Значение взятия Сталинграда для стратегии немецкой армии на советско-германском фронте не было фактором постоянным: во многом оно зависело от позиции самого Гитлера, которая в течение 1942 — начала 1943 года несколько раз менялась довольно кардинально. Ещё в 1941 г., после того как немецкие войска добились большого успеха на Украине, где в Киевском котле Красная Армия потеряла почти 700 тысяч человек, планы Гитлера, с точки зрения военного специалиста, стали приобретать характер ярко выраженной авантюры.

Впрочем, на данном этапе, пока немецкие армии раз за разом добивались впечатляющих успехов, высший германский генералитет всё еще находился под впечатлением побед «величайшего полководца всех времён» — так назвал Гитлера верный Вильгельм Кейтель после поражения Франции.

Ещё до провала наступления под Москвой Гитлер выдвинул идею проведения двух широкомасштабных наступательных операций — на севере и на юге советско-германского фронта: перерезать железную дорогу на Мурманск, захватить Ростов-на-Дону и майкопские нефтяные месторождения, одновременно выйдя к Волге в районе Сталинграда. «Он словно позабыл о своём старом главном правиле — всякий раз концентрировать все силы на одном участке — и разводил войска всё дальше друг от друга» (Фест И. «Гитлер. Биография. Триумф и падение в бездну», М., 2005 г., с 427).

Как показали дальнейшие события, неудача под Москвой, которая едва не закончилась катастрофой для всего германского Восточного фронта, ничему Гитлера не научила. Скорее наоборот: он ещё раз уверился в том, что лишь он — мессия — может удержать фронт вопреки действиям собственных генералов. Ведь во многом благодаря его жёсткой позиции центральный фронт в России зимой 1941-1942 года не рухнул окончательно.

Но рост уверенности Гитлера в собственной непогрешимости приводил к игнорированию им чисто военных показателей. Начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Франц Гальдер в сердцах записал 23 июля 1942 года в своём дневнике: «Всегда наблюдавшаяся недооценка возможностей противника принимает постепенно гротескные формы и становится опасной. Всё это выше человеческих сил. О серьёзной работе теперь не может быть и речи. Болезненная реакция на различные случайные впечатления и полное нежелание правильно оценить работу руководящего аппарата — вот что характерно для теперешнего т. н. руководства» (Гальдер Ф. «Военный дневник 1941-1942», М., 2010 г., с. 663).

Тем не менее, первоначально — когда шло планирование кампании 1942 года — могло сложиться впечатление, что успешное контрнаступление советских войск под Москвой всё же привело к тому, что Гитлер стал больше считаться с военной ситуацией на всём фронте. В кампанию 1942 года немецкое Верховное командование решило нанести главный удар уже не на трёх, как в 1941-м, а на одном — южном — направлении. На остальных направлениях планировалось вести оборонительные бои и проводить локальные операции с ограниченными целями.

Однако, как показало дальнейшее развитие событий, подобное впечатление было обманчивым: довольно скоро Гитлер начал вносить в план серьёзные коррективы, которые в конце концов привели к его кардинальному изменению и, как следствие, — к Сталинградской битве.

Первоначально взятию Сталинграда в рамках плана летней кампании 1942 года отводилось второстепенное значение. В подписанной Гитлером 5 апреля 1942 г. директиве № 41 указывалось: «Третье наступление в рамках этих операций следует вести так, чтобы войска, продвигающиеся вниз по течению реки Дон, соединились в районе Сталинграда с теми силами, которые пробиваются на восток из района Таганрог — Артёмовск через реку Донец между нижним течением реки Дон и Ворошиловградом. В завершение операции они должны войти в соприкосновение с танковой армией, наступающей на Сталинград.

Если же в ходе этих операций, особенно в результате овладения неповреждёнными мостами, возникнет перспектива создания плацдармов восточнее или южнее реки Дон, такими возможностями надо воспользоваться. В любом случае следует попытаться достигнуть самого Сталинграда или же, по меньшей мере, подвергнуть его воздействию нашего оружия в такой степени, чтобы он перестал служить военно-промышленным и транспортным центром» (Дашичев В.И. «Банкротство стратегии германского фашизма», т. 2, М., 1973 г., с. 322).

Таким образом, видно, что уже на этом этапе Гитлер высоко оценивал экономический потенциал Сталинграда и важное значение его «вывода из строя». Поэтому представляется несостоятельной одна из концепций ряда послевоенных — прежде всего немецких — исследователей, которые вслед за некоторыми генералами делали акцент на том, что «захват этого города на Волге уже не имел никакого стратегического значения, разве что перекрывал судоходство на реке».

Впрочем, они это делали из лучших побуждений, чтобы подчеркнуть авантюрный стиль руководства Гитлером военными действиями. Но тем не менее первоначально речь шла о том, что захват Сталинграда предусматривался как очередной — пусть и важный — этап широкомасштабной операции на Кавказе и его целью было обеспечение безопасности с фланга основного удара германских войск в южном направлении.

Как уже было сказано выше, затем в план начали вноситься изменения. Как писал непосредственный участник этих событий генерал Вальтер Варлимонт, заместитель начальника Штаба оперативного руководства вермахта, «по мере развития наступления росла уверенность в том, что безопасность, необходимая для проведения боевых действий в дальнейшем, может быть обеспечена только полным завоеванием всей Сталинградской области, и это решение было оформлено в виде приказа в директиве ОКВ № 45 от 23 июля относительно «продолжения операции «Блау-Брауншвейг» (Варлимонт В. «В Ставке Гитлера, Воспоминания немецкого генерала», М., 2005 г., с. 275).

То есть именно в первой половине лета 1942 года Гитлер пришёл к убеждению, что взятие Сталинграда является одной из первоочередных задач германской армии. Упомянутая Варлимонтом директива предусматривала, что после уничтожения противника южнее Дона группа армий «А» должна овладеть восточным побережьем Чёрного моря, чтобы не дать советским войскам возможности использовать черноморские порты и флот.

После этого группа армий «А» должна была частью сил наступать по побережью на юго-восток, а частью — двигаться через среднюю Кубань на Майкоп и Армавир, к перевалам Западного Кавказа. Подвижные группы должны были захватить нефтеносные районы Грозного, перекрыть высокогорные перевалы к юго-западу от него и, наконец, выйти вдоль Каспийского моря к Баку. Войска же группы армий «Б» должны были взять Сталинград и оттуда наступать на Астрахань.

Именно потому, что Гитлер посчитал войска группы армий «Юг» способными решить одновременно две задачи, она была 9 июля 1942 года разделена на две самостоятельных группы армий — «А» и «Б». Теперь немецким войскам на юге предстояло наступать по двум расходящимся стратегическим направлениям. Результатом этой операции, если бы она завершилась успехом, стало бы то, что фронт немецких войск на юге, составлявший в начале операции примерно 800 километров, к её концу растягивался бы до 4000. Эта «магия цифр» — огромные пространства, захваченные вермахтом, — завораживали Гитлера.

Именно директива № 45 стала тем самым переломным моментом, когда, несмотря на постоянные заявления Гитлера, что все его действия направлены на установление контроля над нефтяными месторождениями Кавказа, Сталинград окончательно перестал быть второстепенной или промежуточной целью. Своеобразная точка была поставлена начальником Штаба оперативного руководства на совещании в ставке фюрера 30 июля 1942 года. Это событие зафиксировал Гальдер: «На докладе у фюрера слово было дано генералу Йодлю, который высокопарно объявил, что судьба Кавказа решится под Сталинградом. Поэтому необходима передача сил из группы армий «А» в группу армий «Б», и это должно произойти как можно дальше к югу от Дона» (Гальдер Ф. Указ. соч., с. 667).

Теперь Сталинград, безусловно, был объявлен, несмотря на сопротивление Генштаба сухопутных войск, пунктом, от взятия которого зависел исход как всей операции на южном участке советско-германского фронта, так и вообще всей кампании 1942-го года, поскольку в этот период именно южное направление было выбрано в качестве приоритетного. Надо заметить, что именно попытки выступить против подобных операций привели вскоре к смещению Гальдера с после начальника Генштаба и замене его Куртом Цейцлером, срочно отозванным для этого из Франции.

Впрочем, приняв соответствующее решение, Гитлер не захотел «остановиться» и сосредоточиться исключительно на его исполнении. Варлимонт свидетельствовал: «Гитлер по-прежнему подталкивал к тому, чтобы фактически одним махом достичь всех остальных целей, то есть полностью захватить северное и восточное побережье Чёрного моря, отрезать Грозный и осетинские дороги через Кавказ, «по возможности, на вершинных участках перевалов», западный берег Каспийского моря вместе с Баку и Нижнюю Волгу от Астрахани до Сталинграда, не говоря уж о целях, перечисленных в директиве № 45».

При этом Гитлер продолжал настаивать на достижении «всех» целей, даже когда в середине августа 1942 года осуществлявшие наступление немецкие войска начали выдыхаться, что, наряду с усилением сопротивления противостоящих им советских войск, привело к снижению темпа продвижения и срыву сроков операции. В условиях нехватки резервов это приводило к тому, что фронтовое командование было вынуждено предпринимать переброски отдельных частей с участка на участок, стараясь обеспечить продвижение на всех направлениях.

По мере того как 6-я армия генерала Фридриха Паулюса, вышедшая 23 августа после более чем месяца кровопролитных боёв к пригородам Сталинграда, увязала в ожесточённых уличных боях, Гитлер всё более и более нагнетал обстановку. Сталинград для него из одной из основных — и даже основной — целей компании стал превращаться уже в символ, имевший не просто важное стратегическое и экономическое значение: теперь уже взятие города стало для него вопросом его личного престижа.

Вполне возможно, хотя и нельзя это утверждать со стопроцентной уверенностью, свою роль сыграл и подписанный Сталиным как наркомом обороны СССР 28 июля 1942 года приказ № 227 — «Ни шагу назад!», где прямо указывалось, что «отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину». Личное противостояние со Сталиным, которого Гитлер всегда оценивал как выдающегося политика, имело для фюрера огромное значение. Эта идея личного противостояния подтолкнула Гитлера в двух своих последовавших вскоре после этого публичных выступлениях особо заострить внимание на том, что он действует из чисто военно-политических соображений. Он упорно — возможно несколько более упорно, чем стоило бы, — повторял, что название города не имеет никакого значения.

Сначала 30 сентября 1942 года в своём выступлении в берлинском Дворце спорта Гитлер сказал, что Сталинград избран целью «не потому, что этот населённый пункт носит имя Сталина, — это, в общем, для нас безразлично», а затем 8 ноября, выступая в Мюнхене перед ветеранами нацистского движения, он уже вступил в заочную полемику со Сталиным:

«То, что я поступаю не так, как хотелось бы другим, объясняется вот чем: я сначала обдумываю, чего, по всей вероятности, хотят другие, а потом делаю принципиально иначе. Если герр Сталин, как видно, ожидал, что мы ударим в центре, то я вовсе не пожелал наступать там, не столько потому, что герр Сталин, вероятно, думал так, а потому, что мне это было не столь уж и важно. Я хотел выйти к Волге, причём именно в определённом месте, у определённого города. Случайно он носит имя самого Сталина, но не думайте, что я рвался туда по этой причине. На самом деле этот город мог называться как угодно».

В приведённых выше словах есть определённая логика, и не было бы смысла подвергать их сомнению, если бы, во-первых, это не были бы публичные выступления (а Гитлер был политиком и прирождённым оратором и в своих выступлениях часто не придерживался действительных фактов). А во-вторых, продолжая настаивать — вопреки советам как Цейцлера, так и Паулюса — на скорейшем взятии Сталинграда, он 2 октября заявил, что это «настоятельно необходимо по психологическим причинам»; 10 октября он также указал, что у коммунизма надо «отнять его святыню», имея в виду именно Сталинград.

Упоминавшееся выше выступление Гитлера 30 сентября 1942 года занимает довольно важное место в его «сталинградской тактике»: именно тогда он объявил о том, что битва за Сталинград является судьбоносной для всей войны. Дословно Гитлер сказал следующее: «Атака должна была продолжиться, чтобы перерезать его последнюю и самую широкую коммуникационную артерию, а именно — Волгу. А там возникали новые цели в регионе между излучиной Дона и Волгой, и локальная цель — Сталинград… — это стратегически важный пункт. Нам было совершенно ясно, что лишиться Днепра, Дона и Волги как коммуникационных линий для России то же самое — или даже хуже — что для Германии потерять Рейн, Эльбу и Одер или Дунай. По Волге, этой гигантской реке, за шесть месяцев было отправлено приблизительно 30 миллионов тонн грузов. Это соответствует годовому грузообороту Рейна».

8 ноября фюрер развил свою мысль о Сталинграде: «Он важен исключительно тем, что это важный пункт, ведь там мы отрезаем транспортные пути, по которым перевозятся 30 миллионов тонн грузов, в том числе 9 миллионов тонн нефти. Туда стекалась вся пшеница из гигантских областей Украины, Кубани, чтобы затем быть транспортированной на север. Там добывалась марганцевая руда. Там находился гигантский перевалочный пункт… Некоторые говорят: а почему же вы не сражаетесь там? Да потому, что я не хочу иметь там второй Верден, а предпочитаю добиться этого при помощи совсем небольших ударных групп. Время не имеет значения. По Волге теперь не ходит ни одно судно — вот что самое главное!»

Подобная позиция Гитлера неизбежно приводила к тому, что он категорически отвергал любую попытку сворачивания наступательной операции и каких-либо действий, которые могут замедлить её темпы. Не говоря уже, что он не принимал даже гипотетическую возможность отступления, а позже — прорыва из котла. Гитлер считал, что в условиях боёв в котле его войска сковывают значительно большие силы противника, чем в боях на линии фронта.

Свою мысль он наиболее точно выразил именно в эти дни, конкретно — 3 ноября 1942 года, правда, в приказе не Паулюсу, а действующему в Северной Африке Эрвину Роммелю, но в данном случае личность командующего никакой роли не играет: важна лишь позиция верховного главнокомандующего.

«В том положении, в каком вы находитесь, не может быть иной мысли, как выстоять, не отступать ни на шаг и бросать в сражение каждый танк и каждого бойца, которые ещё могут найтись… В истории был не один случай, когда более сильная воля брала верх над более сильными батальонами врага. Но своим войскам вы не можете указать никакого другого пути, кроме пути к победе или смерти».

Именно с этих позиций Гитлер до самого конца постоянно отказывался давать разрешение на прорыв из котла, несмотря на постоянные просьбы Цейцлера, Паулюса, Манштейна и других полевых командиров. Теперь для него Сталинград стал самоцелью, а возможность его потери — катастрофой. Об этом он говорил 12 декабря 1942 года: «Мы никогда не сможем возместить то, что там имеем. Если мы его [Сталинград] оставим, мы фактически поставим крест на цели всей кампании» (Варлимонт В. Указ. соч., с. 310).

Поэтому не было ничего странного в телеграмме, отправленной Гитлером 24 января 1943 года, — то есть тогда, когда любому было абсолютно ясно, что дни и даже часы Сталинградской группировки сочтены, — на имя Паулюса: «Запрещаю капитуляцию. Армия должна удерживать позиции до последнего солдата и до последнего патрона и своей героической стойкостью внесёт незабываемый вклад в построение фронта обороны и спасение Запада».

Эти последние заявления Гитлера показывают, что в последние месяц-два ожесточённых боёв в Сталинграде, то есть уже в условиях советского окружения и особенно после окончательного провала 25 декабря 1942 года попытки деблокирования окружённой группировки войсками группы армий «Дон» Эриха фон Манштейна, его оценка Сталинграда и Сталинградской битвы в очередной раз претерпела кардинальные изменения. Причём ничего общего не имевшие с военной стратегией и перспективами ведения военных действий на советско-германском фронте — хотя, казалось бы, именно в этом направлении должен был бы действовать верховный главнокомандующий!

Теперь Гитлер решил, что Сталинград должен стать неким символом стойкости германского духа, самопожертвования немецкого солдата, который отдал свою жизнь за Великую Германию, — именно политическим символом, который должен ещё больше сплотить немецкий народ вокруг него и нацистской партии. Шагом в этом направлении было присвоение Паулюсу звания генерал-фельдмаршала, а также повышение многих его подчинённых и массовые награждения высокими наградами буквально в последние дни перед капитуляцией, когда судьба армии не вызывала сомнений ни у кого, в том числе и у самого Гитлера.

Он уже решил для себя, что Паулюс покончит с собой, ещё больше укрепив создаваемую им легенду о «стойкой 6-й армии». Потому, когда Паулюс предпочёл сдаться противнику, а не застрелиться, Гитлер пришёл в ярость: «Какую лёгкую жизнь он себе выбрал!.. Настоящий мужчина должен застрелиться, подобно тому, как раньше полководцы бросались на меч, если видели, что дело проиграно… Лично меня больше всего огорчает то, что я успел произвести его в фельдмаршалы. Я хотел доставить ему последнюю радость… Просто смешнее не придумаешь. Так многим людям приходится умирать, и вот появляется такой человек и в последнюю минуту оскверняет героизм столь многих. Он мог избавиться от всех печалей и войти в вечность, в бессмертие нации, а он предпочёл отправиться в Москву. Какой тут ещё может быть выбор. Это какая-то дикость».

«Миф Сталинграда» в Германии начал создаваться немедленно после капитуляции: выполняя волю Гитлера, его верный министр пропаганды Йозеф Геббельс задействовал всю свою огромную пропагандистскую машину, чтобы убедить немецкий народ в том, что поражение под Сталинградом — это ещё не катастрофа. Подготовленный в срочном порядке спецвыпуск Имперского руководства пропаганды сообщал: «Может быть, мы только сейчас вступили в фридриховскую эпоху принятия великих решений. Колин, Хохкирх, Кунерсдорф — все эти три имени означают тяжёлые поражения Фридриха Великого, подлинные катастрофы, по своим последствиям куда худшие, нежели всё, что случилось в последние недели на Восточном фронте».

Но если усилия Геббельса и могли оказать влияние на какую-либо часть немецкого общества или вермахта, помочь самому Гитлеру они не могли. Нет сомнения, что для него сталинградская катастрофа стала чрезвычайно сильным психологическим ударом. Тем более, что Гитлер отдавал себе отчет о своей роли в гибели 6-й армии. Эрих фон Манштейн вспоминал: «5 февраля я был вызван в Ставку фюрера… Гитлер открыл совещание примерно следующими словами: «За Сталинград я один несу ответственность!» (Манштейн Э. «Утерянные победы», М., 1999 г., с. 407).

То, насколько сильным был удар по психике Гитлера, — а учитывая его исключительное положение единоличного диктатора Германии, это имело важнейшие последствия для всего дальнейшего хода войны — может сказать небольшой, совершенно частный эпизод его личной жизни. Пусть он не имеет отношения к решению важнейших проблем войны и страны, но он показывает, насколько глубоким был кризис.

Секретарь Гитлера Криста Шредер вспоминала: «Перед катастрофой Сталинграда Гитлер время от времени устраивал вечера с прослушиванием граммофонных записей. При этом он охотно слушал симфонии Бетховена, партии из опер Вагнера и песни Гуго Вольфа, мог сидеть с закрытыми глазами и внимательно слушать музыку… После Сталинграда Гитлер больше не мог слушать музыку. Отныне мы проводили вечера, слушая его монологи…» (Шредер К. «Я была секретарём Гитлера», М., 2007г., с. 125).

Статья (с сокращениями) К. Залесского «Судьба Кавказа решится под Сталинградом», журнал «Родина» №1 2013 г., с. 11-14