивана Кузнецова. 14 марта у Красноуфимска и 17 марта у деревни Бугалыш подполковник Папав разбил новое войско Салавата. Через неделю подполковник Михельсон, боевой офицер, участник Семилетней, русско-польской и русско-турецкой войн, особенно отличившийся в битвах при Ларге и Кагуле, освободил Уфу, разгромив в ожесточённом бою армию Чики. 22 марта под Татищевой и 1 апреля у Сакмарского городка генерал-майор Голицын сокрушил и самого Пугачёва.

Повсюду повстанцы дрались храбро, порой умело и искусно. Но, по мере того как гарнизонные команды заменялись опытными солдатами, а руководить ими стали закалённые в войнах командиры, успех правительства в борьбе с мятежом был уже лишь вопросом времени. Однако народное движение ещё отнюдь не исчерпало себя. Закончился только первый его этап. Лишившись почти всех своих войск, потеряв многих боевых соратников, с отрядом всего в 500 человек Пугачёв двинулся на Урал. Он не унывал. «Народу у меня как песку, — говорил «император Пётр III» своим приближённым, — и я знаю, что чернь меня с радостью примет».

Его действительно ждали. Ждали работные люди и заводские мужики, ждали башкиры, уфимские и исетские казаки. За месяц пребывания на уральских заводах (Вознесенском, Авзяно-Петровском, Белорецком) войско Пугачёва вновь выросло до 2-4 тыс. человек. 6 мая, не имея ни одной пушки, повстанцы штурмом взяли крепость Магнитную. На другой день на помощь Пугачёву пришли Перфильев и Овчинников. Ещё через день присоединился многочисленный отряд Ивана Белобородова. Его появление вызвало в лагере Пугачёва лёгкий переполох. Отставной артиллерист Белобородов так вымуштровал своё войско, что его приняли за карательную команду.

Пугачёв повёл победоносное наступление на крепости Оренбургской укреплённой линии: Карагайскую, Петропавловскую, Степную, Троицкую. Здесь его уже 8-тысячную армию настиг генерал-поручик Деколонг. Повстанцами руководил Белобородов, заменивший раненого под Магнитной «императора». В этом бою пугачёвцы потеряли всю свою артиллерию. На следующий день они потерпели поражение от Михельсона. Это, однако, не помешало им захватить Чебаркульскую крепость, Златоустовский и Саткинский заводы.

У деревни Верхние Киги Пугачёва, у которого оставалось около 6 тыс. человек, встретил с 3-тысячным башкирским отрядом Салават Юлаев, с начала мая неоднократно предпринимавший отчаянные попытки задержать продвижение корпуса Михельсона. Башкиры сражались мужественно и упорно. 3 июня объединёнными силами Пугачёв и Салават атаковали Михельсона у реки Ай. Утром башкирская тысяча под руководством Салавата подошла к лагерю, где солдаты строились для похода, и остановилась, вызывая огонь на себя.

Михельсон ответил огнём из пушек, после чего на Салавата бросилась кавалерия — изюмские и казанские гусары, санкт-петербургские и архангельские карабинеры, чугуевские казаки, верные правительству инородческие команды. После короткой яростной схватки башкиры начали отступать в расходящихся направлениях, уводя за собой преследователей. В это время Пугачёв и его атаманы четырьмя отрядами атаковали пехоту и обоз Михельсона. Подполковник вернулся и начал собирать увлёкшуюся погоней конницу.

Положение Михельсона было критическим. Ему с большим трудом удалось отбиться и собрать войска. Пугачёвцы успели сделать то же самое. До новой схватки дело, правда, не дошло, а поле боя осталось за Михельсоном, отправившим начальству победный рапорт. Не хватило у подполковника мужества признать, что в этом жарком деле (он потерял, как и при освобождении Уфы, 23 человека) Пугачёв и Салават едва не провели его. И будь «злодеи» получше вооружены, неизвестно, чем бы на этот раз всё кончилось. Пугачёв считал, что как в сражении 3 июня, так и в новом, 5 июня на другом берегу Ая «ни Михельсон его не разбил, ни он, Емелька, Михельсону вреда не зделал, а разошлись…».

Имея в авангарде отряды Салавата Юлаева и Белобородова, Пугачёв двинулся на северо-запад, к крепости Оса. Он стремился вырваться из Башкирии на камские и волжские просторы. Два штурма, во время которых получили ранения Белобородов и Салават, не принесли успеха…

Вскоре Оса капитулировала. Через день Пугачёв был за Камой. Его отряды захватили Боткинский и Ижевский заводы, Сарапул, Елабугу, Агрыз, Мензелинск, Заинек, Мамадыш. Высылаемые против него команды терпели поражения. 11 июля Емельян Пугачёв был под Казанью. Его войско, пополнившееся русскими крестьянами, работными людьми, татарами, удмуртами, марийцами, чувашами, мордвой, вновь стало грозным. Оно насчитывало 20 тыс. человек.

12 июля пугачёвцы четырьмя колоннами, которыми командовали сам «царь», Овчинников, Белобородов и Минеев, пошли на штурм. Генерал-майор П.С. Потёмкин, не в силах защитить город, ретировался в кремль, где укрылись губернатор Брандт, дворяне и купцы. Кремль уже горел и должен был пасть, когда к городу подошли войска Михельсона.

Пугачёв выступил навстречу. У села Царицына произошёл пятичасовой бой. Повстанцы были разбиты. Пугачёв отступил, но 15 июля, доведя численность армии до 25 тыс. (!) человек, напал на Михельсона на Арском поле. По словам подполковника, пугачёвцы атаковали «с таким отчаянием, коего только в лучших войсках найти надеялся». Поражение восставших было сокрушительным. Когда 18 июля Пугачёв оказался на правом берегу Волги, у него снова осталось всего несколько сот человек. Начался последний этап народной войны, главными участниками которой стали крестьяне Поволжья (как русские, так и других национальностей).

«Пугачёв бежал, но бегство его казалось нашествием», — писал Пушкин. Действительно, как будто чья-то рука попеременно подносила спичку к стогам высохшего сена. Пожар мятежа вспыхнул с необыкновенной силой и стал распространяться со скоростью, опережавшей движение вновь многочисленной армии Пугачёва. Всюду возникали отряды «пугачей», пылали дворянские имения, вершились суд и расправа над помещиками. Города и сёла встречали «надёжу-государя» хлебом-солью и колокольным звоном. 20 июля Пугачёв вступил в Курмыш, 24 — в Алатырь, 27 — в Саранск.

Екатерина II форсировала мирные переговоры с Турцией. Как только мир был заключён, против бунтовщиков двинули ещё 7 полков и 3 роты пехоты, 9 лёгких полевых команд, 18 гарнизонных батальонов, а также донских и украинских казаков. Императрица послала и лучших своих военачальников — Александра Суворова и Петра Панина. Она удовлетворённо отмечала: «Противу воров столько наряжено войска, что едва не страшна ли такая армия и соседям была». Но всё это было уже излишне. Пугачёв шёл вниз по Волге, а за ним, не давая и минуты передышки, спешил неутомимый Михельсон. 1 августа Пугачёв был в Пензе, 5 — в Петровске, 6 — в Саратове, 11 — в Дмитриевске (Камышине). 21 августа он подошёл к Царицыну; 24 — у Сальниковой ватаги его настиг Михельсон. У Пугачёва было около 10 тыс. человек — из них 2 тыс. остались лежать на поле боя, 6 тыс. оказались в плену, пропала и вся артиллерия (24 орудия). Это был конец Большой армии.

Пугачёв с двумя сотнями яицких казаков и приближёнными переправился на левый берег Волги. 7 сентября у реки Малый Узень группа казацких заговорщиков (Творогов, Федульев, Чумаков, Железнов, Бурнов) арестовала своего вождя, чтобы купить прощение царицы. Пугачёв пытался ускакать на лошади, пытался защищаться саблей и пистолетом. Ничто не помогло. Казак Моденов, вступившийся за него, был жестоко избит. Пропал без вести башкирский старшина Кинзя Арсланов, на протяжении всего восстания хранивший непоколебимую верность «Петру III».

С поимкой Пугачёва война не прекратилась. Очень долго, например, держались башкиры во главе с Салаватом Юлаевым. Они продолжали сражаться с отрядами подполковников Рылеева  и Аршеневского, майора Штерича и других правительственных командиров. Но в конце ноября был схвачен и Салават. Крупнейшее народное движение в России к зиме 1774 г. фактически завершилось, хотя отдельные отряды продолжали борьбу и в следующем году. Это даёт учёным основание датировать Пугачёвщину 1773-1775 гг.

10 января 1775 г. Емельян Пугачёв был казнён в Москве на Болотной площади. Его участь разделили Зарубин и другие видные деятели восстания. Немало пугачёвцев попали на каторгу, подверглись жестоким наказаниям. Тысячи убитых и повешенных обозначали пути движения карательных команд. Но и восставшие, а среди них встречались мародёры, грабители, совсем не «благородные» разбойники, погубили немало ни в чём не повинных людей. Иначе, к сожалению, не бывает. Но это не ставит под сомнение право народа вооружённой рукой отстаивать свободу и справедливость.

На допросе в Симбирске 2 октября 1774 г. граф П. И. Панин, командовавший тогда правительственными войсками, грозно осведомился у Емельяна Пугачёва: «Как же смел ты, вор, назваться государем?». — «Я не ворон, — ответил Пугачёв. — Я воронёнок. А ворон-то ещё летает!». Он знал, что тягу народов России к вольности, добру и справедливости можно истребить лишь вместе с ними.