Более двух с половиной миллионов человек было эвакуировано с западных территорий страны в первые сорок дней войны — огромная цифра. 16 июля ГКО учредил для наблюдения за процессом Совет по эвакуации. Всю практическую работу этого Совета вел заместитель Председателя Совнаркома Алек­сей Косыгин. Он должен был немедленно принимать решения о пере­мещении из районов страны, к которым приближалась наступавшая немецкая армия, в глубокий тыл предприятий и научных институтов, в первую очередь оборонных, с тем, чтобы на новом месте они могли как можно скорее развернуть производство всего необходимого для армии. Одновременно надо было эвакуировать миллионы людей.

Несколько сотен тысяч лошадей, миллионы коров, овец, коз и свиней ехали с эвакуированными гражданами. Были предприняты специальные меры безопасности, чтобы животные выжили. Везде царила паника, некомпетентность и неразбериха. Крестьяне и домашний скот были брошены на произвол судьбы руководителями колхозов. Значитель­ные запасы военного и промышленного оборудования не были ни эвакуированы, ни уничтожены, а попали в руки наступавшего против­ника. Однако миллион грузовых платформ с промышленным обору­дованием был перевезен с Украины, из Белоруссии и Прибалтийских государств в период с 10 июня по 20 ноября; и в течение всей войны около 10 млн. человек было эвакуировано железнодорож­ным транспортом, а два миллиона — водным путем.

Эвакуация Москвы началась через несколько недель после начала войны. Детей из Москвы сначала отправляли в Московскую область затем с середины июля — под Рязань и Тулу. Это было сравнительно недалеко, и некоторые попадали к немцам при наступлении и погиба­ли, когда их поезда подвергались бомбежке при эвакуации в отдален­ные районы. Другие с самого начала были направлены в более безо­пасные места — на Волгу, на Урал и в Центральную Азию, где для них должны были строиться новые школы. Некоторые люди покидали Москву в первые дни войны по своей собственной инициативе.

Когда началось наступление немцев на Москву, эвакуация значи­тельно ускорилась. 7 октября Пронин издал приказ об эвакуации неработающих женщин с детьми. За выполнение этого приказа отве­чала московская милиция. Те, кто отказывался выезжать, должны были преследоваться в судебном порядке. На 11 октября из Московской области планировалось эвакуировать еще 300 тысяч женщин и детей.

13 октября научным институтам Москвы было приказано покинуть город в течение двух дней: для научных сотрудников и членов их семей было предоставлено двадцать четыре вагона и еще тридцать девять вагонов для оборудования. Большинство москвичей эвакуировалось поездом. Регулярного расписания движения уже не было. Немногие пассажирские поезда, все еще прибывавшие из восточных районов, быстро освобождались от пассажиров и оставляли город, чтобы не попасть под бомбежки. В отдаленных районах страны исчезали целые поезда и становились пропавшими без вести.

В городе ключевой фигурой снова становились управдомы. Покидавшие Москву люди должны были информировать домоуправ­ления и авансом вносить квартирную плату или переводить деньги с места, куда они были эвакуированы. Один адвокат по фамилии Мирабо потерял право на квартиру в Москве, потому что в июле 1941 г. уехал из города на восемь месяцев, не предъявив управдому ника­ких документов о разрешении на эвакуацию, не уплатив квартплату авансом и не оставив своего адреса.

На Комсомольской площади в Москве, расположенной к северу от Садо­вого кольца, находятся три железнодорожных вокзала столицы: Ленинградский, Ярославский и Казанский. Со всех вокзалов и грузовых платформ отходили поезда с эвакуи­рованными, увозившими из Москвы большую часть членов и сотруд­ников аппарата правительства, Центрального Комитета партии, более семидесяти наркоматов и иностранных посольств. Но с Казанского вокзала большинство поездов уходили в города, расположенные на Волге и за Волгой. В эти тревожные дни Комсомольская площадь была забита пожилыми людьми, женщинами, детьми, подростками, надеявшимися уехать из Москвы всеми правдами и неправдами. В залах ожидания вокзалов тысячи людей сидели, стояли и даже лежали на полу, подстелив газеты, в ожидании решения своей судьбы.

Условия, в которых происходила эвакуация, были суровыми даже для самых привилегированных. Часто переезд занимал много дней, иногда под бомбардировками вражеской авиации, движение поездов постоянно прерывалось долгими стоянками на запасных путях для того, чтобы пропустить спешившие на запад поезда с войсками. Эваку­ированные сидели, часто имея совсем мало еды и воды или вовсе их не имея, в переполненных, неотапливаемых пассажирских вагонах или в товарных вагонах — «теплушках» — на сорок человек, оборудованных деревянными лежанками и железной печкой-времянкой, для которой могло и не быть топлива.

Когда эвакуированные достигали конечного пункта назначения, они находили (если им везло) себе приют, часто с самыми примитивны­ми условиями по сравнению с тем, что они имели в Москве. Те, кому не повезло, должны были жить в палатках или в землянках, пока не поды­скивалось что-то лучшее. Тот, кто эвакуировался вместе со своим заво­дом или институтом, обеспечивался работой. А кто приезжал самостоя­тельно, должен был искать место в непривычном окружении, где люди часто были возмущены наплывом чужаков и возникавшими для них не­удобствами, когда они и без того жили в весьма стесненных обстоятель­ствах.

Надо отметить, что все дороги на восток были забиты так же, как и поезда. По воспоминаниям очевидца: «Поток машин состоял из всевозможных автомобилей и грузови­ков — легковых машин, грузовиков с солдатами, военным имуществом — прожекторами, зенитными орудиями и великим множеством других транспортных средств с самыми разнообразными грузами — шинами, оборудованием и т.п., с обычными жителями с их мешками, узлами и прочим багажом… И в довершение всего дороги были забиты людьми, идущими пешком. Некоторые из них были явно организованными группами с фабрик, заводов, эвакуированные в общем порядке. Другие шли в одиночку или группами из двух-трех семей.

Шагал целый отряд ребят в форме ремесленного училища. Некоторые отдыхали, сидя на снегу у дороги… Этот человеческий поток не прекращался и ночью и продолжался на следующий день, оглаша­емый гудками автомобилей и руганью шоферов, раздаваемой направо и налево. Но помимо этого не было никаких знаков волнения и тем более паники, или вообще каких бы то ни было эмоций». Некоторые люди были эвакуированы на суднах по каналу Москва — Волга и затем вниз по реке.

Когда Московский университет эвакуировался в октябре, Андрей Сахаров поехал вместе с другими студентами и преподавателями с физического факультета. Первая остановка была в Муроме, провин­циальном городе примерно в трехстах двадцати километрах к восто­ку от Москвы. Из Мурома группа, в которой был Сахаров, продолжила свой путь в столицу Туркменской Республики Ашхабад, куда был эвакуирован физический факультет МГУ. Сорок человек набивались в каждый товарный вагон с устроенными в нем двойными нарами и железной печкой-времянкой посредине.

«Дорога заняла целый месяц, — писал Сахаров, — и за это время в каждом вагоне сформировался свой эше­лонный быт со своими лидерами, болтунами и молчальниками, пани­керами, доставалами, объедалами, лентяями и тружениками… В ту же сторону, как и мы, шли эшелоны с эвакуированными и разбитой техникой, с ранеными. В другую сторону шли воинские эшелоны. Из про­носившихся мимо теплушек выглядывали солдатские лица, казавшие­ся все какими-то напряженными и чем-то похожие друг на друга».

Температура воздуха опускалась до двадцати градусов мороза и даже ниже. Студенты воровали уголь для своих печек с угольных скла­дов на станциях. Однажды Сахаров в снегу около водокачки нашел кусок имбирного пряника и тут же съел его. Проезжая через казахскую степь, они попали в снежную бурю, и трубу их печки унес ветер. Сту­дент первого курса по фамилии Марков в тонкой фуфайке взобрался на крышу, чтобы починить трубу. Некоторые студенты меняли свою одежду на еду, которую местные крестьяне приносили к поездам на протяжении всего пути. Чтобы скоротать время, студенты, как пасса­жиры в юмористических романах Ильфа и Петрова «Двенадцать сту­льев» и «Золотой теленок», обычно состязались, рассказывая друг другу анекдоты. Чемпионом был Иосиф Шкловский, который позже стал известным астрофизиком.

На одной из остановок Сахаров отстал от поезда и ехал дальше на платформе с углем, где его и обнаружили. Оказалось, что к поезду с углем был прицеплен специальный вагон наркома высшего образова­ния. Сопровождавшие наркома пожалели Сахарова и разрешили ему ехать дальше. Один из них рассказал Андрею, что его дом в Москве был раз­рушен немецкой бомбой 23 октября, как раз в тот день, когда он уехал. Несколько человек было убито, но семья Сахарова не пострадала и переехала в здание эвакуированного медицинского училища на соседней улице. Только 6 декабря студенты и их преподаватели при­ехали наконец в Ашхабад.

Сахаров окончил институт в июле 1942 г., и ему была предло­жена должность преподавателя. Он предпочел внести свой вклад в успешное завершение войны, работая на оборонном заводе. После еще одного изматывающего путешествия на поезде через охвачен­ный войной Советский Союз, посетив своих родителей в Москве, он поступил на военный завод в Ульяновске (Симбирске). Но вместо работы его сразу же отправили на заго­товку дров. После того как Сахаров несколько недель занимался заготов­кой дров, он поранил руку и вынужден был вернуться на оборонный завод. Завод работал в военном режиме, введенном по всей стране: в две смены по одиннадцать часов, семь дней в неделю.

Людям выдавали продовольственные талоны, но магазины зача­стую были пустыми. Были перебои даже с хлебом. Рабочий ночной смены мог простоять в очереди большую часть дня, чтобы получить свой паек. Практически у него не оставалось времени на сон, потому что он должен был идти на работу в восемь вечера. Сахаров и другие одинокие рабочие жили в деревянных бараках по двенадцать человек в комнате. Сахаров оставался в Ульяновске до 1945 г., когда он вернулся в Москву со своей молодой женой и дочерью и начал работать, став одним из лучших физиков страны.

Власти начали эвакуировать людей искусства довольно рано. 8 авгу­ста на речном пароходе «Александр Пирогов» Москву покинули писа­тели и их семьи, среди которых была жена Пастернака и его сын. Не по себе было Марине Цветаевой, одной из лучших поэтесс России, оди­нокой в этой толпе. Цветаева опубликовала свою первую книгу стихов в возрасте восемнадцати лет. Ее муж Сергей Эфрон воевал против большевиков в годы Гражданской войны и бежал во Францию. Цветаева приехала к нему в 1922 году. Когда они вернулись в Москву в конце 1930-х годов, Эфрон, который, как утвер­ждают, работал в Париже на НКВД, был расстрелян, а их дочь сослана в лагерь. Теперь на Цветаевой лежала печать отверженной, она была изгнана из официального литературного мира, ее произведения не печатались.

Пассажиры плыли вниз по Волге до Казани, а затем по реке Кама до города Чистополя, где большинство высадилось на берег. Цветаева и ее шестнадцатилетний сын Георгий, которого близкие звали Мур, продолжали плыть дальше с оставшейся частью пассажиров к стояв­шему на берегу Камы городу Елабуга, до революции известному как город, процветавший на торговле зерном и гордившийся жившими в нем тринадцатью миллионерами. Во время революции миллионеров расстреляли или выгнали, а то, что раньше было маленьким уютным местечком, стало захудалым медвежьим углом. Цветаева приехала в Елабугу 17 августа и поселилась со своим сыном в тесной комнате в крошечном деревянном домишке, где жила бедная местная семья Бродельщиковых.

То, что произошло дальше, остается неясным. Цветаева не могла найти себе работу, и ее не оставляли в покое местные органы НКВД. Она нанесла визиты другим писателям, жившим в Чистополе, которые, по-видимому, оказали ей холодный прием. Цветаева повесилась 31 августа, оставив на сковороде жарившуюся для Мура рыбу, чтобы он поел, когда придет домой. Ее похоронили в могиле, которая впослед­ствии затерялась. А сковородка осталась в маленьком музее у дороги, ведущей к тому месту, где она умерла. Мур пошел в армию, был ранен и умер в июле 1944 года.

Когда в конце лета немцы начали окружать Ленинград, советские власти эвакуировали некоторых знаменитых артистов, писателей и музыкантов, сначала в относительно безопасное место, в Москву. Поэ­тесса Анна Ахматова и писатель Зощенко были вывезены самолетом 28 сентября. Шостакович, который был в Ленинграде, принимая экза­мены по композиции у студентов консерватории, уехал вместе с семьей в Москву 1 октября. Он привез с собой три законченных части своей Седьмой симфонии, которую он начал писать в первые дни войны. 16 октября, в день паники, Шостакович был снова эвакуирован, теперь уже из Москвы.

Шостакович с женой и детьми получил разрешение ехать в одном вагоне с артистами Большого театра. Среди пассажиров были композиторы Хачатурян, Хренников, Кабалевский и Шебалин. Сильно переполненный поезд тронулся, и композитор обнаружил, что он оставил два своих чемодана на платформе, — у него остался только старый костюм, который был на нем. Другие пас­сажиры стали собирать ему носки, запасные рубашки и другие недо­стающие вещи. Шостакович и его семья добрались до Куйбышева и были размещены в школьном классе, там было еще четырнадцать человек, все спали на полу. Позже ему дали отдельную комнату и подарили рояль.

Вначале Шостакович не чувствовал себя в силах работать над своей новой симфонией: «Когда я попал на поезд, что-то сломалось во мне… Я не могу сочинять музыку прямо сейчас, зная, как много людей погибают». Но когда пришли новости о том, что немцы потерпели поражение под Москвой, он стал работать над симфонией с необы­чайной энергией и закончил ее меньше чем за две недели. Она была закончена 27 декабря, а премьера состоялась 5 марта 1942 года в Куй­бышеве. 9 августа 1942 г. симфония прозвучала в осаждённом Ленинграде.

Подобно параду на Красной площади 7 ноября 1941 года, эта сим­фония стала символом русской победы. Советские власти решили, что симфония написана о вторжении фашистов в Советский Союз. Ее сразу же назвали «Ленинградской». Позже критики возражали, что в симфонии зашифровано критическое отношение к коммунистиче­скому режиму. После того как Шостакович сыграл ее на фортепьяно своим товарищам, эвакуированным в Куйбышев, он сам сказал так «Музыка, настоящая музыка никогда буквально не привязывается к какой-то теме. Национал-социализм — это не единственная форма фашизма; эта музыка обо всех формах террора, рабства, порабощения духа»…

Ко времени завершения эвакуации из Москвы были вывезены пять тысяч предприятий и два миллиона людей. Для их перемещения потребовалось семьдесят тысяч поездов. Операция была закончена к 25 ноября.

Статья написана с использованием материалов книги В.Д. Барановский «Победа в битве за Москву. 1941-1942, М., «Голден-Би», 2009 г.