11 ноября 1918 года в одиннадцать часов по Гринвичу страны Антанты объявили об окончании Первой мировой войны орудийным салютом. Война, продолжавшаяся четыре года, три месяца и десять дней, как и следовало ожидать после провала шлиффеновского блицкрига в битве на Марне, закончилась победой Антанты над странами Центрального блока.

Несопоставимость потенциала противоборствующих блоков после крушения «плана Шлиффена» в августе 1914 года уже не могла быть выправлена никакой военно-экономической организацией, столь блестяще проявленной Германией: «Экономический фактор — истощение сил блока Центральноевропейских держав, предопределенное их геополитическим положением, наряду с вводом в войну огромных резервов Антанты — ресурсов колониальных владений Великобритании и Франции и военно-экономического потенциала США — в конечном счете, решил исход войны» (Михалев С.Н. «Военная стратегия: Подготовка и ведение войн Нового и Новейшего времени», М., 2003, с. 831).

Однако для России война фактически завершилась на год раньше. Приход к власти партии большевиков в конце октября 1917 года знаменовал собой выход Российской империи (провозглашенной, впрочем, в начале сентября буржуазно-демократической республикой) из войны. Установившееся на Восточном фронте перемирие означало, что Россия, раздираемая революционным процессом на клочки, приступила к сосредоточению на внутренних проблемах, а именно на Гражданской войне 1918-1924 годов.

Официально Россия вышла из войны после заключения 3 марта 1918 года Брест-Литовского мирного договора Советской России со странами Четверного союза. На практике же русская армия стала демобилизовываться сразу после большевистского переворота и перехода Ставки под контроль нового Верховного Главнокомандующего прапорщика Крыленко Н.В.

Боевые действия на Восточном фронте прекратились, и лишь в феврале 1918 года последовала кратковременная вспышка локальных боев на псковском направлении, ставшая последней каплей для подписания мира советским правительством Ленина В.И. Утрата русскими огромных территорий и оккупация австро-германцами Прибалтики, Украины, Белоруссии, Донской области и Кавказа продолжались недолго. После поражения во Франции летом-осенью 1918 года и разгрома на Балканах в странах Центрального блока произошли революции.

Германская и Австро-Венгерская монархии пали, а новые правительства были вынуждены капитулировать. После этого на той территории бывшей Российской империи, что находилась под австро-германской оккупацией, также была распространена российская Красная Смута. Советская власть немедленно разорвала условия «похабного мира».

Итогами войны стали значительное территориальное сокращение Германии (плюс потеря всех колоний), окончательный и давно ожидаемый распад Австро-Венгрии на ряд независимых государств, оккупация большей части Турции войсками победителей, окончательная утрата Болгарией выхода в Средиземноморье. Репарации с побежденных, уничтожение вооруженных сил стран Четверного блока послужили для торжества Запада и его союзников по Первой мировой войне, в числе которых уже не было России — Российской империи. Той самой России, что, по всем объективным критериям должна была оказаться в стане победителей, а волей судьбы оказалась среди побежденных.

Интересно, что Европа, на протяжении нескольких десятилетий готовясь к Большой войне, отчаянно не желала ее. Даже после выстрела Гаврилы Принципа, ставшего поводом к развязыванию агрессии, мало кто верил в то, что война уже стоит на пороге. Все были уверены, что дипломаты так или иначе разрешат возникший между Сербией и Австро-Венгрией конфликт. Великий князь Александр Михайлович, двоюродный дядя императора Николая II, отмечал в своих воспоминаниях об июле 1914 года:

«Ни один из сотни миллионов европейцев того времени не желал войны. Коллективно — все они были способны линчевать того, кто осмелился бы в эти ответственные дни проповедовать умеренность… Все были правы. Никто не хотел признавать себя виновным. Нельзя было найти ни одного нормального человека в странах, расположенных между Бискайским заливом и Великим океаном». В завершение своих мыслей великий князь дает совершенно точную и отчаянно справедливую оценку произошедшего: «Мне довелось быть свидетелем самоубийства целого материка».

Тотальная война всегда подразумевает войну на уничтожение. А когда такой войной охвачен целый материк, причем материк, стоящий во главе прогресса человеческой цивилизации, то ожесточенность боевых действий становится еще более понятной. На этой почве активно и стремительно произрастают различные внечеловеческие «теории», оправдывающие собственную разрушительную энергию. «Недочеловеки», «варвары», «боши», «жидомасоны», «лягушатники» и тому подобные термины призваны, оправдывая себя, представить неприятеля если еще и не человеком, то как минимум человеком недостойным такого наименования. Во главе «теоретических обоснований» своих действий стоят агрессоры, а уже по ходу войны к ним «подтягиваются» те, кто все-таки старался уклониться от конфликта.

Неудивительно поэтому, что нечеловеческое язычество, густо замешанное на кровавых массовых жертвоприношениях в концлагерях, в конечном счете расцвело именно в Германии, в период правления нацистской партии — концентрированного сгустка ненависти к добру и гуманности. В Первой мировой войне ненависть только ещё проходила свою «обкатку», разрушая все без исключения международные договорен, изначально призванные не допустить саморазрушения цивилизации. Девятнадцатое столетие содрогнулось бы от практики своего детища — «короткого двадцатого века»: «Макросистема континентальных империй в течение длительного времени была внутренне стабильна, потому что, несмотря на частые войны между соседними империями все они придерживались определенных конвенциональных ограничений в своем соперничестве. В общем, они не стремились разрушить друг друга… Окончательный демонтаж системы конвенциональных ограничений в отношениях между континентальными империями занял несколько десятилетий и со всей силой проявился именно в ходе мировой войны» (Миллер А. «Империя Романовых и национализм: Эссе по методологии исторического исследования», М., 2006, с. 41.)

Понятно, что победоносная война была выгодна для всех и каждого. В то же время, сознавая свою ответственность, правительства великих держав Европы все-таки опасались развязать Большую войну, сознавая, что такая война надолго расколет Европу, и здесь военные партии оказались как нельзя кстати. Не военными готовилась война, но когда она оказалась нависшей над горизонтами Европы реальностью, именно генералы побоялись опоздать с началом военных действий и проиграть. Так как именно германская военщина более прочих зависела от жестких графиков «плана Шлиффена», то она и поспешила ударить по своим противникам.

Собственные же выгоды, даже минимальные, видели все. Немцы — установление своего владычества в Европе. Англичане — сохранение мировой торговой гегемонии. Французы — реванш за 1870 год с той уверенностью, что он больше не повторится. Русские и австрийцы — победу в соперничестве на Балканах наряду со сложнейшими внутренними проблемами в каждой из этих держав. Италия — укрепление своих позиций в Средиземном море наряду с окончанием объединения Италии присоединением австрийского порта Триест.

Какова же роль России в этой войне, в которой она, изначально находясь в стане заведомого победителя, преждевременно вышла из войны, после чего оказалась в лагере проигравших? Невзирая на преждевременный выход из войны и свое отсутствие в стане победителей, Российская империя сделала громаднейший вклад в достижение победы Антантой. Достаточно сказать, что Россия одна сковывала до половины всех вооруженных сил неприятельского блока; что именно русское самопожертвование спасло в 1914 году Францию, и помогло союзникам укрепиться в 1915 году.

Даже после капитуляции 1918 года на востоке осталось до полутора миллионов австро-германских штыков, оккупировавших западную часть России: их также не хватило Гинденбургу в решающем наступлении весны 1918 года на Западе. Как замечательно отметил Керсновский А.А.: «Русский меч лежал грозной тяжестью на весах войны, хоть им и владели руки слабые и неискусные. Он сокрушил бы неприятельскую коалицию, найдись в России полководец. Россия одна схватилась с половиной сил Центральных держав; Франция, Англия, Италия и Соединенные Штаты — державы, во много раз сильнейшие техникой, поделили между собой другую половину» (Керсновский А.А. «История русской армии», М., 1994, т. 4, с. 165).

Однако союзники не пожелали оценить русский вклад в общую победу по достоинству. С одной стороны, преждевременный выход России из войны позволил западным державам вычеркнуть нашу страну из рядов победителей даже на официально-казенном уровне. При этом забылось все — то самое широко пропагандировавшееся в наиболее трудное для англо-французов время «братство по оружию». «Братство» — не для политики. Русская революция оказалась как нельзя кстати для держав Запада: можно было не выполнять свои обязательства перед русским, которые были заключены в наиболее тяжелое время войны. Степанов А.И. подытожил: «В конечном итоге, вооруженные силы России в 1914-1917 годах сыграли роли роль «парового катка» для срыва планов молниеносной войны и перемалывания значительной части совокупной военной мощи центральных держав. Русскую армию использовали в качестве того пресловутого мавра, который, сделав свое дело, должен был уйти в историческое небытие» («Население России в XX веке», М., 2000, т. 1, с. 80).

С другой стороны, Запад достиг обеих целей войны: и Германия и Россия выбыли из ряда великих держав. Более того: Германия была закреплена на уровне второстепенной страны Парижским мирным договором, а в отношении объятой пламенем Гражданской войны России союзники поспешили приступить к широкомасштабной интервенции. Обе великие державы были исключены из равноправных международных отношений, лишившись статуса независимых игроков не только на мировой, но даже и европейской геополитической «шахматной доске». При этом, нимало не стесняясь, англо-французы, а также американцы и японцы в своих секретных консультациях «делили» своего вчерашнего союзника на зоны влияния, подлежавшие оккупации и колониальной практике территориальной эксплуатации: тем самым Россия ставилась даже ниже побежденных стран Четверного блока. Об этом факте не следует забывать.

Мировая война российской монархии завершилась крушением монархического строя, преждевременным выходом из войны, сверхкровавой Смутой как итого Великой русской революции 1917 года, установлением советской власти в России после кровопролитнейшей Гражданской войны. Наверное, не будет лишним сказать, что после октябрьского переворота, в течение более чем четырех лет, друг с другом боролись две революции. Если во Франции конца восемнадцатого века в смертельной схватке сошлись роялисты и республиканцы, то в России начала века двадцатого — с обеих сторон в Гражданской войне сражались республиканцы. Только одни из них боролись за буржуазную республику, а другие — за республику Советов.

История сделала очередной непредсказуемый виток. Монархическая идея так и не была поднята на щит ни одной сколько-нибудь значительной силой в России, бесспорно, подавляющая часть монархистов находилась в стане Белого движения. Как говорит исследователь, в годы Гражданской войны «в офицерской среде отмечались, прежде всего, монархические устремления, причем к монархическому течению мыкали лучшие представители кадрового офицерства, наиболее подготовленные для строевой работы» (Волков С.В. «Трагедия русского офицерства», М., 2002, с. 216).

Так можно ли сказать, что русская монархия отжила свое? С одной стороны, по замечанию Булдакова В.П., после Первой мировой войны наблюдается процесс системного кризиса европейских монархий, которые одна за другой, не выдержав испытания войной, заменялись республиканским строем. Булдаков В.П., в частности считает, что системный кризис Российской империи был «связан, как представляется, с недостаточной оперативностью и эффективностью управления империей, постоянно запаздывающей реакцией властей на развитие событий в стране. Мало того, засилье бюрократии, коррупция, казнокрадство автоматически превращали власть в России из предмета привычного восхищения и добровольного подчинения в объект поношения, насмешек и самых невероятных слухов».

С другой стороны, это верно лишь в отношении тех монархических стран, что являлись великими державами и потерпели военное поражение в 1914 -1918 годах. Военный разгром стал определяющим фактором в крахе великодержавных монархических режимов: Э. Хобсбаум точно подметил, что «из побежденных стран ни одна не избежала революции». И все великие державы, потерпевшие поражение, являлись монархиями — Германия, Австро-Венгрия, Россия.

Действительно, можно спорить, потерпела ли поражение русская монархия, будучи сброшена революцией раньше времени, или разгром целиком лежит на совести революционной власти. Представляется, что, так или иначе, была война и была революция. В конечном счете Германия также не потерпела окончательного поражения, выбыв из войны, в качестве первопричины, вследствие истощения страны, капитуляции союзников и разворачивавшейся в Германии революции.

Военное поражение Российской империи стало логическим итогом того ведения войны, что продемонстрировали и император, и Временное правительство. Могло быть по-иному, не будь революции? Могло. Поэтому мы и не говорим, что поражение было закономерным, но лишь — логически и объективно вытекающим из практики ведения войны в 1914-1917 годах.

Те же русские эмигранты — участники войны считали, что Россия фактически потерпела поражение в Первой мировой войне, хотя, как писал Н. Головин, «без решительной победы ее врагов над Российской Армией на театре войны». Но то же можно сказать и в отношении Германии, а между тем поражение Германии в Первой мировой войне не подвергается сомнению. Обобщая исследовательский опыт эмигрантов, А. Савинкин считает, что «в Первой мировой войне Россия понесла сильнейшее внутреннее поражение.

Война закончилась не победой, сопряженной с могуществом и народным одушевлением, а настоящей бедой-катастрофой: разложением армии и флота, двумя революциями, кровавой Гражданской войной, опустошительным социалистическим экспериментом, очередной серией бессмысленных и неподготовленных войн, утратой и растратой завещанного от предков богатейшего наследия, территорий, людских ресурсов. Цена за нежелание «довоевать» и неумение побеждать оказалась слишком высокой» («Военная мысль в изгнании. Творчество русской военной эмиграции», М., 1999, с. 500; «Государственная оборона России: императивы русской военной классики», М., 2002, с. 531).

В определяющем отношении преждевременный выход Российской империи из мировой борьбы был обусловлен позицией, занятой основной массой населения  страны (85 %), — крестьянством, составлявшим львиную долю вооруженных сил и дававшим обороне рабочие руки в промышленности, а также и продовольствие. В чем чина того, что русское крестьянство, в отличие от наций Европы, так и не восприняло Первую мировую войну как «свою», необходимо-насущную и требовавшуюся для улучшения жизни государства и народа?

В отношении субъективной психологии в современной историографии существует точка зрения о том, что Первая мировая война стала роковой для Российской империи вследствие своего «окраинного» характера, удаленности театра боевых действий от великорусских губерний. Русский крестьянин, не могший осознать целей неожиданного союза с Западом и необходимости противоборства с Германией сознательно, как гражданин и патриот своего отечества, защищать Польшу  и Литву, пусть даже и входивших в состав Российской империи (Вронский О.Г. «Государственная власть России и крестьянская община в годы «великих потрясений» (1905-1917)», М., 2000, с. 387-388).

Действительно, современная война, национальная война XX столетия, с одной стороны, потребовала вовлечение в тяжелейшее противостояние всех сил нации, а с другой — своей «затянутостью» и расплывчатостью целей вызвала крайнюю неустойчивость в поведении широких народных масс, и в первую голову солдатских масс. Ограниченность крестьянского кругозора рамками сельской общины, его вековая оторванность от внешнего мира и неинформированность в области государственной политики (в других странах большинство граждан читали ежедневные газеты) подразумевали тот факт, что враг должен обязательно напасть на родной очаг. И вот тогда-то агрессор получит решительный и жестокий отпор. Искать врага вдали от родного дома, в тысячах километров от своей деревни, на взгляд крестьян, было бессмысленно.

Поэтому хорошо дрались кадровики и молодые новобранцы, жаждавшие видеть жизнь. И поэтому плохими считались второочередные ополченские дивизии, особенно те из них, что возглавлялись невыдающимися командирами, а таких было большинство: к 1917 году из шести миллионов людей, прошедших к началу войны военную службу, в строю осталось немногим более миллиона; и из этих большая часть — мужчины за тридцать лет. Так что корень вопроса лежал не столько в военной подготовке солдата, сколько в его политическом обучении: «В России в силу запаздывания социальной трансформации общества в условиях модернизации, сохранения замкнутых в рамках локальных сообществ, сословно неполноправных крестьянских масс, буржуазная нация складывалась медленно, что определило более низкий, чем в развитых капиталистических странах, уровень национальной консолидации и национального самосознания народа» (Поршнева О.С. «Ментальный облик и социальное поведение солдат русской армии в Первой мировой войны (1914 — февраль 1917 г.) // «Военно-историческая антропология». Ежегодник. М., 2002, с. 254).

Государственная власть Российской империи не смогла к началу мирового противоборства обеспечить такую консолидацию нации вокруг престола. В военное же время масса негативных проявлений российской действительности была еще более усугублена. Между тем элита страны ясно сознавала, что отставание от Запада в двадцатом веке будет равнозначно потере суверенитета. Это явление стало отчетливо проявляться уже после Первой русской революции 1905-1907 годов.

Начатые правительством Столыпина П.А. внутренние реформы, ставшие логическим продолжением осторожного реформирования предшествующего времени, «подтягивали» активы Российской империи к уровню великих держав Европы, которые в этот момент активно готовились к Большой европейской войне. Ради этого русской верховной власти в очередной раз пришлось пожертвовать самобытностью страны и переводить ее развитие на капиталистический путь, причем в его чрезмерно форсированном варианте.

Таким образом, перед последним царским режимом стояла задача одновременного «скачка» в экономическом развитии и сдерживании военной угрозы со стороны Запада, который если не прямо, так опосредованно втягивал Россию в Большую войну. Если Германия и Австро-Венгрия открыто рассматривали Российскую империю как вероятного противника, то Франция и Великобритания отчетливо сознавали, что без России разгром Антантой Центрального блока невозможен. Поэтому участие нашей страны в Первой мировой войне было практически неизбежным: избежать военного конфликта было возможно лишь ценой утраты престижа страны, вероятной политической изоляцией, потерей всех союзников, утратой своих позиций на международной арене.

Война подвергла испытанию на прочность не только русскую государственную систему, но и весь ее политический и социально-экономический строй. Но даже и теперь монархия оказалась трагически одинока: либеральная буржуазия могла поддержать ее только при условии передела власти; крестьянские массы жаждали лишь одного — земли. Никто не задумывался о том, что наше Отечество дошло до той кризисной черты, за которой стоит только тезис «победа или смерть!».

В свою очередь не отличавшаяся гибкостью верховная государственная власть не собиралась идти на уступки в пользу буржуазии и крестьянства. Такая позиция последнего императора Николая II Романова и его окружения могла иметь успех исключительно при условии обеспечения победы в Большой войне: победы достаточно быстрой, умелой и решительной. Власти не только не смогли обеспечить такой победы, но даже, напротив, усугубили тяготы военного времени в сознании и жизнедеятельности нации. Поэтому в этом смысле совершенно прав  Шацилло К.Ф., показавший, что «непосредственным виновником поражения России в Первой мировой войне является третьеиюньский политический режим, оказавшийся неспособным адекватно ответить на вызовы современной эпохи, предвидеть последствия своих имперских амбициозных планов» (Шацилло К.Ф. «От Портсмутского мира к Первой мировой войне. Генералы и политика», М., 2000, с. 5).

Пустопорожнее и провоцирующее агрессоров бряцание оружием, влияние «военной партии», обман самого себя в смысле подготовки страны к Большой европейской войне — все это было свойственно режиму последнего русского императора. Действительно, буржуазия не проявила должного патриотизма в годы войны (одно дело — словесные декларации, и совсем иное — упорная работа на оборону, принесение капиталов «на алтарь отечества», отказ от политической борьбы на время военных действий), и объективно даже сделала все от нее зависящее, чтобы проиграть войну. Но и верховная монархическая власть оказалась столь закоснелой и затупившейся, что не нашла сил пойти на компромисс с общественностью, не смогла достойно вести войну.

После 1918 года в Европе осталась масса монархий — те же Великобритания, Бельгия, Югославия, Румыния; нейтральные Испания и Швеция. Но только в одной стране, потерпевшей поражение в мировой войне, удержалась монархия — в Болгарии, причем в двадцатых годах помощь как раз русских белогвардейцев, ставших к тому времени эмигрантами, едва-едва спасла болгарского царя от революции. Опять-таки Германия была довольно развитой парламентской монархией, так что говорить о крахе одних лишь самодержавств не совсем верно.

После Первой мировой войны пали лишь те монархии, что потерпели поражение, причем именно военное поражение, признанное их нациями. В определенном смысле на военное поражение самым непосредственным образом влияла форма правления. Здесь можно выделить несколько аспектов.

Дело в том, что в Германии, России и Австро-Венгрии милитаризация политической власти достигла своего максимума. Главы государств, фактически являвшиеся и Главнокомандующими своими вооруженными силами (монархический принцип неизбежно подразумевает такой оборот, невзирая на наличие чисто юридических фигур вроде великого князя Николая Николаевича в России или эрцгерцога Фридриха в Австро-Венгрии), сосредоточили в своих руках всю военную и гражданскую власть. Бельгия, Сербия и Румыния явились народами-изгнанниками, и только участие в войне на стороне сильнейшего блока спасло их политический строй от краха.

«Тотальная» мировая война — не для традиционных монархий. Разделение властей, а, следовательно и ответственности, в конституционных государствах (фактически конституционных, а не просто связанных наличием писаной конституции) не вело к подрыву престижа самой власти как таковой, которая в монархических странах была сконцентрирована и олицетворена в личности монарха.

Возможно, что, как и в XIX столетии, ситуацию мог выправить союз монархических государств между собой, тем более необходимый, что этот же самый вариант предусматривался и логикой геополитических законов. Но этого не произошло: Россия и Германия стали врагами, причем немцы поспешили бросить вызов всему миру, а русские встали на сторону своих традиционных противников против своего векового союзника. Монархические режимы, приняв самое активное участие в развязывании Большой европейской войны, совершили самоубийство. А ответственность за самоубийство лежит прежде всего, разумеется, на самом самоубийце.

По материалам книги М.В. Оськин «История Первой мировой войны», М., «Вече», 2014 г., с. 483-491.