Когда наступила осень, население Москвы стало замерзать. Угольные шахты на Украине и в западной части России были в руках врага. Небольшое количество угля, поступившее в Москву, направлялось в первую очередь на заводы, выпускавшие продукцию для военных целей. Начались перебои с подачей электроэнергии. Московский городской совет дал в прессе объявление о том, что вдвое сокращается подача электричества для осветительных целей.
В конце ноября, когда немцы подошли к Кашире, местные власти просили разрешения взорвать электростанцию «Южная». Но Сталин приказал защищать Каширу, чего бы это ни стоило, и направил для оказания помощи 2-й Кавалерийский корпус под командованием генерала Белова П.А.
Здания учреждений практически не отапливались. В жилых домах стало невозможно жить, так как отсутствовало отопление и электроснабжение, а ударной волной при бомбежках выбивало стекла окон. Здания закрывались, «консервировались» местными органами власти, а оставшиеся жители переезжали в пустые квартиры, из которых жильцы ушли на фронт или уехали в эвакуацию.
В то время как условия становились все хуже, люди пробовали экономить электричество, разогревать себе еду и находить заменители тех продуктов, к которым они привыкли в мирное время. В одной из газет рассказывалось о том, как домохозяйка может сделать духовой шкаф с помощью соломы: «Термос может быть изготовлен из деревянного ящика с двойными стенами: щель между ними можно заполнить опилками, соломой, бумагой или ватой. Суп в таком термосе может оставаться теплым в течение нескольких часов, вместо того чтобы греть его на керосинке. Как только суп закипит, поставьте его в такой термос, и в течение двух-трех часов он будет готов».
Люди жарили оладьи из картофельных очисток, которые раньше выбрасывали. Они пропускали кожуру через мясорубку, добавляли немного воды, муки и соли. Или натирали картофельные очистки на тёрке, пропаривали их в воде на раскаленной сковородке и вместо муки добавляли размельченные сухие березовые листья.
Кофе они делали из желудей. Делили желуди пополам, высушивали на плите, очищали от шелухи, варили в кастрюле под крышкой, затем дожидались, пока вода остынет. Потом сливали воду, снова высушивали желуди, размалывали их в кофемолке, добавляли цикорий или щепотку настоящего кофе для придания вкуса. Одной ложки приготовленной смеси хватало для приготовления одного стакана кофе. Вместо цветов люди выращивали в ящиках на окнах огурцы и лук. Все открытые места превращались в земельные участки. Люди начали разводить цыплят в огородиках, разбитых возле многоэтажных домов.
Летом Константин Симонов наблюдал за крестьянами, эвакуировавшими свой крупный рогатый скот из деревень и сел под Смоленском. Теперь, по прошествии многих недель, пройдя сотни километров пути, бесконечные стада коров, овец и коз брели вдоль московских бульваров. Они были истощены и изнурены долгими переходами, а женщины, гнавшие эти стада, едва ли были в лучшей форме. Стада в тысячи голов гнали прямо через центр города и дальше на восток.
Поскольку большинство крупных заводов было эвакуировано, более мелкие заводы перестроились на выпуск военной продукции. В конце ноября доля оружия, выпускаемая этими заводами в Москве, меньше чем за один квартал возросла на 94%. На заводах работали в основном женщины и подростки. Около четырехсот тысяч домохозяек Москвы пошли работать на заводы. Они ремонтировали самолеты и танки, начиняли снаряды, экспериментируя с новыми видами взрывчатых веществ, делали минометы и «коктейли Молотова» (бутылки с зажигательной смесью), сваривали танковые гусеницы, производили разные виды стрелкового оружия.
Некоторым подросткам нужны были специальные табуретки, чтобы они могли достать до токарных станков, на которых работали. Заводы перешли с производства мирной продукции на продукцию для фронта. Завод, выпускающий детские велосипеды, начал выпускать огнеметы, восемь штамповочных заводов, которые раньше выпускали чайные ложки и скрепки для бумаг, переключились на производство саперных лопат и деталей противотанковых гранат. Мастерские по работе с деревянными изделиями, выпускавшие счеты и ширмы, стали выпускать патроны для пистолетов. Мебельная фабрика начала производство противотанковых мин, зарядных ящиков и носилок. Завод по производству пишущих машинок теперь делал автоматические винтовки и боеприпасы.
Начиная с лета, въезд в Москву был строго запрещен. Надо было иметь разрешение на жительство; если вы жили вне границ города, вы должны были иметь документ с вашего места работы или от колхоза с разрешением на въезд в Москву для работы или продажи сельхозпродукции. Эвакуированным было запрещено возвращаться. Те, кто вернулись без разрешения, не получали продовольственных карточек, и их разрешение на жительство не восстанавливалось.
Из близлежащих деревень приезжали крестьяне, чтобы продать в городе свою продукцию. Для торговли на государственных рынках, они должны были платить сбор городским властям. Многие торговцы работали на обочинах дорог, мешая движению транспорта. Даже официальные рынки выходили за свои границы. Центральный рынок заполонил весь Цветной бульвар. Серая масса людей продавала и покупала ватники, пальто, головные уборы для танкистов, летчиков и моряков. Сигареты выдавались по карточкам с августа. Теперь на черном рынке торговлей сигаретами и табаком, собранными у некурящих, получивших их по карточкам, занимались дети и инвалиды. Цены на рынках превосходили возможности обычных людей.
В конце первого года войны цены выросли в восемь раз. Многие граждане начали предпринимать опасные поездки за город, чтобы обменять теплую одежду и другие вещи на продукты у самих крестьян. Если бы немцы действительно взяли Москву, они нашли бы пустыню.
8 октября Сталин подписал приказ ГКО о подготовке к уничтожению промышленных предприятий Москвы и Московской области. Комитет из пяти человек под руководством генерала Серова, заместителя наркома НКВД, приступил к исполнению обязанностей. В каждом районе создавались «тройки», состоявшие из секретаря районного комитета партии (он был председателем), начальника райотдела НКВД и сапера Красной Армии.
Серов составил список, в котором значилось более тысячи заводов, подлежавших уничтожению. Они были разделены на две категории. Те заводы, которые производили оборудование для обороны, должны были быть взорваны. Остальные должны были быть разрушены — оборудование разбивалось и все сжигалось. Продовольствие или товары народного потребления, находившиеся на заводских складах, должны были быть распределены среди населения.
Список зданий, подлежавших уничтожению, включал пекарни, холодильные склады, мясоперерабатывающие комбинаты, здания вокзалов и другие железнодорожные здания, трамвайные и троллейбусные парки, парки грузовых машин, центральные электростанции и силовые подстанции, мосты, Большой театр, Монетный двор (ГоЗнак), здание ТАСС, Центральный телеграф и переговорные пункты. Коменданта Кремля снабдили взрывчаткой и детонаторами для разрушения служебных построек на территории Кремля.
Трехгорка, как и другие фабрики, обучала свою команду подрывников. Они тренировались с настоящими запалами, хотя у них, конечно, не было настоящей взрывчатки. Сложность состояла в том, что после того, как подрывник поджег запал, он должен успеть покинуть здание до того, как запал догорит и воображаемый заряд взорвется. Давалось двадцать секунд на то, чтобы убежать.
5 октября Щербаков А.С., первый секретарь МГК ВКП(б) вызвал майора НКВД Журавлева к себе в кабинет, на стенах которого, как в военном штабе, были развешаны карты военных действий. Щербаков сообщил ему о том, что есть решение создать группы сопротивления, которые действовали бы в Москве в случае «самых неблагоприятных обстоятельств». Эти группы, оставляемые за линией фронта, должны состоять из членов партии. Конечно, они должны комплектоваться добровольцами, но Щербаков не исключал того, что их будет недостаточно. Щербаков провел личные беседы с несколькими кандидатами. Партизанским отрядам не пришлось действовать в самой Москве. Но в разных местах Московской области, оккупированных немцами, в конце ноября действовали полторы тысячи партизан.
15 октября на совещании Сталин хладнокровно изложил ситуацию. «Немцы могут прорваться в любую минуту, — сказал он, — должны быть сделаны необходимые приготовления». После обсуждения он продиктовал краткий текст постановления. Молотову было поручено организовать эвакуацию Президиума Верховного Совета и зарубежных дипломатов в Куйбышев (Самару) на Волге, и он должен был вместе с ними ехать туда в качестве заместителя главы правительства.
Наркоматы Обороны и ВМФ должны также уехать в Куйбышев, но Генеральный штаб должен выехать в Арзамас, закрытый город на Волге, недалеко от Горького (Нижнего Новгорода). Командующий Московской зоной обороны генерал Артемьев П.А. должен обеспечить последнюю линию обороны. Если враг достигнет Москвы, Берия и Щербаков отвечают за разрушение заводов и других объектов, перечисленных в списках для уничтожения.
На совещании также было принято решение о том, что Сталин должен покинуть Москву на следующий день или позже, в зависимости от ситуации; но в течение нескольких часов он решил остаться в столице. Во всяком случае, в Куйбышеве для него было все приготовлено.
Инструкции по эвакуации были разосланы директорам заводов, партийным, правительственным и муниципальным чиновникам города. К исполнению инструкций приступили немедленно. Собрали и сожгли значимые документы. На грузовиках вывозились необходимые для работы бумаги и оборудование. Отдавались распоряжения служащим, кто из них уезжает, а кто должен остаться. Организовали выплату рабочим зарплаты за две недели вместо уведомления. Было приказано запасы товаров народного потребления раздать населению.
Ничего простым людям не объяснялось. Как обычно, в отсутствие фактов стали распространяться слухи, и чем ближе подходили бои, тем быстрее они распространялись и ходили туда и обратно между линией фронта и населением города. Раненые, медсестры, журналисты возвращались в Москву и рассказывали свои версии происходящего. В середине месяца дальняя канонада была слышна даже в центре города.
Говорили, что немецкие танки в любой момент доберутся до улицы Горького. Чтобы укрепить моральный дух в тот момент, когда немцы все ближе подходили к столице, власти расклеили по всему городу афиши с объявлениями о предстоящих концертах любимой киноактрисы Сталина Л. Орловой. Они рассчитывали, что люди решат: Орлова и Сталин остаются в городе, значит его не сдадут.
Утро 16 октября было зловещим. Ночь прошла относительно спокойно. Сигналов воздушной тревоги не было: немецкие бомбардировщики не летали, когда облака висели низко, и шел дождь с мокрым снегом. Ровно в шесть часов утра в жизнь ворвались громкоговорители, как это бывало каждый день, начиная утренние новости, Левитан произнес: «Сообщение СовИнформбюро на утро, 16 октября На…» И здесь его голос оборвался. Затем зазвучала музыка. Сначала людям показалось, что в эфире хорошо известная советская патриотическая песня «Марш авиаторов».
Но, прислушавшись более внимательно, они начали понимать, что знакомая мелодия звучит как-то не так. А некоторые узнали, что это совсем не «Марш авиаторов». Это была «Хорст Вессель», маршевая песня гитлеровских штурмовиков. Неужели немцы так близко, что смогли вклиниться в московскую радиотрансляционную сеть? Затем песня оборвалась, и Левитан сказал, как ни в чем не бывало: «Обстановка вокруг Москвы значительно ухудшилась!» Инцидент остался загадкой…
Когда люди вышли этим утром на улицы, они обнаружили, что город изменился. В почтовых ящиках не было газет: почтальоны, обычно разносившие газеты, накануне были временно уволены. Не ходили автобусы, трамваи, троллейбусы. Остановилось метро. На улицах не было милиционеров. Их место заняли люди в гражданской одежде с красными повязками на рукавах: это были члены «истребительных батальонов», собранных из коммунистов города.
Везде падал какой-то зловещий снег. Ложившиеся на землю снежинки были не белыми, а черными. Это был пепел сжигаемых в учреждениях бумаг. Люди жгли свои документы на кострах во дворах. Жгли архивы, официальные документы, личные дневники, трудовые книжки, книжки по оплате за квартиру, даже телефонные справочники.
12 октября московские власти уже организовали отправку двух вагонов, груженных партийными документами. Теперь они решили, что оставшиеся документы необходимо полностью уничтожить; анонимки и угрозы, личные дела; материалы о репрессиях, о раскулаченных, о ситуации в колхозах; протоколы партийных совещаний. Документы, подлежащие уничтожению, помечались «№ 3». Их сжигали в котельной общественных бань, находившихся рядом со зданием партийного архива. В течение двух дней более тысячи человек уничтожили свои партбилеты.
Начали распространяться самые дикие слухи: совершен государственный переворот, Сталин арестован, немцы в Филях. Можайское шоссе открыто для прохода в Москву. Романченко, начальник московской милиции, докладывал, что и партийные, и милицейские чины потеряли голову и отказались от управления своими районами. Едва ли удивительно, говорил он, что рабочие негодуют. Андрей Сахаров направлялся в университет, где собралась толпа студентов, стремившихся сделать что-то полезное. Они вместе с Сахаровым пришли в партком. Но когда они спросили секретаря парткома, что они могут сделать, чтобы помочь в этой ситуации, он дико посмотрел на них и выпалил: «Каждый должен сам решать!» Возрастало число заключаемых браков; люди пытались найти себе партнера, учреждение или завод, которые эвакуировались.
Вдоль дорог, ведущих на восток, через пропускные пункты на окраинах города по шоссе Энтузиастов из города двигалась плотная колонна машин. В грузовиках, нагруженных доверху, ехали чиновники среднего класса со своим домашним имуществом, обрызгивая грязью сограждан, которые, стремясь спастись, шли пешком.
Директор завода № 468 распорядился отвезти на станцию на заводском грузовике свое имущество: пианино, рояль, зеркала, шкафы, серванты, кровати, матрасы, велосипеды, козу и собаку. Организация этой затеи заняла столько времени, что он опоздал на поезд. Тогда он попытался вместо этого договориться о самолете. Когда и это не сработало, он приказал одному из служебных водителей догнать ушедший поезд. Партийные чиновники завода не только не остановили директора, но и последовали его примеру. Рабочие возмутились и потребовали, чтобы вся компания была наказана по законам военного времени.
Когда они видели, что их начальство со своими семьями наладилось спасаться, уезжая на восток, обычные люди начали брать дело в свои руки. Начальник московского НКВД майор Журавлев в своем докладе через два дня назвал это «анархией». Люди начали блокировать дороги. Рабочие завода № 219 напали на группу из шести машин, шедшую по шоссе Энтузиастов, вытащили пассажиров, избили их, выбросили их вещи на дорогу и сбросили их машины в ближайших овраг. Заместитель директора библиотеки имени В.И. Ленина был схвачен при попытке покинуть Москву на машине, принадлежавшей библиотеке. Ему повезло, толпа просто отправила его обратно в город.
Вооружившись молотками и лопатами, рабочие нападали на своих начальников, должностных лиц НКВД, дружинников, руководителей местных органов партии и на любого, кто пытался вразумить их. Директор завода точных инструментов имени Молотова бежал вместе с главным инженером и заместителем директора столовой. Рабочие этого завода, которым была обещана выплата заработной платы за месяц вперед, напали на сотрудников Наркомата авиационной промышленности, вытащили их из машины, разбросали их багаж и осадили сотрудников НКВД, которые пришли разобраться в том, что происходит.
Но не все вели себя беззаконно. Женщины, работницы Трехгорки, пришли на работу как обычно и обнаружили, что фабрика закрыта. Они собрались в фабричном Доме культуры — атмосфера была спокойной, несмотря на то, что никто не объяснил им, что происходит. Им выдали зарплату и сказали, что они временно распущены. Три дня они бездействовали. А затем их вызвали на фабрику, и они начали работать, как раньше. Около всех продуктовых магазинов образовались длинные очереди.
Историк доктор Миллер так описывал происходящее в своем дневнике:
«Все резко сразу изменилось. («Известия» не вышли: говорят, эвакуировались.) Информбюро, первый раз приближаясь к истине, говорит о том, что на Западном направлении положение резко ухудшилось. Прорыв центра. Сегодня поэтому Москва – муравейник. Но «муравьи» какие-то чужие. По всем направлениям идут загруженные кладью люди — явно огромное большинство рассчитывает на пешее передвижение. На него обречены даже эвакуирующиеся заводы и учреждения.
Большинству же прямо дается расчет, иногда с уплатой, иногда с обещанием уплаты чего-то в жалованье. На улицах беспорядок; дворники не убирают подмерзлых тротуаров. Транспорт в полном расстройстве. Метро закрыто, и слухи о нем плывут зловещие: в толпе говорят, что метро взорвут или затопят. На «взрывание» будто бы обречено Садовое кольцо, как основная артерия (ее так и создавали, по-видимому), а также разные неувезенные или недоразоренные заводы. Настроение толпы — угрюмое, молчаливое, у иных легкомысленное: ходят как на ярмарке.
Колоссальные хвосты, ибо под предлогом эвакуации многим выдают продукты намного вперед, а кроме того, кажется, решили разбазарить последние склады продовольствия (продают муку, сахар по рыночным ценам; по рабочим карточкам дают пуд муки). Трамваи переполнены и ходят реже. Автобусы тоже. Огромное количество их, по-видимому, угнано. На троллейбусах сидят даже на крыше.
В толпе говорят о приходе немцев в нынешнюю ночь, о том, что Москву хотят считать (как Париж) открытым городом, о том, что будто бы оборона от налетов снята (однако с 6 часов вечера уже слышны зенитки, видны на фоне темного неба рвущиеся снаряды)».
Для преступного мира Москвы возникший хаос представлял слишком хорошие возможности, чтобы их упустить. Грабители чистили магазины и квартиры, оставленные хозяевами, полагая, что если они не возьмут все, что только смогут унести, то это сделают немцы. Ворованные сладости и шоколад открыто продавали на улицах.
Правительство, партия и милиция прилагали усилия к тому, чтобы взять под контроль ситуацию в Москве. Высокопоставленные члены правительства беседовали с рабочими и успокаивали их. Анастас Микоян лично поехал на Автомобилестроительный завод имени Сталина, где несколько тысяч рабочих собрались на импровизированный митинг.
Директор завода Лихачев кричал на них. Рядом с ним стоял председатель профсоюза и отпускал в адрес рабочих самые живописные ругательства, уговаривая их разойтись по домам. Лихачев сказал Микояну, что рабочие хотят идти на завод работать. Но это было невозможно, потому что ведется подготовка к его разрушению. Из толпы спрашивали Микояна: «Почему убежало правительство вместе с Комитетом партии и Комитетом комсомола? Почему никто не может им объяснить, почему их не пускают на завод?» Микоян объяснял: «И Сталин, и Молотов находятся в Москве. Правительство уехало, потому что линия фронта подошла близко к Москве. Сейчас вы должны успокоиться. Вам выплатили зарплату, так что вы суетитесь? Пожалуйста, перестаньте нападать на директора и идите домой». Рабочие начали постепенно расходиться.
Щербаков А.С. выступил по радио 17 октября, но его речь была шаблонной и высокопарной. На следующий день выступил председатель Моссовета Пронин В.П., он имел больший успех. Спокойным и уравновешенным тоном он сказал, что безответственные элементы посеяли панику в столице. Некоторые управляющие больших заводов уехали без разрешения. Люди разворовывали социалистическую собственность. Те, кто оставили свои посты, будут строго наказаны. Возобновят работу столовые, магазины и учреждения бытового обслуживания, транспорт будет работать как обычно, будут открыты театры и кинозалы. Люди поверили ему, и паника начала убывать.
19 октября в газетах было опубликовано постановление о введении в Москве осадного положения. Декрет начинался старомодно помпезными словами: «Сим объявляется…» — это был преднамеренный архаизм Сталина. Не разрешалось ходить по улицам между полуночью и пятью часами утра без специального удостоверения, выданного начальником Московского гарнизона генералом Синиловым.
Исключение было сделано для людей, бегущих в убежище во время воздушной тревоги. Синилов отвечал за строгое соблюдение приказа в городе, а милиция, войска НКВД и группы рабочих-добровольцев придавались ему в помощь для выполнения этой задачи. Провокаторы, шпионы и другие подстрекатели расстреливались на месте.
На следующий день все в городе изменилось. На улицах снова появились военные и милиция. Паника прекратилась. Эвакуация населения и предприятий шла в обычном ритме. Снова начали работать такси. Сразу заработали двадцать две полевых пекарни. Московский городской совет дал в газете «Вечерняя Москва» объявление о том, что в городе достаточно продовольствия. Семьдесят шесть магазинов, продававших хлеб и муку, уже были открыты. Двести магазинов и киосков открылись в последующие несколько дней, Рабочие и служащие промышленных предприятий, которые остались в городе, могли получить каждый по шестнадцать килограммов муки. Картофель давали не только в магазинах, но и на железнодорожных и речных станциях.
Ужесточение законов и приказов помогло поймать более десяти тысяч дезертиров и около двадцати пяти тысяч людей, которые пытались уклониться от военной службы. Более сорока четырех тысяч были осуждены на различные сроки тюремного заключения и около девятисот человек приговорены к смертной казни. В ноябре 1941 г. руководитель департамента тепло- и энергоснабжения Московского городского совета Воротников был арестован вместе со своим заместителем, директором треста «Мосгаз», и инженером этого треста. Они сидели в кабинете Воротникова, критиковали жизнь в Советском Союзе, выражая сомнения в победе и восхваляя армию Гитлера. Каждый из них был приговорен к десяти годам тюрьмы.
НКВД начал устранять последствия паники. В туннеле на Курском вокзале было найдено тринадцать пакетов, адресованных Московскому комитету партии. В них были партбилеты, личные учетные карточки и масса других партийных документов. Даже в главном здании Центрального Комитета не осталось никого, кто мог бы обеспечить нормальную работу основных технических служб — отопления, телефонной связи, холодильных установок и электрооборудования. Противопожарная команда уволилась, а их оборудование было в беспорядке. Более сотни противогазов валялось на полу. Сотни пишущих машинок, валенок, тонны продовольствия были брошены при отъезде в эвакуацию. Замки письменных столов были сломаны, документы, включая совершенно секретные, были разбросаны повсюду.
Хотя паника прекратилась, никто не мог быть уверен в том, что город выстоит. Подготовка к его оставлению продолжалась. 23 октября Пронин высказал Сталину предложение, которое несколько месяцев спустя должно было иметь серьезные последствия для населения Москвы. «Запасов продовольствия в городе, — сказал он, — хватит на три-четыре месяца. Но если придут немцы, оно может попасть в руки врага». Поэтому он просил разрешения продать скоропортящиеся продукты населению, а зерно отправить на восток. Для этого ему понадобилась бы сотня барж. Его предложение было принято, и продукты в городе исчезли к концу месяца…
Статья написана по материалам книги Р. Бретвейт «Москва 1941. Город и его люди на войне», М., «Голден-Би», 2006 г., с. 214-237.
Оставить комментарий