Недавно Русская Православная Церковь праздновала 700-летие со дня рождения преподобного Сергия Радонежского (1314 (?) – 1392). Сергий Радонежский всегда широко почитался на Руси. Его духовные подвиги становились образцом для многих поколений наших соотечественников. В своём послании всей полноте Русской Православной Церкви в связи с 700-летием со дня рождения святого преподобного Сергия Радонежского Святейший Патриарх отметил:

«Будучи образцом незлобия и скромности, преподобный Радонежский игумен, который не искал славы человеческой, был возвеличен самим Богом… Ему, смиренному труженику на ниве Господней, всегда избегавшему почестей и знаков власти, как светской, так и церковной, а также и его монастырю Промыслом Вседержителя было уготовано стать центром важнейших событий эпохи — событий, на века определивших судьбу нашего народа и всей нашей земли».

Преподобный сыграл огромную роль в становлении единого Русского государства: он был миротворцем в княжеских междоусобицах, от которых Русь страдала не меньше, чем от татарского владычества, он же преподал благословение Дмитрию Донскому на сражение в Куликовской битве. Известный русский историк Василий Осипович Ключевский отмечал, что при имени преподобного Сергия народ вспоминает своё нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое… Творя память преподобного Сергия, мы проверяем самих себя, пересматриваем свой нравственный запас, завещанный нам великими строителями нашего нравственного порядка.

Благодаря дипломатическим способностям Сергию Радонежскому удалось не просто найти компромисс между князьями, но и сплотить политическую элиту того времени. Ему это удалось в тяжёлое время раздробленности и открытой вражды. Преподобный понимал, что подобная ситуация не сможет избавить государство от многолетней зависимости от Золотой Орды.  Сергий Радонежский повлиял не только на становление русской государственности, но и на формирование самого русского народа, для которого Православие стало, по сути, нациообразующим фактором. По мнению русского философа и богослова отца Павла Флоренского, «в лице его русский народ сознал себя; своё культурно-историческое место, свою культурную задачу, и только тогда, сознав себя, — получил историческое право на самостоятельность…»

История жизни Сергия трогает русское сердце отдаленным, но явственно слышимым зовом: оставь всяческую корысть, уйди из города, уйди в места дикие и пустынные, на остров посреди озера, в чащу, в пещеру, и там, в тишине, размышляй о Боге, взывай к нему, тогда Он ответит. Святой Сергий родился в семье ростовских бояр то ли в 1314-м, то ли в 1322 году. Сергий удалился от суетной жизни. Он и старший брат Стефан, молодые монахи, поселились в глухой лесистой местности. На холме Маковец они выстроили деревянный храм во имя Святой Троицы.

Не выдержав тягот неблагоустроенной жизни, к тому же оторванной от городской культуры, Стефан покинул брата и отправился в Москву. Там он поселился в Богоявленском монастыре. А Сергию досталось место, где молчаливое сосредоточение на диалоге с Господом ничем не могло быть прервано. Вести о благочестивом человеке, избравшим опасную и скудную жизнь пустынника, разнеслись по округе. Вокруг деревянного домика Сергия выросла маленькая община учеников — всего 12 человек, как апостолов у Христа. В 1354 году епископ Афанасий Волынский поставил Сергия во игумны. Настоятель Свято-Троицкого монастыря на Маковце ввел там общежительный устав, столь необычный на Руси.

В XIV столетии в Пскове и Новгороде зарождается и растёт движение стригольников (сектантов-раскольников), которые отвергали церковную иерархию, монашество, таинства, выражали недовольство практикой «поставления пастырей на мзде». Такое сильное религиозное движение, конечно, не могло оставить Сергия равнодушным. Почему оно зародилось именно в то время? «Я думаю, что очень многое в истории нашей церкви вообще и новгородской в частности было связано с эпидемией чумы, накатившей двумя волнами (примерно с 1348-1349 годов по 1353-й и в первой половине 1360-х).

Эта эпидемия охватила степной Восток и Средиземноморье, потом Западную Европу. И вот в Западной Европе реакцией населения на чуму стал прилив религиозной экзальтации, усиление покаянных настроений. Религиозным людям всё было понятно: чума — наказание за грехи. Чтобы впредь не было чумы, нужно жить праведно. И вот это стремление к праведной жизни, к строгому соблюдению христианских норм — это и был тот общий корень, который породил и движение стригольников, и подвижничество преподобного Сергия. Как и стригольники, Сергий искал чистой жизни, «высокого жития», как тогда говорили.

Мне иногда кажется, что Сергий был на грани ереси (отклонение от общепринятого религиозного учения). Он настолько необычно строил свою жизнь, своё поведение, настолько обособился от официальной иерархии, что, кажется, ещё один шаг — и он будет еретик, и с ним расправятся как с еретиком. Но, на его счастье, он встретил митрополита Алексея, который тоже прекрасно понимал, что обществу нужно очищение. И, чтобы это движение не выходило за церковные рамки, Алексей начинает монастырскую реформу.

Он даёт людям, которые хотят очищения, возможность жить подлинно высоким монастырским уставом. Раньше монастыри у нас были своего рода богадельнями, которые строили богатые люди, чтобы было куда уйти под старость. Там каждый жил в соответствии со своим достатком, имел отдельный стол, отдельную прислугу… А митрополит Алексей начинает распространять монастыри «общежительные», монастыри «высокого жития». Благодаря этому новшеству люди, которые хотели иноческого подвига, хотели спасти свою душу (и своей молитвой спасать души других), получили форму, в которой можно было этот подвиг отлить. И эта было не за церковной оградой (как общины стригольников), а внутри неё.

Я думаю, что в душе Сергий сочувствовал стригольникам. Он их жалел — потому что они подвергались гонениям, расправе. Но при этом сам он — благодаря святителю Алексею (а может быть, конечно, и собственному здравому смыслу) — остался в церковной ограде. И этим он оказал большую услугу русской церкви…

Надо отметить, что ни один историк не скажет ответственно, что знает, каким Дмитрий Иванович был на самом деле. Источники не позволяют доказать, что он был таким-то или таким-то. И каждый историк, занимающийся этим временем, реконструирует образ Дмитрия на основе своей исторической интуиции, своего опыта, своего взгляда на жизнь, своей собственной системы ценностей…

Дмитрий Иванович был очень религиозным человеком — религиозным не формально, а внутренне — человеком, который чувствовал над собой руку Бога. Он верил, что он избран Богом для совершения какой-то особой миссии. И вся, в общем-то, недолгая жизнь князя Дмитрия действительно была полна событий, которые заставляли его думать именно так. Он чудом выжил во время чумы, от которой умерли его дядя со всеми детьми, от которой, вполне возможно, умер и его отец, от которой позднее умерли его мать, его младший брат. Вокруг него смерть косила направо и налево — а он оставался цел.

Думаю, что в такой ситуации любой бы задумался: недаром, наверное, Бог распорядился мною таким образом… И Дмитрий чувствовал, что призван Богом выполнить какую-то особую задачу. Он разговаривал с Богом «лицом к лицу» — как ветхозаветные пророки. Отсюда, между прочим, и та доходившая до жестокости грубость, с которой Дмитрий обращался с епископами, архимандритами, митрополитами. Ему не нужны были посредники в общении с Небом…

Большую роль в судьбе Дмитрия сыграл митрополит Алексей. Он верил, что Дмитрий создан для какого-то великого дела. Он воспитал в нём пламенную веру. Отсюда и временами странное поведение Дмитрия. В некоторых случаях он ведёт себя совершенно необычно. В нём жило сознание того, что сам Бог ему указывает путь. И мы ничего не поймём в личности князя Дмитрия и в его политике, если забудем об этом.

Его отношения с Ордой во многом объяснялись тем, что степная держава была уже не та, что при Узбеке. С 1357 года она начинает разваливаться. Между наследниками ордынского престола начинается лютая борьба, затем выделяется орда Мамая… Казалось, «вавилонский плен» (а ордынское иго у нас воспринимали именно так, через призму Священного писания) подходит к концу. Но это мог быть и обман, это мог быть и соблазн, искушение. Тут очень важно было правильно понять ситуацию. И Дмитрий, конечно, искал ответа на вопрос: можно ли начать борьбу или ещё нельзя? Есть ли на то воля Божия — или нет?

И вот наступил 1374 год. Загадочная фраза в летописи: «Бысть князю Димитрию Ивановичу Московскому розмирие с татары и с Мамаем». «Розмирие» — что означает это слово? Войну? Или отсутствие мира? Или какой-то скандал, ссору? Я искал параллели в других текстах и увидел, что это слово могло трактоваться по-разному, что оно могло означать самые разные формы конфликта. В одном этом слове — великая тайна русской истории! Но ясно, что какая-то чёрная кошка между Дмитрием и Мамаем тогда пробежала. Скорее всего, это было связано с самым острым аспектом отношений Руси и Орды — с деньгами, с ежегодными платежами ордынского «выхода». Ведь как раз в это время русские земли опустели после очередной волны чумы. Платить было нечем — народу мало осталось.

И русские князья, безусловно, просили отсрочки, просили снизить сумму «выхода». Но у Мамая у самого в 1374 году в степи бушевала эпидемия чумы, он остался без воинов — и ему срочно нужны деньги, чтобы нанять наёмников. И он требует от Руси «выхода» в полной мере, а Дмитрий заявляет, что не может заплатить — по существу, отказывается от подчинения степному владыке…

Итак, вся эта история началась как борьба за деньги. Но постепенно она перерастает в борьбу за принципы: а почему мы вообще должны платить? И вот Дмитрий начинает гордо именовать себя «царём русским». В источниках того времени появляется постоянное, нарочитое именование его «царём русским». Что это означает? Царь — это самостоятельный правитель, который никому не платит дань и ни от кого не зависит. Это означает, что Господь уже милостив к Русской земле, что «вавилонский плен» кончился. У нас теперь свой царь, ордынского царя мы больше не признаём… И вот с этой верой в то, что он есть русский царь, что он обязан вести себя, как русский царь, — вот с этой верой Дмитрий начинает консолидацию русских княжеств.

Проходит целый ряд встреч, консультаций, княжеских съездов. И Дмитрию удаётся создать коалицию русских княжеств, в которую входил его тесть, Дмитрий Константинович Суздальский с сыновьями и братом Борисом, а также, видимо, ростовские и ярославские князья. Коалиция была скреплена общим походом на Тверь в 1375 году.

А дальше начинается какая-то непонятная, похожая на ритуальный танец война с Ордой, которая идёт с переменным успехом. Битва на Пьяне в 1377 году — неудача. В августе 1378-го — победа на Воже. Борьба идёт почти на равных, и всем ясно, что надвигается решительное столкновение, в котором и выяснится, где на самом деле настоящий царь — в Орде или у нас. Этим столкновением и стала Куликовская битва — звёздный час князя Дмитрия. Его поведение в ней — это, конечно, поведение человека глубоко религиозного. Не случайно он ездил к преподобному Сергию: ему нужно было услышать прозорливое слово праведника. Он волновался, как любой человек, он боялся погибнуть на Куликовом поле. Любой из нас боялся бы… И Сергий сказал ему: ты будешь жить! И с этой верой Дмитрий твёрдой стопой пошёл на Куликово поле…

Но после Куликовской битвы в Орде, к несчастью, появился новый правитель — Тохтамыш. Против него Дмитрий уже не сумел собрать войска — просто потому, что уже не оставалось серьёзных сил после огромных потерь на Куликовом поле. Помимо этого, само стечение обстоятельств оказалось фатальным. И дело кончилось трагическим разгромом Москвы в августе 1382 года. Да, есть точка зрения, согласно которой, Дмитрий выступил против Мамая потому, что Мамай был не ханом, не чингизидом, а временщиком, узурпатором. А когда, дескать, пришёл законный «царь» — Тохтамыш, — то перед ним все сняли шапки и сказали, что готовы подчиняться… Мне эта точка зрения кажется неосновательной. Мятеж был поднят русскими князьями не против Мамая, а против самой власти Орды, против системы зависимости Руси от Орды. Ведь у Мамая в ставке был подставной «царь» — настоящий чингизид, хоть и без реальной власти.

Другое дело, что эта идея («мы выступили не против Орды вообще, а только против Мамая») не выдумана историками. Она родилась сразу после 1380 года – когда вдруг замаячило на горизонте полчище Тохтамыша и Дмитрий понял, что воевать с ним сил нет, что надо налаживать отношения. Вот тогда-то — через своих послов, через своих дьяков — он и начинает «раскручивать» ту идею, что воевал он на Куликовом поле не против Орды вообще, а только против Мамая. Тохтамыш — тоже враг Мамая, так что мы ему даже вроде как услугу оказали… Ясно, что не от хорошей жизни Дмитрий эту идею выдвинул, а для того, чтобы предотвратить нашествие нового ордынского правителя. Но Тохтамыш был, конечно, человеком неглупым. Он, наверное, посмеялся над тем, что ему пытались внушить русские, — и стал готовиться к походу на Москву. Он прекрасно понимал, что это был мятеж не столько против Мамая, сколько против самой власти Орды.

Таким образом, была определённая политическая конъюнктура — и была историческая реальность. Эта историческая реальность состоит в том, что Куликовская битва — великое восстание, война за независимость, героев которой мы должны помнить и чтить.

История о благословении Сергием Дмитрия, о посланных им с Дмитрием иноках Пересвете и Ослябе — это сюжет, который прочно вошёл в нашу историческую мифологию. Мифология — это не обязательно враньё. Нет, это нечто более сложное — и необходимое. У каждого социума есть своя историческая мифология. Потому что каждый человек не может быть историком, но все хотят знать какие-то основные события истории. Каждый из нас знает про себя, кем он был в десять лет, кем — в пятнадцать и т. д., где жил, с кем дружил — нам это необходимо. Вот так же и народу необходимо знать своё прошлое — свою историю. Но не во всех её нюансах и противоречиях (как знают специалисты), а пунктирно, через какие-то опорные точки. Историческая мифология — родная сестра исторической науки. Но тем не менее, это вещи всё-таки разные.

Аргументы тех историков, которые считают историю с благословением выдумкой, состоят в том, что в полном виде эта история изложена в «Сказании о Мамаевом побоище», а этот памятник — поздний. Древнейший из сохранившихся его списков относится к началу XVI века. Отсюда — через ряд текстологических наблюдений — заключают, что это поздняя легенда, созданная, скорее всего, монахами Троице-Сергиева монастыря для того, чтобы преувеличить (или подчеркнуть) значение своей обители в истории.

При всей тонкости текстологических наблюдений, их выводы не абсолютны. Я думаю, что те, кто разрушает «куликовский миф», за деревьями не видят леса. Чтобы увидеть «лес», надо представить себе ситуацию лета 1380 года. С юга на Москву движется огромное полчище. Мамай собрал в степях всех, кого можно было собрать: он понимал, что это будет решающее сражение. А Дмитрий оказывается в очень тяжёлом положении. В предыдущие годы очень много говорилось между князьями о необходимости борьбы, о том, что не надо платить дань. Все князья обещали поддержать Дмитрия.

И вот теперь, когда настало время действовать, выясняется, что всё это — разговоры. Никто из сильнейших русских князей к Дмитрию не явился — ни Дмитрий Константинович Суздальский с сыновьями и братом, ни Михаил Александрович Тверской (хотя обещал по договору 1375 года). Олега Ивановича Рязанского тоже нет. Новгород тоже отсутствует (кроме, может быть, отдельных наёмников или добровольцев). Дмитрий видит, что фактически остаётся с Мамаевой ордой один на один. Ему помогают лишь маленькие (в военном отношении) князья — ярославские, ростовские, белозерские…

И Дмитрий понимает, что единственный способ спасти положение — это собрать народное ополчение. То есть поднять крестьян и горожан — тех, кто обычно на войну не ходил, воевать не умел и оружия не имел. Но, чтобы поднять их, нужно, чтобы они поверили, что это не просто война, а священная война, каждый погибший на которой попадает как мученик в рай. Что это не авантюра Дмитрия (как, вероятно, многие тогда считали), а святое дело, ради которого действительно стоит положить жизнь.

В общем, для того, чтобы собрать ополчение, чтобы оно не разбежалось по дороге, нужно, чтобы кто-то из уважаемых церковных деятелей произнёс: это священная война. Но в то время всё руководство русской церкви было в той или иной мере запятнано бесконечной и какой-то некрасивой борьбой за митрополичью кафедру. Свергали одного митрополита, сажали другого, его подсиживал третий… Среди высокопоставленных церковных деятелей всенародно любимых тогда не было. Таким был только скромный игумен Сергий.

В чём же загадка таинственной власти преподобного Сергия? Почему именно этот человек стал так почитаем в русской истории? Вероятно, потому, что Сергий сумел стать таким, каким требует Евангелие. Своё отношение к людям он строил на евангельских принципах. Разумеется, эти принципы были всем известны. Но в реальной жизни никто до этой евангельской «планки» не дотягивается. Это вечная проблема. Как надо жить, мы все понимаем, а живём не совсем так — или совсем не так, — как надо. Вот и тогда было то же самое. Все понимали, как надо жить, а жили «как получится». И среди этого нравственного хаоса преподобный Сергий жил так, как требовало Евангелие.

Всех любил, всех жалел, никому не отказывал, даже денег не спрашивал, чтобы принять в свой монастырь нового инока. Ну, наверное, — Сергий Радонежский тоже живой человек был — какие-то грешки и у него случались. Но в целом он нравственную планку своей жизни поднял так высоко, как никто. И люди это знали, люди приходили к нему в монастырь и видели, как он и огород сам копает, и воду носит из родника, и в нужде последний сухарь с братьями делит, — словом, живёт так, как учит. «Простота без пестроты» — эта знаменитая формула агиографа, рассказывающего о жизни Сергия, объясняет многое…

В мире, где материальное и духовное сливались до неразличимости, нравственное совершенство давало человеку таинственную силу чудотворца. Сергий не искал славы и поклонения. Но всё это стало высокой ценой его лесного подвижничества.

И вот нужно было, чтобы Сергий освятил своим авторитетом этот поход, чтобы он благословил Дмитрия на священную войну. Здесь, конечно, были большие опасения у Дмитрия, что Сергий может его и не принять и не дать благословения. Ведь Сергию многое не нравилось в поведении Дмитрия — к примеру, та жестокость, грубость, с которой тот обращался с иерархами: одного в темницу бросил, другого на осмеяние выставил… Но Сергий понял, что должен всё забыть, всё простить и дать князю благословение, потому что речь идёт не столько о самом Дмитрии, сколько о судьбе Москвы, всего русского народа. И он благословил Дмитрия.

А дальше всплывает вот эта странная на первый взгляд история с двумя иноками. Зачем посылать на битву монахов, что они там будут делать? На первый взгляд всё это похоже на сказку. Но на фоне тогдашней реальности здесь всё логично и объяснимо. Дело в том, что благословение Сергия московскому войску нужно было как-то «воплотить». Чтобы все люди видели и знали: да, это не какие-то слухи, не обман. А в то время все знали, что монах не может выйти из монастыря без благословения игумена. И все (ну, может, не все, но многие) в Москве знали, кто такие эти Пересвет и Ослябя. Мир-то был маленьким, в Москве жило 30-40 тысяч человек — как в современном райцентре, где половина жителей знает друг друга в лицо…

И Сергий нашёл блестящее решение проблемы: послал с Дмитрием двух своих иноков, людей известных. Дмитрий постоянно возил их с собой, они ехали рядом с ним — в своих монашеских облачениях, в схимах, — и все знали, что это иноки Троицкого монастыря. И что если они едут с князем на войну, значит, «великий старец» — как называли Сергия современники — благословил этот поход. Иное невозможно. А раз Сергий Радонежский благословил поход, значит, эта война — священная. Значит, надо хватать какое ни на есть оружие и идти вслед за Дмитрием.

Словом, все действия, связанные с историей о благословении Сергия, очень чётко укладываются в исторический контекст. Поэтому я убеждён, что эта история — не выдумка троицких монахов начала XVI века, а то, что действительно происходило летом 1380 года».

Из статьи Н. Борисова «Эпоха Преподобного Сергия», журнал «Родина» №5 2014, с. 4-8.