Сегодня продолжаю публикацию воспоминаний Леонида Самутина, младшего лейтенанта, попавшего в первые дни Великой Отечественной войны в плен и находившегося в лагере для военнопленных в Сувалках. «Я часто думаю: а что сейчас там, в Сувалках, на том месте, где был разбит этот ужасный лагерь смерти? Отмечено ли хоть чем-нибудь то место, где были закопаны десятки тысяч погибших, замученных и расстрелянных людей?

Что-то не слышно об этом нигде, ни в одном рекламном проспекте, прославляющем достопримечательности польских городов, не приходилось мне читать даже упоминания об этих событиях. Неужели уж они так незначительны, ничего не стоящи, что и недостойны упоминания? Это нам было тогда простительно состояние общего психического отупения и безразличия под грузом тех неохватных разумом отвратительных картин зверств, сознательно и хладнокровно творившихся немцами. А сейчас? Простительно ли безразличие и забвение тех погибших теперь? Если бы было возможно свободно поехать в Сувалки, взял бы билет и обязательно поехал.

***

Получив баланду, расправившись с ней, мы еще посидели немного наверху, у своей норы, греясь на солнышке — тощие наши тела очень чувствительны стали и к теплу, и к холоду. Товарищи мои всякие дела совершали вместе, вдвоем. Между собой они были теснее связаны, чем со мной. Раньше, еще до меня, встретились друг с другом, были ближе один другому по возрасту, по роду занятий (бухгалтер и плановик), по образовательному уровню. Эта их большая близость друг другу нисколько не мешала им относиться ко мне хорошо и не будила во мне никаких чувств ревности и обиды. Сложились ровные и простые отношения, и мне было легко с ними.
— Ну, Леонид, твоя сегодня очередь котелки мыть, ты не забыл? — сказали они мне. — А мы немного поспим, пока ты ходишь. Захочешь потом залезть — буди, не стесняйся. А то разоспимся, опять ночь спать не будем. И залезли один за другим в нору. А я собрал все три котелка, ложки и отправился к бочке с водой.

Отошел я метров 15-20 от нашей норы, лавируя между другими норами и сидящими у них скелетистыми фигурами, как увидел впереди прямо на меня бегущего пленного. За ним гнался с плеткой в руке один из младших полицейских, помощников Сеньки.

Пленный в чем-то провинился, видно, и правосудие, в лице этого полицая с плеткой, неотвратимо его настигало. Встреча с полицаем лицом к лицу в подобной ситуации могла грозить самыми непредвиденными последствиями, поэтому я быстро отскочил в сторону, пропустив мимо себя пробежавшего запыхавшегося пленного и настигавшего его полицая. Оглянувшись вслед бегущим, я заметил, что они пробежали в сторону нашей норы. Сцена эта была обычной, такие погони полицейских за своими жертвами мы видели ежедневно и, нисколько не удивившись, я отправился дальше своей дорогой.

Не спеша вымыл котелки, встретил еще знакомого по полку, посидел с ним, поговорили мы о наших обстоятельствах, обменялись тем, кто что слышал: говорят, Москва уже взята, но мира не будет, пока до Урала не дойдут, до зимы домой уедем, только бы сейчас не загнуться. Таким порядком мило провели мы время часа полтора, и я засобирался «домой». Даже по отношению к норе слово «домой» употреблялось всеми без малейшей иронии.

К своему удивлению, я никак не мог найти нашей норы. Вообще-то находить свои норы было не так уж просто, все мы запоминали какие-нибудь местные, близлежащие особенности рельефа, всякие неровности почвы и по ним находили свои норы, но сейчас было что-то непонятное. Вроде пришел я на свое место, а норы нет. Я стал ходить кругами, вызывая подозрение у дальних соседей, меня не знающих в лицо. Все относились друг к другу очень подозрительно, если не были знакомы. Опять возвращался на старое место, по всем признакам наше — но норы-то нет! Сколько бы продолжалось это наваждение — трудно сказать, но из соседней норы показался парень, наш знакомый, и спросил, чего я стою такой, не понять что? Я сказал, что нору свою не могу найти.
— Вот чудак. Да ты у норы и стоишь-то! — ответил парень.

Тут только я увидел, что верно ведь, я у норы и стою, вот и тряпка наша, только почему-то присыпана землей, и почва как бы опустилась несколько, и отверстия не стало видно. И страшная догадка, как штыком, пронзила мне сознание. Нора-то обрушилась! А там ребята спали! Я закричал. Из своих нор высунулись соседи. Я бросился разгребать обвалившуюся землю. Подошли соседи. Они сохраняли спокойствие и невозмутимость.

Картины гибели людей проходили перед нашими глазами ежедневно, и если это не был какой-нибудь особо близкий человек, то и не вызывали никаких особенных впечатлений. Для меня же это была, прежде всего, потеря товарищей, с которыми сблизился, потом потеря норы, шинели, пилотки (они оставались в норе). Потеря всего, что как-то поддерживало существование. Не только потеря товарищей, но и угроза собственной гибели, казавшейся теперь неизбежной, казалось, раздавили меня в одно мгновение.

Я продолжал руками разгребать землю, но сил не было, очень скоро я почувствовал, что мне не докопаться одному, соседи стояли и не помогали копать, только обсуждали случившееся, высказывая уверенность, что уже давно не живы там, в норе. Кто-то высказал догадку, я и забыл сам тоже догадаться.
— Это давеча полицай гнался за кем-то, как раз тут пробежали, я видел, вот они и обрушили нору.

Конечно, это было так! Это они обрушили нору, пока еще я шел к бочке, да потом мыл котелки неспеша, да болтал сколько, а ребята за это время, конечно, задохнулись. Кое-как упросил я соседей помочь докопаться хоть до тел, убедиться — живы, нет ли. Это было трудно сделать — упросить. Сил ни у кого не было, каждый берег эти последние силенки, мы долго разгребали верхний дерновый плотный слой, а там дальше легче пошло. Докопались до уже окоченевших тел, они укрыты были моей шинелью, это помогло хоть мне не остаться совсем раздетым на ночь. Пилотку я нашел в кармане, это, видно, они еще засунули, чтобы мне потом искать не надо было. Так я лишился сразу и друзей, и крова и снова остался один.

День кончался, приближалась поверка, раздача хлеба, потом скоро и отбой, надо было подумать и о ночлеге. Копать новую нору было некогда, да и не было в этом нужды. Можно было поискать и найти пустую нору, брошенную бывшими хозяевами. После того, как двое умирали, третий искал потом прибежище еще с кем-то, норы пустели.
Я отправился на поиски свободной норы, последний раз поглядев на своих друзей, так и оставшихся лежать недовыкопанными в нашей норе.

Сегодня придут вечером полицаи с немцем, поглядят, отметят, а завтра придет команда копателей, отроют и отнесут трупы к бричке, поляк отвезет их куда-то за лагерь. Только что были, и вот не стало. Вдруг пришла только сейчас догадка — а если бы не моя была очередь сегодня мыть котелки? Я бы там лежал после обеда? Тогда… так бы и лежал там до сих пор, как эти два моих несчастливых друга.

Как все-таки судьба играет нами, людьми, какие мы пешки в ее руках… Скоро я нашел нору, показавшуюся мне пустой. Оглядев ее, я заметил, что она меньше нашей, троим там не поместиться, но я один, мне больше и не надо. Я только приготовился опуститься в нору, чтобы примериться в ней, как услышал:
— Эй, эй, куда лезешь! Это моя нора!

Я поднял голову. К норе скорым шагом шел какой-то парень с угрожающим лицом.
— Ну, твоя, так твоя, пойду искать другую, — сказал я. В том состоянии только что испытанного сильнейшего потрясения и полной физической изможденности у меня не было ни энергии, ни сил, ни желания за что-нибудь бороться. Я стал вылезать из норы и с трудом подниматься на ноги.
— А что, у тебя нет норы, что ли? — спросил парень. Я рассказал ему сегодняшнюю беду свою и моих товарищей. Он свистнул.
— Слышал я сегодня, ребята болтали, да я думал так, враки. Оказывается, это на самом деле было,  и он длинно и образно матюгнулся в адрес полицаев, действительно ведь, вина за эти смерти лежала на полицае, который гнал пленного, вынужденного бежать, не разбирая дороги.
— Слушай, я тоже один остался, напарник у меня помер уж неделю, одному спать холодно, оставайся, вдвоем теплее будет, — предложил мне мой новый знакомый.

Сначала я очень обрадовался и сразу согласился. Но потом постепенно пришла тревога. Лагерный бандитизм в самых различных формах уже начался. Вспоминались рассказы о заманивании в норы доверчивых одиночек, об их ограблении, убийствах… У меня еще вполне приличные яловые сапоги, шинель — за них могут… Но не подаю виду, что встревожился.

Укладываясь спать на ночь, решаюсь насторожить все внимание, чтобы не прозевать момент нападения. Но скоро вижу — опасения напрасны. Мой новый напарник — парень простой и смирный и сам всего боится, потому и остался один, ни к кому не прибился. Меня тоже боится, пока не проверил, думает, кажется, зачем пожалел, пустил в свою нору чужого человека.

Недолго мне пришлось прожить в этом новом сообществе. Хозяин норы был мне каким-то чужим человеком, с утра он уходил, взяв с собой котелок, и до вечера я его не видел. Потом он рассказывал мне, что каждый день пытается попасть в команду, которую набирают на кухню на разные работы, и иногда это ему удается. Там можно вволю наесться брюквы и турнепса, иногда и горячего подбросят. С собой он никогда ничего не приносил. Говорит, немцы обыскивают и беспощадно избивают тех, у кого что-нибудь найдут. Может быть и так. Ничего удивительного». Рекомендую прочитать статью об Ериковском концлагере (ДУЛАГ-124).

продолжение

Из книги Л. Самутин «Я был власовцем», М., «Яуза-Пресс», 2013 г., с. 108-113.