К началу Отечественной войны 1812 г. Михаил Богданович Барклай де Толли хоть и был военным министром, но командовал лишь 1-й Западной армией, размещенной в Литве. Эта армия насчитывала 120 210 че­ловек при 580 орудиях. 2-я Западная армия под командованием князя Петра Ивановича Баг­ратиона стояла между Неманом и Бугом. 1-я армия по численности в два раза превосходила 2-ю армию.

Государь Александр I в начале войны не поставил во главе войск Барклая де Толли, а взял на себя Верховное главнокомандование, несмотря на то, что никогда не служил в действующей армии, однако уже 7 (19) июля импе­ратор наконец-то оставил армию, вновь не назначив командующего русскими армиями. От ца­рившей в армии неразберихи Барклай, любившего порядок во всем,  по свидетельству Муравьева А.Н. «часто при­ходил в отчаяние: проекты за проектами, планы и распоряжения, противоречащие друг другу, все это нарушало спокойствие».

Историк Троицкий Н.А. задается справедливым вопросом: «Царь всем мешал (Барклаю в особенности), все и вся путал, но мог ли кто сказать ему об этом прямо?» Генерал Ермолов А.П. отмечает, что «отъезд го­сударя произвел на войска неприятное впечатле­ние». А вот Барклай де Толли лишь облегченно вздох­нул, но никаким главнокомандующим русскими армиями вновь не стал. Да, под его командованием была 1-я Западная армия, но никакого официального документа относительно 2-й Западной армии император по одной ему ведомой причине не оставил.

Более того, ситуация сложилась такая, что князь Багратион П.И. и не обязан был подчиняться приказам Барклая, так как оба они превратились в совершен­но самостоятельных главнокомандующих частны­ми армиями. Как ни стремился Наполеон разбить русские ар­мии порознь, у него ничего не получилось. Пройдя за 38 дней отступления более 600 километров, 22 июля (3 августа) 1-я и 2-я Западные армии соеди­нились в районе Смоленска. Это было первой боль­шой неудачей императора французов в войне 1812 г.

Надо отметить, что Барклай де Толли М.Б. и Баграти­он П.И. были произведены в чин генерала от инфанте­рии в один день (20.03.1809 г.), только Багратион, в силу алфавитного порядка, был расположен в приказе выше и, следовательно, имел старшинство в чине перед Барклаем. Исходя из это­го, Багратион должен был принять общее командо­вание. Однако в армиях кроме них находились и другие генералы, имевшие над Барклаем и Баграти­оном преимущество в чине, например, Беннигсен Л.Л. и А. Вюртембергский, кроме того, в армии был брат царя Константин Павлович…

Однако для такого ответственного поста, как командование армиями, значение одного старшинства в чине никогда не считалось достаточным, и во всех государствах призна­валось необходимым специальное полномочие монарха.

Естественно, подобное положение привело к то­му, что сразу же начались интриги по поводу обще­го командования. Князь Багратион, несмотря на то, что он мог требовать подчинения себе младшего по чину, видимо осознав ситуацию, предоставил общее командование над объединенными армиями Барк­лаю де Толли, как военному министру.

Но по сути, 42 дня, прошедших с момента отъезда импе­ратора Александра до приезда Кутузова М.И., Барк­лай де Толли оставался командующим лишь одной из армий — подобно Багратиону и Тормасову, на рав­ных с ними началах. Нелепость подобного положения, совершенно недопустимого на войне, усугублялась еще и тем, что Михаил Богданович не мог, даже как военный министр, отдавать приказы армиям Тормасова А.П. и Чичагова П.В.

Чтобы лучше узнать человеческие и полководческие качества командующих 1-й и 2-й Западными армиями, обратимся к «Запискам» генерала Ермо­лова А.П. Только надо иметь в виду, что Алексей Петрович не любил Михаила Богда­новича. По мнению историка Тартаковского А.Г. Ермолов «был в изрядной мере наделен и двуличием, и уклон­чивостью в отношениях с людьми, и способностью лавировать в острых ситуациях».

Нетрудно заметить, что в своих «Записках» гене­рал Ермолов совсем не щадит Михаила Богданови­ча. Более того, именно он, как никто другой, разжи­гал в главной квартире враждебные Барклаю наст­роения. И, что характерно, делал это Ермолов крайне не­справедливо, что невольно наводит на мысль об из­вестной доли зависти.

Заметим, что Ермолову было чему завидовать, ведь его военная карьера, несмотря на все его досто­инства, складывалась весьма непросто. Как отмеча­ет Нечаев С.Ю., «он получил чин полковника в 1805 году, а генерал-майора — в 1808 году, хотя два раза представлялся годом раньше, а ведь в том же 1807 году Барклай де Толли тоже был всего лишь генерал-майором».

С другой стороны, в своих «Записках» Ермо­лов А.П., издавна дружный с Багратионом,  даже не скрывает своего восхищения князем. Сравнивая Барклая и Багратиона, он пишет:

«Оба они служили в одно время, довольно долго в небольших чинах, и вместе достигли звания штаб-офицеров… Князь Багратион, на те же высокие назначения возведенный (исключая должности военного министра), возвысился согласно с мнением и ожида­ниями каждого. Конечно, имел завистников, но ме­нее возбудил врагов. Ума тонкого и гибкого, он сделал при дворе сильные связи. Обязательный и приветливый в обращении, он удерживал равных в хороших отношениях, сохранил расположение прежних приятелей… Подчинен­ный награждался достойно, почитал за счастие слу­жить с ним, всегда боготворил его… Недо­статок познаний или слабая сторона способностей может быть замечаема только людьми, особенно приближенными к нему».

«Отличаясь умом тонким и гибким», по отзыву Ермолова А.П., Багратион, к сожалению, не проявил этих качеств в отноше­нии к Барклаю. Быть может, причиною этого и было отсутствие образования. Властный и горячий, слишком непосредственно отдаваясь своим чувст­вам и не вдумываясь в положение вещей, Багратион был один из самых ярых противников Барклая.

В книге Никонова А.П. «Наполеон: попытка №2» о Багратионе можно прочитать: «Недалекий кавказский князь требовал от Барклая де Толли немедленно наступать на Наполеона, аргумен­тируя свою позицию так: «Шапками закидаем!» Не зря москов­ский губернатор Ростопчин считал Багратиона человеком глупо­ватым». (С. 261).

Ссылаясь на бедность Барклая де Толли до возвышения в чины, Ермолов так характеризует генерала: «Свободное время он употребил на полезные за­нятия, обогатил себя познаниями. По свойствам воздержан во всех отношениях, по состоянию не­прихотлив, по привычке без ропота сносит недо­статки. Ума образованного, положительного, тер­пелив в трудах, заботлив о вверенном ему деле; не­тверд в намерениях, робок в ответственности; равнодушен в опасности, недоступен страху. Свойств души добрых, не чуждый снисходитель­ности; внимателен к трудам других, но более лю­дей, к нему приближенных…

Осторожен в обращении с подчиненными, не допускает свободного и не­принужденного их обхождения, принимая его за несоблюдение чинопочитания. Боязлив пред госу­дарем, лишен дара объясняться. Боится потерять милости его…»

О Багратионе у Ермолове далее читаем: «Неустрашим в сражении, равнодушен в опасности. Не всегда предприимчив, присту­пая к делу; решителен в продолжении его. Неутомим в трудах. Блюдет спокойствие подчиненных; в нуж­де требует полного употребления сил. Отличает до­стоинство, награждает соответственно. Нередко, од­нако же, преимущество на стороне тех, у кого силь­ные связи, могущественное у двора покровительство.

Утонченной ловкости пред государем, увлекательно лестного обращения с приближенными к нему. Нра­вом кроток, несвоеобычлив, щедр до расточитель­ности. Не скор на гнев, всегда готов на примирение. Не помнит зла, вечно помнит благодеяния».

В тоже время в «Истории государства российского. Жизнеописания. XIX век. Первая половина» на с. 88 читаем о князе: «обычно молчаливый, но вспыльчивый и неудержимый в гневе». «Накануне соединения двух русских армий под Смоленском Барклай написал Багратиону: «Прошу вас все забыть и рука об руку действовать на общую пользу Отечества».

Но Багратион «словно бы не заметил этой протянутой руки и стал действовать против Барклая в «духе происков и пристрастия». Если до того о своей вражде к нему он доверительно сообщал лишь несколь­ким лица,.. то ныне его инвективы в адрес полководца ста­ли достоянием широкого круга военачальников» (Тартаковский А.Г. «Неразгаданный Барклай. Легенды и быль 1812 года», с. 83).

Не­смотря на полную непохожесть и нескрываемую враждебность по отношению к Барклаю, при встре­че в Смоленске князь Багратион заявил, что весьма охотно будет служить под его начальством. Можно ли было верить этим словам? Конечно же, нет. Как подчеркивает историк Тартаковский А.Г., «подчинение это было чисто символическим и эфе­мерным, что обнаружилось буквально через не­сколько дней».

При этом сам Барклай-де-Толли находился под очень силь­ным давлением. Генерал Богданович М.И. констатирует: «…Барклай находился в самом за­труднительном положении: с одной стороны — соб­ственное убеждение в невозможности противосто­ять сильнейшему противнику побуждало его укло­няться от решительной с ним встречи; с другой — все окружавшие его, вся армия; вся Россия и, в челе ее, сам государь, требовали, чтобы наши армии засло­нили от врага родную землю. Оставаясь в бездейст­вии у Смоленска, невозможно было остановить дальнейшее нашествие французов».

Горячий по натуре, князь Багратион с самого нача­ла войны не скрывал своей неприязни к Барклаю де Толли, он ратовал за наступле­ние и всячески критиковал стратегию военного мини­стра. При этом обоих полководцев не могло не стра­шить возможное окружение. Именно поэтому, кстати сказать, было принято решение далеко от Смоленска не отходить и обеим армиям не отдаляться друг от дру­га дальше, чем на расстояние одного перехода.

Осторожность Барклая вполне понятна: Наполе­он мог занять Смоленск и отрезать русские войска от Москвы. Абсолютно достоверных сведений о по­ложении войск Наполеона у него не было, а посему слишком рисковать он не счел нужным. Позиция князя Багратиона была несколько иной: сам он вряд ли знал о противнике больше, чем Барклай, но зато был совершенно уверен, что действовать нужно ина­че. Но вот как? Как и всегда, обладавший вулканиче­ским темпераментом, князь Багратион предпочитал довериться своей интуиции. При этом в отношении Барклая он заявил следу­ющее: «Невозможно делать лучше и полезнее для непри­ятеля, как он…»

Противостояние Барклая и князя Баг­ратиона под Смоленском лишь усилилось. В резуль­тате, после соединения с 1-й Западной армией, по­следний уже открыто стал обвинять Михаила Богда­новича в неспособности руководить войсками, а личные разно­гласия Барклая и Багратиона дошли до такой сте­пени, что это уже мешало согласованию действий их армий.

Конечно, столкновения среди генералитета — ситуация обычная. Историк Безотосный В.М.: «По опыту предшествующих войн, редко какая кампания обходи­лась без личных стычек и мелочных обид на коллег среди военачаль­ников. Ничего удивительного в этом не было — в любые времена и во всех странах генеральская среда всегда отличалась повышенной про­фессиональной конкуренцией и столкновением честолюбий. Борьба в недрах генералитета в 1812 году велась в нескольких плоскостях и в разных направлениях…»

Князь Багратион, видевший во всем злой умысел иностранцев, а вся главная квартира была «немцами на­полнена так, что русскому жить невозможно, да и толку никакого нет». Удивительно, но князь Багратион искренне счи­тал себя русским, а Барклая — немцем. И это тем бо­лее удивительно, что Михаил Богданович немцем не был по определению (его дед стал российским под­данным ещё в 1710 г.). А вот дед князя Багратиона (царевич Исаак-бек) переехал из Грузии в Россию лишь в 1759 г., а отец, родившийся в Персии, — еще на шесть лет позже… Князь Багратион, кстати, и говорил по-русски с сильным акцентом, и писал с массой грамматических ошибок.

«Однажды в приступе гнева он написал: «Я думал, истинно служу государю и Отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Призна­юсь, не хочу!» А в другой раз, в письме графу Ростопчину, он по­шел еще дальше: «Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству, но генерал — не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего на­шего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады».

Естественно, подобные слова рано или поздно до­шли до Михаила Богдановича. Не могли не дойти — в условиях царивших при Генеральном штабе ин­триг и борьбы различных группировок. В результа­те между двумя заслуженными генералами произо­шла безобразная сцена.

— Ты немец! — кричал князь Багратион. — Тебе все русское нипочем!
— А ты дурак, — отвечал ему Барклай де Толли, — и сам не знаешь, почему себя называешь коренным русским». (Е. Гречена «Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах», М., «Астрель», 2012 г., с. 79).

Однако оба генерала: один — прибалтийский немец (родился в Лифляндии), вы­ходец из шотландского клана, а другой — потомок грузинского царского рода, в сущности, были вели­кими русскими полководцами, искренне преданны­ми России — своему Отечеству.

Вот что пишет по этому поводу генерал-майор, философ и декабрист Фонвизин М.А.: «При всех достоинствах Барклая де Толли, челове­ка с самым благородным, независимым характером, геройски храброго, благодушного и в высшей степе­ни честного и бескорыстного, армия его не любила за то только, что он — немец! В то время, когда про­тив России шла большая половина Европы под зна­менами Наполеона, очень естественно, что предубеж­дение против всего нерусского, чужестранного, силь­но овладело умами не только народа и солдат, но и самих начальников.

При том Барклай де Толли с хо­лодной и скромной наружностью был изранен, был с перебитыми в сражении рукою и ногою, что прида­вало его особе и движениям какую-то неловкость и принужденность; не довольно чисто говорил он и по-русски, и большая часть свиты его состояла из нем­цев…»

Барклай де Толли почти не имел в своей армии приверженцев: все лучшие русские генералы, из кото­рых многие приобрели справедливо заслуженную славу, были или против него, или совершенно к не­му равнодушны. Главные недоброжелатели Барклая бы­ли начальник его штаба генерал Ермо­лов и гене­рал Раевский. Не любя Барклая де Толли, его противники сообщи­ли чувства неприязни своей и войску. Военачальник, как никто, заботившийся о нуждах солдат, не только не был любим армией, но и постоянно подозревался в самых низких действиях.

В ходе сражения за Смоленск «по­тери русских составили свыше 11 тыс. человек», а «убыль в рядах Великой армии была, по русским ис­числениям, около 14 тыс. человек, по француз­ским данным — 6-7 тысяч человек». Подобное вполне укладывалось в план Барклая, состоявший в том, чтобы «задержать противника и нанести ему как можно больший урон».

После оставления Смоленска Барклай приказал отступать по московской дороге, а князь Багра­тион, напротив, хотя формально и подчинился Бар­клаю, но полагал, что «должно было отстаивать Смо­ленск до последней крайности», несмотря на численное превосходство противника и подтянутую им к городу артиллерию. Князь начал писать жалобы на Бар­клая государю, Аракчееву и другим высокопоставленным лицам, обвиняя его во всех смертных грехах. «Министр самым мастерским образом ведет в сто­лицу за собою гостя… Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества…», — писал князь Аракчееву А.А.

Как утверждает биограф Багратиона Анисимов Е.В., князь «имел серьезный недостаток как полково­дец и человек — в какой-то момент он оказывался не в состоянии взвешенно и хладнокровно проанализировать ситуацию, в которой оказывались другие, и торопился с осуждением: он не хотел и допустить, что в своем поведении Барклай руководствуется иными мотивами, кроме трусости, бездарности, не­решительности или измены».

Багратион начал с военным министром войну на полное уничтожение, не понимая, что ненависть — это си­ла бессилия. К сожалению, общие офицерские симпатии были на стороне князя. Наблюдая за продолжавшейся не первый день на­пряженностью в отношениях двух командующих армиями, некоторые русские генералы, к примеру – Ермолов, делали все, чтобы подтолкнуть князя Багратиона к еще более решительным действиям, направленным против Барклая.

В конце концов, разрываясь между необходимостью и невозможностью, Михаил Богданович, похоже, и сам начал думать, что без генерального сражения ему уже больше не обойтись. В результате Барклай вроде бы как принял реше­ние дать генеральное сражение французам при Умолье, и он даже отдал ряд соответствующих распоря­жений. Но вскоре выбранная позиция была признана не подходящей для сражения, и тут же было отменено намерение сразиться при Умолье. Русские армии продолжали спасительное от­ступление.

Наконец была найдена подходящая пози­ция за Вязьмой, у се­ления Царево-Займище. Решение Барклая идти к Царево-Займищу вызвало в армии уже просто крайнюю степень неудовольствия. Больше всех усердствовал конечно же князь Багратион: он не скрывал своего бурного негодования и не жалел обидных упреков. В результате уже никто не верил обещанию Михаила Богдановича сражаться, а са­мого его штабные остряки стали за глаза звать вместо «Барклай де Толли» — «Болтай да и только».

Ненависть к Барклаю стала почти всеобщей — его ненавидел царский двор, презирали офицеры и солдаты, генералы считали глупым, упрямым и са­монадеянным педантом. В эти дни беспрерывного отступления мало кто верил в Барклая — разве что самые дальновидные, но таких, к сожалению, было совсем немного, но они были — например, Глинка Ф.Н., будущий декабрист.

У селения Царево-Займище начались инженерные работы, и армия заняла боевое расположение. И вот в этот-то момент в приказе по армиям бы­ло объявлено о прибытии Его Светлости князя Ми­хаила Илларионовича Голенищева-Кутузова – нового главнокомандующего русской армией. Для Барклая это был очередной удар, страшное оскорбление. Однако чувства свои он скрыл и продолжал служить с прежним усердием.

При этом, как отмечает генерал Богданович М.И., «Кутузов уступал Барклаю-де-Толли в административных способностях и князю Багратиону в деятельности». Тем не менее, назначение получил именно Кутузов. «Сам я – умываю руки», — заключил, сделав это, император.

Назначение Кутузова М.И. главнокомандующим оказало «благоприятнейшее впечатление на дух войск российских». Однако Багратион вновь был недоволен: «Я, с одной стороны, обижен и огорчен… С другой стороны, я рад: с плеч долой ответственность; теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги. Я думаю, что и к миру он весьма близкий человек, для того его и послали сюда», — написал князь в письме графу Ростопчину Ф.В. А генерал Раевский Н.Н. в письме к жене лаконич­но заметил: «Переменив Барклая, который был не великий полководец, мы и тут потеряли».

Статья написана по материалам книги Е. Гречена «Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах», М., «Астрель», 2012 г., с. 51-154.