2-я танковая армия (ей командовал Х. Гудериан) была готова к наступлению на Тулу. Единственная доступная для этих целей дорога, трасса Орел-Тула, явно не была рассчитана на движение по ней танков и тяжелого транспорта и через несколько дней интенсивного использования начала разрушаться. Более того, русские специалисты-саперы взрывали все мосты по ходу своего отступления и минировали все, что только можно было, по обе стороны дороги.

Приходилось мостить гать в километры длиной, чтобы обеспечить войскам хоть какое-то снабжение. Боевая мощь наступающих подразделений зависела уже не от численности их личного состава, а от объема имеющегося у них бензина. В результате основная масса танков скопилась под командованием полковника Эбербаха и, вместе с пехотным полком «Великая Германия», составила авангард, движущийся на Тулу. 26 октября LIII армейский корпус добрался до Оки, a XLIII расширил предмостные укрепления на этой реке под Белевом.

27 и 28 октября я принял участие в наступлении Эбербаха. Из-за нехватки горючего Эбербах посадил один из батальонов полка «Великая Германия» на броню танков. Мы добрались до Писарева, что в 30 километрах южнее Тулы. Разведывательные части XLIII корпуса проникли в Одоево. Я опять ночевал в Черни, а утром вылетел обратно в штаб своей армии. В тот же день, 28 октября, нам сообщили об указании Гитлера «силами летучих отрядов захватить мосты через Оку восточнее Серпухова». Скорость нашего продвижения зависела только от поставок горючего, боеприпасов и продовольствия. К тому же дорога Орел-Тула была уже полностью разбита, и по ней местами нельзя было ехать быстрее 18 километров в час. Никаких «летучих отрядов» у нас уже не было. Гитлер витал в облаках своей фантазии. 1-я танковая армия форсировала в тот день Миус, а 17-я армия — Донец.

29 октября первые из наших танков достигли точки в трех километрах от Тулы. Попытка захвата города с ходу провалилась благодаря хорошо организованной противотанковой и противовоздушной обороне противника; мы потеряли много танков и офицеров. Генерал Хейнрици, всегда отличавшийся практичностью и взвешенностью решений, командир XLIII армейского корпуса, пришел ко мне и описал бедственное положение со снабжением своих частей. Среди прочего выяснилось, что хлеб его солдаты последний раз видели 20 октября.

Штурмовать Тулу «в лоб» было невозможно, и генерал барон фон Гейр предложил обойти город с востока, чтобы не сорвать общее наступление. Я согласился и приказал наступать на Дедилово и места переправы через Шат. Фон Гейр вообще пришел к выводу, что использование моторизованных войск теперь следует отложить до наступления морозов — и он был несомненно прав! В данных условиях мы могли продвигаться только очень медленно и с большим износом техники. В свете всего вышесказанного понятно, какое значение приобретал вопрос скорейшего открытия железной дороги Мценск-Тула. Несмотря на срочность задачи, ремонт ее проходил крайне медленно. Недостаток локомотивов заставлял меня искать им альтернативу; я предложил использовать дрезины, но и их мне не дали.

1 ноября XXIV танковый корпус вышел на рубеж к западу от Дедилова. На подходе к Теплому передовые части LIII армейского корпуса 2 ноября с удивлением натолкнулись на неприятеля. Это оказалось очень крупное соединение — две кавалерийские дивизии, пять стрелковых дивизий и танковая бригада, — наступавшее по дороге Ефремов-Тула с явным намерением напасть на фланг и тылы застрявших под Тулой частей XXIV танкового корпуса. Русские были не менее удивлены встрече.

Под Теплым завязались бои и тянулись с 3 по 13 ноября. Когда подошло подкрепление — танки бригады Эбербаха, — LIII корпус смог наконец отбросить противника в Ефремов. Мы захватили множество орудий и 3000 пленных. В ночь с 3 на 4 ноября ударили заморозки, и двигаться стало легче; с другой стороны, отныне перед нами вплотную другая проблема — от холодов уже начали страдать наши солдаты. 7 ноября начались первые обморожения.

5 ноября у меня с кратким визитом побывал фельдмаршал фон Бок. В штабе группы армий 4 ноября пришли к заключению, что противник систематически отводит войска с территории западнее Дона — между Воронежем и Сталиногорском, и передали это заключение в главное командование. Однако события, происходящие в зоне 2-й танковой армии, полностью опровергли его. Напротив, оказалось, что противник разворачивает наступление в районе Теплого… Уникальный шанс завершить кампанию одним решающим ударом становится все призрачнее, и я не знаю, выпадет ли он нам теперь когда-нибудь еще. Как теперь все сложится — Бог весть. Мы можем только не терять надежды и боевого духа, но нам предстоит тяжкий период…

8 ноября LIII армейский корпус смог продвинуться в районе Теплого. XXIV танковый корпус отбросил атаки противника из Тулы. 9  ноября стало ясно, что противник собирается наступать и западнее, и восточнее Тулы. В результате XXIV танковый корпус, выслав в поддержку LIII армейскому танковую бригаду Эбербаха, сам ушел в оборону. 12 ноября температура упала до минус 15, а 13-го — до минус 22 градусов. Особенно остро ощущалась нехватка зимнего обмундирования.

В этот день в ставке группы армий «Центр» состоялось совещание, на котором присутствовали начальники штабов различных армий, а председательствовал начальник Генерального штаба армии. Именно на этом совещании были составлены «Приказы по осеннему наступлению 1941 года». 2-й танковой армии в качестве цели был назначен город Горький (Нижний Новгород), находившийся километрах в шестистах пятидесяти от Орла и километрах в четырехстах к востоку от Москвы — мол, надо было отрезать Москву от тылов. Либенштейн немедленно выразил протест, заявив, что в текущей ситуации мы дальше Венева не продвинемся, и добавил при этом, что сейчас не май месяц и мы не во Франции. Я полностью поддержал начальника своего штаба и немедленно в письменной форме известил командующего группой армий «Центр» о том, что моя танковая армия не в состоянии больше выполнять получаемые приказы.

В XXIV бронетанковом корпусе столкнулись еще с одним последствием морозов — танки скользили по обледеневшим склонам, потому что не было специальных шипов для траков. Утром 14 ноября я побывал в 167-й пехотной дивизии и поговорил с солдатами и офицерами. Ситуация со снабжением была ужасной. Не было ни маскхалатов, ни сапожной мази, ни белья, ни, что самое страшное, шерстяных штанов. Многие из солдат до сих пор ходили в хлопчатобумажных брюках, и это при 22 градусах мороза! Около полудня я побывал в 112-й пехотной дивизии, где услышал то же самое. Солдаты добывали себе русские шинели и меховые шапки, и только по эмблемам можно было распознать в них немцев. Все запасы обмундирования, имевшиеся в танковой армии, были немедленно отправлены на передовую, но это была лишь капля в море.

В доблестной бригаде Эбербаха осталось танков пятьдесят, и это все, что у нас было. Во всех трех танковых дивизиях осталось машин 600. Много проблем доставлял нам лед, поскольку шипы для траков так и не прибыли. Из-за мороза невозможно было пользоваться танковыми перископами, а специальную мазь против их запотевания тоже не привезли. Для того чтобы завести танк, надо было сначала развести костер под двигателем. Топливо замерзало, а масло загустевало на морозе. Этой бригаде тоже очень не хватало зимнего обмундирования и антифриза.

17-го мы узнали, что в секторе Узловой появились части из Сибири и продолжают прибывать по железной дороге в районе Рязани и Коломны. 112-я пехотная дивизия уже вступила с ними в контакт. Поскольку одновременно с этим из района Дедилова дивизию атаковали неприятельские танки, то одолеть нового противника дивизия уже не смогла. Не стоит осуждать бойцов — следует помнить, что от одних обморожений каждый полк потерял уже по 500 человек, пулеметы не могли стрелять из-за морозов, а наши 37-миллиметровые орудия оказались бессильными перед танками «Т-34». В результате всего этого в войсках возникла паника, докатившаяся до самого Богородицка. Это был первый подобного рода случай за всю русскую кампанию, и он стал предупреждением о том, что боеспособность пехоты уже на пределе, и выполнять трудные задачи солдаты уже не смогут. LIII армейский корпус бросил на Узловую 167-ю пехотную дивизию и смог таким образом вернуть контроль над ситуацией в секторе 112-й пехотной дивизии самостоятельно.

Пока продолжались эти зимние бои, мы должны были еще и решать проблему снабжения продовольствием родины, армии и местного гражданского населения. 1941 год был урожайным, и зерна, из которого можно испечь хлеб, было предостаточно. В скоте недостатка тоже не было. Из-за отвратительного железнодорожного сообщения в Германию из зоны 2-й танковой армии удалось выслать очень немного провизии. А нам хватало и на нужды войск, и на нужды гражданского населения русских городов, наибольшую важность из которых имел Орел. Продуктов должно было хватить до 31 марта 1942-го, их распределение было возложено на русскую администрацию. По стенам были расклеены плакаты, чтобы население знало о том, что продукты для него имеются, и не беспокоилось. В Орле снова заработали некоторые заводы, которые русские не успели эвакуировать.

Они обеспечивали армию продукцией, а рабочих — работой и хлебом. В частности, вновь открылись завод жестяных изделий и обувная фабрика, где делали кожаную и войлочную обувь. Отношение к нам местного населения хорошо показывают слова одного старого царского генерала, которого я встретил тогда в Орле. Он сказал: «Если б вы пришли двадцать лет назад, мы бы приняли вас с распростертыми объятиями. А теперь мы только-только встали на ноги, как являетесь вы и отбрасываете нас снова на двадцать лет назад. Теперь нам все сначала начинать. Сейчас мы все сражаемся за Россию, и в этом мы едины».

18 ноября 2-я танковая армия начала наступление, приказ о котором был отдал 13 ноября в Орле. Слева от 2-й танковой армии 4-я армия должна была наступать через Оку, севернее Алексина, в направлении Серпухова. Пехота так и не получила зимнего обмундирования и практически потеряла способность к передвижению. За день она могла преодолевать пять, самое большее девять километров. У меня были сильные сомнения в том, сможет ли моя армия выполнить поставленную задачу. С помощью эффективной поддержки авиации XLVII танковый корпус смог 18 ноября занять Епифан, а XXIV — Дедилово, а на следующий день — Болохово. 21 ноября LIII армейский корпус занял Узловую, а 24 ноября XXIV танковый корпус захватил Венев, подбив при этом 50 русских танков. XLIII армейский корпус медленно продвигался к Упе. В это время появилось новое крупное соединение противника — это была 50-я русская армия, а в ее составе 108-я танковая бригада, 299-я стрелковая дивизия, 31-я кавалерийская дивизия и другие подразделения, набросившиеся на передовые части XLVII танкового корпуса. Ситуация стала критической.

Днем 23 ноября я решил нанести личный визит командующему группой армий «Центр» и попросить об изменении полученных мной приказов, поскольку считаю их невыполнимыми. Я рассказал фельдмаршалу фон Боку, сколь тяжело положение 2-й танковой армии, описал изнуренное состояние солдат, и в первую очередь — пехоты, сообщил об отсутствии зимнего обмундирования, о развале системы снабжения, о нехватке орудий и танков, об опасности, в которой находится наш растянутый и не имеющий должного прикрытия правый фланг, с учетом появления новых дальневосточных частей в районе Рязани-Коломны.

Фельдмаршал фон Бок ответил на это, что он уже сообщал содержание моих предыдущих докладов в главное командование в устной форме и что там прекрасно знают реальное положение дел на фронте. Затем он позвонил по телефону главнокомандующему сухопутными силами и протянул мне наушник, чтобы я мог слышать весь разговор. Повторив мое описание ситуации, он попросил главнокомандующего изменить мою задачу, отменить приказ о наступлении и позволить моей армии перейти к обороне на подходящих зимних позициях.

Главнокомандующий сухопутными силами казался явно не уполномоченным решать подобные задачи. В своем ответе он обошел молчанием все перечисленные трудности, отказал в моей просьбе и приказал продолжать наступление. После повторной просьбы указать хотя бы другую цель, пореальнее, на которой действительно можно было бы закрепиться для последующей обороны, он в конце концов назвал мне линию Михайлов-Зарайск и указал при этом, что железная дорога Рязань-Коломна обязательно должна быть разрушена. Результаты моего визита в штаб группы армий оказались явно неудовлетворительными.

В тот же день я послал в свой штаб офицера связи главного командования, подполковника фон Кальдена, чтобы он обо всем рассказал начальнику Генерального штаба армии. Одновременно с этим следовало попытаться все же добиться отмены наступления. Он тоже ничего не смог сделать. Учитывая форму, в которой и главнокомандующий армией, и начальник Генерального штаба отвергли мои просьбы, было понятно, что не только Гитлер, но и они сами желают продолжения наступления. В любом случае, теперь высшее военное руководство хотя бы точно знало о бедственном положении моей армии, и Гитлера, я думаю, на этот раз тоже обо всем проинформировали…

Утром 27 ноября в Епифане я узнал от генерала Лeмельзена о том, что ночью положение 29-й мотопехотной дивизии стало критическим. Основные силы сибирской 239-й стрелковой дивизии, побросав орудия и технику, прорвались на восток. Растянутая донельзя 29-я мотопехотная дивизия не смогла им помешать, а при попытке сделать это понесла тяжелые потери. Я изо всех сил постарался поднять боевой дух подавленных солдат. Сибиряки ушли, пусть и без техники и тяжелого вооружения, просто потому, что у нас не хватило сил их остановить. Это была самая беспокоящая информация за весь день. За ними в погоню тут же бросились мотоциклисты 29-й мотопехотной дивизии, но тщетно…

Теперь нашей ближайшей задачей стал захват Тулы. Не овладев этим центром путей сообщений и тульским аэродромом, можно было и не надеяться продолжать наступление на север, ни на восток. Я побывал у командиров корпусов, чтобы подготовить их к наступлению, о трудностях которого у меня не было ни малейших иллюзий. Боеспособность войск, даже XXIV танкового корпуса, значительно упала после многих месяцев сражений. Изо всей артиллерии у корпуса осталось только одиннадцать орудий. 30 ноября в ОКВ выразили сомнения в том, достаточно ли сконцентрированы мои войска для атаки на Тулу.

В тот же день на южном краю нашего фронта произошло событие, пролившее кристально яркий свет на общее положение дел: группа армий «Юг» эвакуировала Ростов. На следующий день командующий группой армий фельдмаршал фон Рундштедт был смещен со своего поста и на его место заступил фельдмаршал фон Рейхенау. По словам нового командующего группой армий «Юг» фельдмаршала фон Рейхенау, эвакуация Ростова и отвод 1-й танковой армии за линию Миуса были неизбежны. Таким образом, уже через двадцать четыре часа после ухода Рундштедта стало ясно, что его отставка была незаслуженной. Это был первый очевидный знак. Но предупреждения не поняли ни Гитлер, ни ОКХ, ни ОКВ. Начиная с 22 июня 1941 года наши потери на Восточном фронте составили уже 743 000 человек, или 23 процента от общей численности вооруженных сил в три с половиной миллиона человек.

Полевой штаб мы устроили в Ясной Поляне, в поместье графа Толстого, и я прибыл туда 2 декабря. Ясная Поляна находилась непосредственно за штабом пехотного полка «Великая Германия», в шести километрах к югу от Тулы. В поместье было два пригодных для жилья дома, «замок» и «музей», выполненных в стиле загородной усадьбы конца XIX века; кроме них, было много хозяйственных построек. Я приказал оставить «замок» в полном распоряжении семьи Толстых. Мы расквартировались в «музее». Мебель и книги семейства Толстых были собраны в двух комнатах, а комнаты эти — заперты. Мы же удовольствовались простой мебелью, которую сами сколотили из досок.

Дом отапливался печами, дрова для которых мы нарубили в ближайшем лесу. Не было сожжено ни единой планки мебели, ни единой бумажки. Все послевоенные заявления русских — это их фантазия. Я побывал на могиле Толстого. За ней хорошо ухаживали. Ни один немецкий солдат не тронул ее. Так все и оставалось, пока мы не эвакуировались из поместья. К сожалению, все годы ненависти, последовавшие за войной, русская пропаганда, не колеблясь, лгала о нашем варварстве. Но еще остается достаточно живых свидетелей, чтобы подтвердить мои слова. Правдой является и то, что русские основательно заминировали подходы к могиле своего великого писателя.

2 и 3 декабря 4-я бронетанковая дивизия и пехотный полк «Великая Германия» сумели пробиться через передовые позиции неприятеля. Их нападение застало русских врасплох. 3 декабря наступление продолжалось в буран. Дороги покрылись льдом, и передвижение затруднилось еще больше. 4-я бронетанковая дивизия пересекла дорогу Москва-Тула и захватила шесть орудий; добралась дивизия и до дороги Тула-Серпухов. Но к этому моменту силы солдат иссякли, как и запасы горючего. Противник отошел на север, и ситуация оставалась критической…

Итак, в свете того, что наши фланги и тыл находились в опасности, а сами войска обездвижены морозами, в ночь с 5 на 6 декабря я принял решение прекратить это лишенное всякой поддержки наступление и отвести передовые части на оборонительные рубежи вдоль общей линии верховья Дона — Шат — Упа. Я впервые за всю войну принял подобное решение, и ничто еще не давалось мне с таким трудом, как оно. От того факта, что и начальник моего штаба Либенштейн, и старший из моих офицеров, генерал барон фон Гейр, меня полностью поддержали, легче не стало. Той ночью я сообщил о своем решении фельдмаршалу фон Боку…

Не одна моя 2-я танковая армия оказалась в столь тяжелом положении. В ту же ночь с 5 на 6 декабря 4-я танковая армия Гёппнера и 3-я — Рейнхардта, которая не дошла до Кремля с севера каких-то километров тридцать пять, вынуждены были прекратить наступление, потому что им не хватало сил добраться до столь близкой уже желанной цели. Наступление на Москву провалилось. Все жертвы, вся самоотверженность наших доблестных солдат — все было напрасно. Мы потерпели горестное поражение, и в последующие две недели ситуация еще больше усугубилась благодаря жесткой позиции нашего Верховного командования. Несмотря на все наши доклады, эти люди там, в далекой Восточной Пруссии, не могли составить истинного представления о зимней войне, которую сейчас вели их солдаты. Их упрямство приводило к тому, что мы продолжали получать совершенно нереальные для выполнения приказы.

Наилучшим решением сейчас было бы быстро отвести войска по всему фронту на ту линию, где местность подходила для обороны, на подготовленные позиции, на которых мы прождали бы до весны. Для 2-й танковой армии на роль такой линии подходили позиции на Зуше и Оке, в октябре уже частично укрепленные. Но Гитлер не позволял. Я не знаю, оказала ли влияние на его решение, помимо собственного упрямства, и международная ситуация, но думаю, что это было так, потому что 8 декабря в войну вступила Япония, а вслед за этим 11 декабря Гитлер объявил войну Соединенным Штатам. Результатом политики Гитлера стало не облегчение, а, наоборот, дополнительная нагрузка помимо той и так уже невыносимой, которая на нас к тому моменту лежала. Страдать же приходилось опять солдатам…

На протяжении следующих нескольких дней вывод войск проходил по плану, а натиск противника со стороны Каширы на LIII армейский корпус не ослабевал; в ночь с 7 на 8 декабря город Михайлов, находящийся в зоне XLVII бронетанковового, перешел к русским, а 10-я мотопехотная понесла тяжелые потери. Справа от нас одновременно с этим 2-я армия сдала Елец; неприятель направлялся на Ливны и собирал силы перед Ефремовом. 9 декабря неприятель развил свой успех в районе Ливен и смог окружить часть 95-й пехотной дивизии.

13 декабря 2-я армия продолжала отступать. Ни 4-я армия слева от нас, ни 4-я и 3-я танковые группы не удерживали своих позиций. 17 декабря я побывал у командующих XXIV и XLVII танковыми корпусами и LIII армейским корпусом, чтобы еще раз выяснить положение дел и обсудить ситуацию. Все три генерала согласились с тем, что имеющимися у нас силами невозможно организовать оборону восточнее Оки. Перед нами встала проблема, как продержаться до тех пор, пока не подойдут подкрепления и не появится возможность организовать нормальную оборону. По словам генералов, у солдат уже начинают появляться сомнения в дееспособности Верховного командования, которое приказало им идти в эту последнюю отчаянную атаку, столь сильно недооценив противника. «Нам бы вернуть мобильность и былую боеспособность — это были бы игрушки. Но сейчас русские имеют и навыки, и материальное обеспечение для зимней кампании, а мы — нет».

По материалам  книги Г. Гудериана «Воспоминания немецкого генерала», М., «Центрполиграф», 2005, с. 266-289.