После заграничных походов в характере Александра I произошла резкая перемена: с первых дней своего царствования императору пришлось тратить немало сил на различные административные реформы в России. С 1805 года начинается напряженная борьба с Наполеоном; в 1812 году Государь своей непримиримой борьбой с Наполеоном показал удивительную твердость характера; заграничные походы отняли у Александра I массу сил, потраченных на улаживание всевозможных трений между союзниками; в этом отношении особенно тяжел был поход 1814 г., где Австрия открыто уже мирволила Наполеону, а благополучный для коалиции исход кампании был всецело обязан Александру.

Скромный, но руководивший всеми, ласковый и всегда ровный, любивший больше всего свои войска, с ними сроднившийся, император в это время находился на вершине своей славы и был несомненно первым человеком в Европе. Захваченный всецело сначала идеей ниспровержения европейского тирана Наполеона, а затем ловко увлеченный Меттернихом мыслью искоренить в Европе революционные идеи, Александр I надолго увлекается ролью судьи европейских дел, навсегда отвлекаясь от своих прежних светлых идеалов в деле перестройки своего государства.

Бремя внутреннего правления становилось при этих условиях для него все тяжелее и невыносимее. Явилась необходимость часть этого бремени переложить на доверенного и ближайшего своего помощника. Естественно, что таким помощником должен был быть наследник цесаревич, но великий князь Константин Павлович уже в самом начале царствования заявлял о твердом своем намерении никогда не принимать трона, интересуясь только военным делом, а после 1815 года он так увлекся войсками своей Польской армии, что с крайней неохотой покидал любимую им Варшаву; вопрос о назначении великого князя Николая Павловича наследником престола разрешился лишь в двадцатых годах; необходимо было, кроме того, закончить его военное образование; а великий князь Михаил Павлович был еще слишком молод.

Приходилось императору возлагать бремя правления на простого смертного. Таким избранником оказался граф Алексей Андреевич Аракчеев, ставший к концу царствования Александра I неограниченным, бесконтрольным правителем всего государства, единственным докладчиком по всем делам правления, человеком столь значительным, что с ним приходилось сильно считаться даже великому князю Константину Павловичу. Трудно нарисовать в немногих строках верное, а главное, вполне ясное изображение всесильного графа.

Аракчеев А.А. родился 23 сентября 1769 г., умер — 21 апреля 1834 г.; происходил из старинного, но бедного дворянского рода Новгородской губернии (отец его был поручиком л.-гв. Преображенского полка). Первые годы детства протекли в родовом поместье (20 душ) в Бежецком уезде. От матери он усвоил кодекс ее педантичных требований, основанных главным образом на стремлении к постоянному труду, строгому порядку, необыкновенной аккуратности и бережливости. Эти черты навсегда остались в его характере.

20 июля 1783 г. Аракчеев поступил в Шляхетский артиллерийский и инженерный кадетский корпус, который и окончил блестяще уже 27 сентября 1787 г., после чего был оставлен при корпусе репетитором и преподавателем математики и артиллерии.

Несомненно, что своим выдающимся положением в государстве он всецело обязан императору Павлу I, к которому он поступил на службу в Гатчинские войска 4 сентября 1792 года, будучи принят цесаревичем довольно-таки сухо. На первом же разводе он представился как бы век служивший в Гатчине и своим усердием, знанием дела и точной исполнительностью скоро вызвал благоволение великого князя, назначившего его с пожалованием чина капитана командиром своей артиллерийской роты. Аракчеев всецело отдался своим новым обязанностям и в короткое время привел гатчинскую артиллерию в образцовый порядок.

Ни с кем не сближаясь, не заискивая ни в какой партии, отнюдь не выказывая своего собственного характера, он одним лишь строгим отношением к службе, ревностью и быстротой выполнения повелений цесаревича достиг высоких отличий и назначений, быстро следовавших друг за другом. 5 августа 1793 г. пожалован в майоры артиллерии; с 1796 г. — гатчинский губернатор (второе лицо в Гатчине после цесаревича); 28 июня 1796 г. — подполковник артиллерии и полковник войск наследника.

В день вступления на престол Павла I Аракчеев был вызван в Петербург. «Смотри, Алексей Андреевич, служи мне верно, как и прежде, — встретил его император и тут же, соединяя его руку с рукою вел. князя Александра Павловича, добавил: — Будьте друзьями! Действительно, Аракчеев немало помогал великому князю в этот тяжелый период. Александру Павловичу уже в ранней молодости пришлось пройти тяжелую жизненную школу, потребовавшую от него высшего напряжения и осторожной изворотливости, когда судьба поставила его между двух враждебных лагерей, между Петербургом и Гатчиной.

Необходимость беспрерывно лавировать и приспособляться, беспрерывно чувствовать себя словно на острие ножа, изощрила присущую ему от природы гибкость души. Способность носить непроницаемую маску на своем прекрасном лице стала для него сознательным орудием самосохранения, но с воцарением Павла I на великого князя был возложен целый ряд новых военных должностей, заставлявших являться ежедневно к вспыльчивому и переменчивому императору. Вот тут-то Аракчеев, по-прежнему пользовавшийся полным доверием Павла и изучивший к этому времени прекрасно характер императора, немало помогал молодому великому князю как своими советами, так и соответствующей подготовкой императора; этого великий князь не мог никогда забыть.

Являясь в это время грозою войск, Аракчеев стоял на страже точного, слепого выполнения указаний государя и соблюдения всего законного, оставаясь неумолимым и строгим. Милости императора продолжали сыпаться на него: 7 ноября он назначен Петербургским городским комендантом и «штабом» (штаб-офицером по хозяйств, части) л.-гв. Преображенского полка; 8-го произведен в генерал-майоры; 13-го пожалована Аннинская лента; 12 декабря получил богатую Грузинскую вотчину в Новгородской губернии (единственный ценный дар, принятый им в течение всей службы); 5 апреля 1797 г. — пожалованы титул барона и Александровская лента; 10 августа ему было вверено командование л.-гв. Преображенским полком.

Саблуков в своих записках оставил нам такое описание наружности Аракчеева: «По наружности Аракчеев похож на большую обезьяну в мундире. Он был высок ростом, худощав и жилист; в его складе не было ничего стройного, так как он был очень сутуловат и имел длинную, тонкую шею, на которой можно было бы изучать анатомию жил, мышц и т. п. Сверх того, он как-то судорожно морщил подбородок. У него были большие мясистые уши, толстая безобразная голова, всегда наклоненная в сторону; цвет лица его был нечист, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот большой, лоб нависший. Чтобы дорисовать его портрет — у него были впалые, серые глаза и все выражение его лица представляло странную смесь ума и злости».

А. Кизеветтер, ссылаясь на свидетельства Толя и Михайловского-Данилевского, приводит случай, что на разводах в Гатчине при цесаревиче Аракчеев с ревностным увлечением собственноручно вырывал у солдат усы, а близко знавший Аракчеева Мартос сообщает, что в день воцарения Павла I Аракчеев на разводе откусил у одного солдата ухо. Нельзя сказать, чтобы эта красноречивая характеристика могла привлечь особые симпатии к первому лицу в военном ведомстве в царствование Павла I, а между тем значение его все продолжало расти.

После короткой немилости императора — 18 февраля 1798 г. барон был уволен без прошения в чистую отставку с производством в генерал-лейтенанты — он был 11 августа снова принят на службу, а 4 января 1799 г. назначен командиром л.-гв. артиллерийского батальона и инспектором всей артиллерии. За это время он подтянул дисциплину и хозяйство, обращая особенное внимание на довольствие людей и опрятность помещений (его любимая поговорка — «чистые казармы — здоровые казармы»).

К этому времени наша артиллерия находилась в упадке, но энергичные мероприятия барона Аракчеева постепенно подняли русскую артиллерию на уровень западноевропейских. 5 мая ему был пожалован графский титул, причем к поднесенному для утверждения графскому гербу государь собственноручно прибавил надпись: «Без лести предан».

Великий князь Александр Павлович видел всю эту неутомимую деятельность, видел особенную любовь к нему своего грозного отца и понимал, что у графа хорошо устроенная голова и золотые руки на работу, а главное, его поражало полное отсутствие личного характера Аракчеева в служебных делах; правда, он не различал того, что Аракчеевым и в такие минуты горячей деятельности руководили не стремления к государственной пользе, а лишь корыстные (в широком смысле этого слова) домогательства хитрого царедворца, имевшие в тайне лишь желание укрепить личное положение.

При всей своей способности вникать в суть дела и схватывать самую его сердцевину, Аракчеев, следуя господствовавшему тогда направлению, все чаще и чаще сосредоточивался на показной стороне, на форме и наружности, на второстепенных, иногда до смешного ничтожных мелочах, но на таких именно, на которые обращал внимание и сам Павел I. Мало-помалу эта черта характера, вместе с его жестокостью и формализмом, стала первенствующей и не могла укрыться даже от глаз признательного Александра Павловича.

1 октября граф был вторично отставлен от службы «за ложное донесение». В то время как в карауле при арсенале находился артиллерийский батальон его брата Андрея, там случилась кража золотых кистей и галуна со старинной артиллерийской колесницы. Граф донес, что караул содержался от полка ген. Вильде; Государь исключил его из службы, но в это время Кутайсов раскрыл всю правду. Узнав на плацу, во время развода, о замене Аракчеева Амбразанцевым, великий князь Александр Павлович сказал Тучкову: «Слава Богу, могли бы опять напасть на такого мерзавца, как Аракчеев», и в то же время написал Аракчееву утешительное письмо, в котором встречаются такие строки: «Я надеюсь, друг мой, что мне нужды нет при сем несчастном случае возобновить уверение о моей непрестанной дружбе; ты имел довольно опытов об оной, и я уверен, что ты о ней не сомневаешься. Поверь, что она никогда не переменится».

Видимо, великий князь был уверен в скором возвращении Аракчеева. Граф Аракчеев вернулся в Петербург 27 апреля 1803 года. Новый император назначил его на прежнюю должность инспектора всей артиллерии и командира л.-гвардии артиллерийского батальона. Продолжая работать усердно над усовершенствованием нашей артиллерии, он пожал хорошие плоды в блестящей работе нашей артиллерии в важнейших боях кампании 1806-1807 гг. Александр I это прекрасно понимал и чрезвычайно был ему за то признателен. Во время Аустерлицкого сражения граф находился в свите императора. Когда Александр I вздумал было поручить Аракчееву начальствование одной из колонн, то он пришел в неописуемое волнение и отклонил поручение, ссылаясь на слабость нервов.

27 июля 1807 г. Аракчеев произведен в генералы от артиллерии, а 12 декабря назначен, при сохранении носимых им званий, еще состоящим при Государе Императоре по артиллерийской части; наконец, 13 января 1808 г. граф Аракчеев поставлен во главе Военного министерства и кроме того назначен генерал-инспектором всей пехоты и артиллерии, затем ему были поручены Военно-походная канцелярия государя и Фельдъегерский корпус.

Из перечисления всех этих должностей видно, что Аракчеев в это время уже занимал в военном ведомстве более высокое положение, чем во времена своего фавора у Павла I, но значение его все более и более усиливалось; здесь он себя чувствовал более прочно: во-первых, благодаря мягкому характеру императора и особой, чисто дружеской признательности за помощь на прежней службе, во-вторых, отсутствие более способных и ловких царедворцев (кн. Волконский в это время был в заграничной продолжительной командировке) исключало необходимость конкуренции, и в-третьих, Александр I видел его плодотворную службу на пользу нашей артиллерии. Аракчеев А.А. занимался по указанию Государя созданием военных поселений.

В чем же секрет такого необычайного возвышения графа? Молодой император был крайне ревнив к своей власти, мелочен и, в довершение, — подозрителен. Главный предмет его попечений составляла армия. Страсть к смотрам и учениям от Павла I перешла к нему по наследству. Все, что касалось армии, до самого малейшего назначения, должно было исходить от императора, чтобы армия знала только его одного. Это была святая святых, касаться которой никто не смел, ничье вмешательство не терпелось в этой области, где все решалось по приказу и при непосредственном участии императора.

Зная Аракчеева за большого работника и знатока военного дела, хотя не обладающего широким кругозором и способностями, но зато владеющего большим опытом, император ценил в нем больше всего полную безгласность и слепое исполнение предначертаний свыше, в чем Александр неоднократно убеждался еще в царствование своего отца. Не замешанный в цареубийстве, Аракчеев к тому же не служил живым укором и не тревожил никогда не заживавшей в душе Александра раны. Император был уверен, что антипатия, всегда внушаемая Аракчеевым, будет способствовать ореолу его.

Облеченный полным доверием Государя, Аракчеев в бытность военным министром немало упорядочил дела этого ведомства. Деятельность его коснулась почти всех отделов военного управления, но нельзя сказать, что он придавал одинаковое значение всем отраслям, что он имел известный план упорядочения и приведения в стройное целое работы всех органов своего министерства. Не обладая достаточно глубоким пониманием военного дела, будучи воспитан Павлом I в духе наружной, мелочной военной службы, новый министр обратил внимание на то, что ему было самому более доступно: строевая часть, своевременное снабжение войск всем необходимым, устройство их и военные госпитали составляли «главное занятие» военного министра, по определению графа Аракчеева.

Почему же он был поставлен у такого важного дела? Ответ на этот вопрос можно найти в одном из Высочайших указов 1808 года: «Опыты прошедших военных действий уверили меня в том справедливом мнении, что строгая дисциплина есть душа военной службы, что малейшее послабление начальника есть первое начало расстройства в целом и что части оного, расслабляясь мало-помалу от сего начала, влекут напоследок за собою последствия, которых ни власть, ни благоразумие несильны уже вдруг пресечь. Сии-то причины были поводом худого послушания младших пред старшими, соперничеств между старшими, и напоследок возрождению мародеров, которые наносили столь важный вред всей армии…»

Александр I, помня с каким совершенством Аракчеев наблюдал за внедрением дисциплины при Павле I, естественно, должен был остановиться на нем и теперь, раз считал необходимым подтянуть в армии дисциплину, расшатанную неудачными кампаниями 1805, 1806-07 гг. Однако общегосударственные реформы, начатые Государем при восшествии на престол, требовали коренных преобразований и всей военной системы, к которым и надлежало приступить немедленно; наконец, для императора было ясным, что скоро предстоит серьезная борьба с Наполеоном — надо было безотлагательно приступать к подготовке к ней; Александр I вполне сознавал, что выполнить все эти требования и вообще вести армию вперед Аракчеев не в состоянии.

Ввиду этого граф Аракчеев должен был уступить пост военного министра другому лицу, которое соединяло в себе необходимые военно-административные способности и знание войскового быта мирного времени с боевым опытом, со знанием и пониманием войны и всего того, что требовалось в видах доведения боевой подготовки армии до той степени, которая необходима для борьбы с Наполеоном. В январе 1810 года военным министром был назначен генерал от инфантерии Барклай де Толли М.Б., а граф Аракчеев остался при Государе с сохранением остальных должностей. В мае 1812 года он сопровождает Александра I в Вильну и находится с ним при армии вплоть до Полоцка.

По возвращении в Петербург граф Аракчеев, в звании члена состоявшего при императоре особого комитета, был занят организацией окружных ополчений, в первых числах августа заседал в другом комитете графа Салтыкова Н.И., избравшего Кутузова М.И. верховным вождем над всеми нашими войсками, боровшимися с Наполеоном, и в том же месяце сопровождал Государя в Або на свидание с наследным принцем Швеции. В его ведении находился Военный кабинет Его Величества, а это одно уже достаточно свидетельствовало о его значении. «И с оного числа (17 июня), — пишет Аракчеев в своих автобиографических заметках, — вся французская война шла через мои руки, все тайные донесения и собственноручные повеления Государя Императора».

Можно считать, что фактическим распорядителем военного ведомства и в это время, ввиду нахождения Барклая де Толли во главе 1-й Западной армии, был Аракчеев, однако распорядителем он являлся безответственным, так как за беспорядки в делах снабжения армий довольствием в это время суду был предан временно управлявший Военным министерством генерал-лейтенант князь Горчаков А.П.

В Париже 31 марта 1814 г. государь собственноручно написал было уже приказ о производстве Аракчеева в генерал-фельдмаршалы, но граф упросил отменить приказ и 30 августа лишь принял царский портрет для ношения на шее. Он сопровождал Государя и при вторичном заграничном путешествии в 1815 году.

И вот, когда весь запас твердой воли Александра I оказался потраченным на борьбу с Наполеоном, когда все свое время Александр стал тратить на разрешение политических дел Европы, император в последнее десятилетие своего царствования уже не мог быть Александром прежних лет; он видел, что как в самой России, так и в его любимых войсках приобретено многое, но приобретенное не устроено, а старое расшаталось; надо все это заново перестроить, но ни времени, ни сил на это у него уже не было. Теперь он искал себе в помощники не смелых реформаторов, а прежде всего исправных, точных делопроизводителей, которые не могут заслонить его от армии. Вот при каких условиях бремя забот по управлению и другими отраслями государства постепенно перешло в «жесткие руки верного друга», доверие к которому теперь уже стало неограниченным.

Настало время, когда граф Ростопчин мог сказать: «Граф Аракчеев есть душа всех дел». С этого времени, как справедливо отметил Шильдер Н.К., «тусклая фигура Аракчеева успела уже окончательно заслонить Россию от взоров Александра». С этого времени ничто не могло миновать рук всесильного графа, от усмотрения которого и зависело разрешение того или другого государственного дела; значение министров свелось к малому; единственным непосредственным докладчиком Государю стал Аракчеев как член Комитета министров; дело дошло до того, что Аракчеев делал свои пометки и писал заключения на журналах Комитета министров, представляемых Его Величеству, и это вошло в обычай, стало обыкновенным делом.

Характерным подтверждением этого служит эпизод, рассказанный бароном Штейнгелем В.И. (декабристом) в его записках относительно восстановления из пепла сожженной Москвы. Бывший тогда главнокомандующим в Москве генерал Тормасов А.П. составил план этого восстановления в 1815 г. и представил его лично Государю в Зимнем дворце, прибыв для сего из Москвы. На другой день этот план был уже у Аракчеева. Вытребовав к себе адъютанта Тормасова — барона Штейнгеля В.И., Аракчеев ему сказал: «Здравствуйте, г. барон; вы с Александром Петровичем приехали сюда с проектами. Государь мне их передал, чтобы я их рассмотрел вместе с ним. Так доложи же ты своему Александру Петровичу — как ему угодно: я ли к нему приеду или он ко мне пожалует?» Понятное дело, что ген. Тормасов пожаловал к нему с докладом, а в итоге через несколько дней проект и план получили Высочайшее одобрение и ген. Тормасов возвратился в Москву к деятельному выполнению своих предложений.

В этот период деятельность графа была всеобъемлющая. По свидетельству историка Шильдера Н.К., в последние годы царствования Александра у государственного кормила дремали старики министры (Татищев, Лобанов, Ланской, Шишков); они казались более призраками министров, чем настоящими министрами. За всех бодрствовал один всем ненавистный Аракчеев; однако неограниченным распорядителем войск по-прежнему являлся Александр I, предоставлявший Аракчееву лишь черновую работу и тот произвол, который всегда во власти управляющего большого барского имения. Наступила та эпоха в царствовании Александра I, которая называется «аракчеевщиной», подобно тому как в XVIII столетии время правления Анны Иоанновны было прозвано «бироновщиной».

Естественно, что и от Аракчеева не могла укрыться та эволюция, которая совершилась с офицерами гвардии, отчасти и армии, во время заграничных походов, а также интерес, выказываемый многими нижними чинами в отношении своего развития; естественно также, что Аракчеев, воспитанный Павлом I, менее всего был расположен к поощрению этого. У него возбуждались опасения за нарушение дисциплины, что всего скорее, по его мнению, могло быть следствием вторжения свободных мыслей извне и возбуждения размышления в среде офицеров и солдат. За выделением времени для обычных занятий, у офицеров и солдат все еще оставалось достаточно свободного времени; надо было занять и это свободное время. Естественно, что для Аракчеева всего понятнее было это время занять фронтовыми занятиями; нетрудно было ему эту мысль внушить и Государю; надо было лишь разбудить старую страсть, отодвинутую сначала борьбой с Наполеоном, а затем усиленными занятиями на европейских конгрессах.

Достаточно было начальствующим лицам узнать о том значении, которое придают фронту император и Аракчеев, как фронтовые занятия получили особенно широкое распространение; воспрянули в армии многие офицеры, воспитанные во времена Павла; скоро увлечение перешло всякие границы; забыли, для чего эти занятия были созданы, а считали, что они должны служить венцом всего обучения войск; сам император, а за ним и остальные высшие начальники обыкновенно на смотру обращали внимание лишь на эти занятия.

К сожалению, и главнокомандующий 1-й армией, фельдмаршал Барклай де Толли, после 1815 года, подчиняясь требованиям Аракчеева, стал, по свидетельству ген. Паскевича, «требовать красоту фронта, доходящую до акробатства, преследовал старых солдат и офицеров, которые к сему способны не были, забыв, что они еще недавно оказывали чудеса храбрости, спасли и возвеличили Россию… Армия не выиграла от того, что, потеряв офицеров, осталась с одними экзерцирмейстерами… В год времени войну забыли, как будто ее никогда и не было, и военные качества заменились экзерцирмейстерской ловкостью». Эти заметки героя Смоленска чрезвычайно характерны. Герой 1812 года и Шведской войны, бывший военный министр, человек образованный и фельдмаршал слепо исполняет муштровочные требования Аракчеева, и как еще исполняет? Так исполнял во времена Павла его требования лишь один Аракчеев. Было ли время при таких серьезных занятиях еще изучать деяния Фридриха и других великих полководцев? Конечно, нет.

Не лучше обстояло дело и во 2-й армии. Государь и Аракчеев смотрели на нового главнокомандующего этой армией (после Беннигсена), графа Витгенштейна, как на человека слабого и слишком доброго. В 1818 году в армию был командирован из Петербурга будущий начальник штаба этой армии, молодой и ловкий генерал-майор Киселев, с поручением приготовить армию к Высочайшему смотру.

Полагая, что армия, расквартированная вдали от Петербурга, недостаточно усвоила новую муштру, к которой главнокомандующий относился довольно-таки скептически, решили командировать опытного человека, который сумел бы отдрессировать и вымуштровать армию таким манером, каким привык смотреть император. Надо думать, что эта командировка была делом рук князя Волконского П.М., который особенно ревниво следил за тем, чтобы Государь не был расстраиваем дурной подготовкой войск, любимых им до сего времени больше всего. А что Александр I в это время придавал большое значение парадам и понимал в этом толк, можно видеть хотя бы из случая, имевшего место в Варшаве 23 сентября 1816 года.

Во время большого парада всем войскам, расположенным в Варшаве и ее окрестностях, когда отлично выдрессированная пехота проходила батальонными колоннами, Государь с приятной улыбкой сказал цесаревичу: «Это точно так, как польские графленые в клеточках рапорты». Из этого уже можно вывести, насколько мысли Александра I к этому времени сроднились с шаблонами, что еще более сближало его с Аракчеевым. Стремление все сглаживать и равнять к этому времени у императора переходило уже в манию.

Но едва ли не самой яркой характеристикой тогдашнего обучения войск будут нижеследующие строки ген. Киселева в его переписке с Закревским. Вопрос о войне с Турцией, ввиду восстания Греции, не разъяснившийся в 1821 году, оставался нерешенным и в начале следующего года, и во второй армии не знали, к чему же готовиться — к войне или к давно ожидаемому смотру Государя. Из этого видно, что смотровые требования того времени были настолько серьезны, что к ним надобно было готовиться заблаговременно, настойчиво и упорно. Следует признать, что гибельная система Аракчеева, не являющегося уже ответственным за армию, но влияющего на нее сильнее любого военного министра, благодаря личным отношениям с императором, дала самые богатые всходы.

Забыты были богатые уроки войн с Наполеоном, и на сей раз безвозвратно. Нижние чины были большею частью безграмотны; об их образовании перестали думать — некогда было. Срок службы по-прежнему был 25-летний (для однодворцев, жителей Малороссии, Новороссии и Слобод. Украины — 15-летний); штрафные солдаты должны были служить бессрочно. В 1813 году обычный срок службы для нижних чинов гвардии был уменьшен до 22 лет.

Не то мы видим в Кавказской армии, руководимой талантливым Ермоловым; в ней боевая жизнь била ключом, о муштровке и линейных учениях не приходилось и думать — не было ни времени, ни места; не много времени тратили в кавказских войсках и на смотры; петербургского парадера, попавшего в эту армию, прежде всего поражал непарадный вид войск, и подчас презрительное слово «оборванцы» срывалось у него из уст или в письмах к своим в Петербург. Зато имя русское гремело не только по Кавказу, но и по всей Персии и Малой Азии.

Таким образом, необходимо прийти к выводу, что к концу царствования, благодаря умелому влиянию Аракчеева на Александра I, у него вполне расцвела любовь к военной муштре, зачатки которой были так прочно заложены Павлом I. Забыли, что в мирное время следует учить только тому, что придется делать на войне; считали, что вся цель военного дела заключается в педантическом парадировании. Глубокое изучение ремешков, правил вытягивания носков, равнения шеренг и выделывания ружейных приемов составляли почти исключительные занятия строевых генералов и офицеров; все сидели на мелочах и проверяли лишь мелочи. Главнокомандующий 2-й армией, граф Витгенштейн, командовавший с честью отдельным корпусом в 1812 году и армией в 1813 году, перед Высочайшим смотром 2-й армии смотрит и беспокоится почти исключительно о мелочах. Так, в одном из своих писем к Киселеву осенью 1823 года он просит «обратить внимание, чтобы этишкеты и прочия вещи были выбелены как можно лучше, ибо Государь очень много смотрит на это».

В одном из приказов по армии было указано, что на смотру главнокомандующего «панталоны в пехоте были недостаточно выбелены». Дело дошло до того, что самым вредным для солдат считали войну. Император Александр в беседе с графом Каподистрия прямо сказал: «Довольно было войн на Дунае, оне деморализируют армии». Недаром же один из сознающих еще в армии вред такого обучения, генерал Сабанеев, командир 6-го пехотного корпуса (бывший на Березине начальником штаба у Чичагова и в кампании 1814 года — начальником штаба армии Барклая), писал Киселеву: «Учебный шаг, хорошая стойка, быстрый взор, скобка против рта, параллельность шеренг, неподвижность плеч и все тому подобные, ничтожные для истинной цели предметы, столько всех заняли и озаботили, что нет минуты заняться полезнейшим. Один учебный шаг и переправка амуниции задушили всех, от начальника до нижнего чина.

Какое мученье несчастному солдату, и все для того только, чтобы изготовить его к смотру! Вот где тиранство! Вот в чем достоинство Шварца, Клейнмихеля, Желтухина и им подобных! Вот к чему устремлены все способности, все заботы начальников! Каких достоинств ищут ныне в полковом командире? Достоинство фронтового механика, будь он хоть настоящее дерево… Что же ожидать должно? Нельзя без сердечного сокрушения видеть ужасное уныние измученных ученьем и переделкой амуниции солдат.

Нигде не слышно другого звука, кроме ружейных приемов и командных слов, нигде другого разговора, кроме краг, ремней и вообще солдатского туалета и учебного шага. Бывало, везде песня, везде весело. Теперь нигде их не услышишь. Везде цыцгаузы и целая армия учебных команд. Чему учат? Учебному шагу! Не совестно ли старика, ноги которого исходили десять тысяч верст, тело которого покрыто ранами, учить наравне с рекрутом, который, конечно, в короткое время сделается его учителем».

Кто же был причиной таких страшных реформ? Да все тот же Аракчеев, имевший в это время неограниченное доверие Александра I. Невольно вспоминаются при этом слова того же Сабанеева из его письма от 13 ноября 1819 года к Киселеву: «Не грустно ли видеть каждому благомыслящему человеку, какое влияние сей гнилой столб имеет на дела государственные?»

По материалам очерка Генерального штаба полковника  Никольского В.П., из книги «История русской армии», М., «Эксмо», 2014, с. 345 – 350.