Многих читателей привлекают события Крымской войны 1853-1856 гг. и, в первую очередь, героическая оборона Севастополя. Эти славные страницы русской истории заставляют нас гордиться его защитниками, как россиян, испытывать сопричастность к их подвигу.

Сухие страницы учебника никогда не смогут передать подробностей тех далёких событий, обстановки в городе, чувств и страданий солдат, матросов и офицеров, защищавших военно-морскую базу на Чёрном море. Поэтому ещё раз обращаюсь к воспоминаниям очевидцев.

На этот раз – это воспоминания военного историка Константинова Осипа Ильича (1813-1856) о штурме Малахова кургана. Немного об авторе. Константинов О.И. — статский советник, окончил 1-й  кадетский  корпус в 1832 г.,  службу офицером  начал в 1-й конной артиллерийской роте. В 1840 г. вышел на гражданскую службу.

С 1848 г. состоял чиновником особых поручений при Военном министерстве. С начала Крымской войны 1853-1856 гг. был прикомандирован к генералу Горчакову М.Д., командовавшему войсками на Дунае, а с февраля 1855 г. — к главно­командующему войсками в Крыму, при кото­ром Константинов находился    до окончания  военных действий в Севастополе.

Вернувшись в Петербург, по словам очевид­цев, Константинов О.И.  написал историю Севастопольской кампании. 3 мая 1856 г. Константинов О.И неожиданно  скончался, возвратившись от обеда у князя Меншикова А.С. Предлагаемые воспоминания явля­ются отрывком из упомянутого труда Кон­стантинова.  Они были впервые напечатаны на страницах журнала «Русская старина» в 1875 г. Привожу их с сокращениями.

«27 августа 1855 года история впишет в свои страницы кровавыми буквами. День, ознаменованный ги­белью нескольких десятков тысяч храбрых и равно славный для обеих сражавшихся сторон. Но искупит ли эта огромная, кровавая жертва благоденствие народов или только удовлетворит несколько ненасытных самолюбий, которые попирают спо­койствие и жизнь миллионов для личного своего возвышения или для упрямого осуществления своих част­ных идей, коим хотят подчинить выгоды целого мира, — взвесит и осудит беспристрастная история!..

Я же расскажу происшествия этого кровавого дня так, как видел их сам и как они переданы мне участниками великой драмы, совер­шившейся в стенах Севастополя. Считаю необходимым еще раз повторить, что севастопольские укреп­ления с сухопутной или Южной стороны не существовали до появления союзников у Камыша и Ба­лаклавы (нас. пункты под Севастополем), за исключением нескольких батарей, соединенных между собою каменными, из бутового камня, стен­ками и земляными валами без рвов.

Сплошная оборонительная ли­ния стала воздвигаться наскоро, пред глазами неприятеля, когда он уже приступил к заложению первой своей параллели. Осаждающий с самого начала повел атаку против правого нашего фланга, где искусство Тотлебена (инженер-полковник, занимался возведением фортификационных сооружений) соединило все усилия гарнизона для быстрого создания сильной обороны…

Корабельная сторона дол­гое время оставлена была защите батареи, называемой первым бастио­ном, 2-го бастиона и Малаховой башни… В продолжение не­скольких месяцев осады на правом фланге, от Малахова кургана до 6-го бастиона включительно, образо­валась весьма сильная и надежная оборона с верками (части крепостной ограды) значительной профили, до конца осады устоявшими против опустошительного огня не­приятеля.

Но Малахов курган — ключ нашей позиции, самая возвышенная и более всех выдававшаяся вперед точка, имеющая в плане форму овала, которая представляла всего более местных трудностей; притом по окра­ине передней вершины ее возвели полукруглый фас. Командовавший на кургане контр-адмирал Исто­мин… не хотел подчиниться правилам инженерного искусства и настаивал, чтобы фас перед башней был закруглен, будто бы для лучшего обстреливания впереди лежащей ме­стности, а также и прочие приле­жащие верки расположил по своей фантазии. Адмирал Корнилов, ува­жавший Истомина, упросил Тотлебена не вмешиваться в эти работы, и, таким образом, влияние Тотлебена на Корабельную сторону на долгое время вовсе было отклонено.

С левой стороны кургана 2-й бастион отстоял от этой дуги на 300 сажен и соединялся с нею прямолинейною стенкой, а с правой (выдавался) исходящий угол 3-го бастиона более чем на 400 сажен. При таких местных условиях Мала­хов курган лишен был фланговой обороны, а по возвышенному своему положению перед передним фасом оного, впереди рва, сажен на 17, образовалось мертвое пространст­во.

С левого же плеча он под­вергался прорыву неприятеля сквозь слабую стенку в тыл, почему, при расположении его верков, имели в виду образовать из него сильное сомкнутое самостоятельное укреп­ление — как бы цитадель, — кото­рое могло бы держаться даже тогда, когда бы пали не только собственно город, но даже 2-й и 3-й бастионы. На этом основа­нии горжу (тыльная часть) его закрыли  и от­делили сзади глубоким и широким рвом…

Взятие неприятелем передовых редутов 26 мая одним ударом уничтожило переднюю линию обо­роны левого фланга и обнажило союзникам Севастополь с самой сла­бейшей стороны. Атакующий это ви­дел, понадеялся и возымел смелость штурмовать Корабельную и был отбит 6 июня с огромным уроном не по неприступности верков, но, мож­но сказать, отражен грудью гар­низона.

Это, однако, не охладило энерги­ческой деятельности неприятеля; по­двигая свои апроши (узкие траншеи) и батареи, он все теснее и теснее стал обхва­тывать смертоносным поясом курган и его плечи. Тогда с нашей стороны признали уже поздним усиливать оборону левого фланга, а с необыкно­венною деятельностью приступили к возведению второй оборонительной линии, и именно тогда начали строить Геннерихову батарею (инженер-полковник Геннерих В.К.), когда подступы атакующего уже находились в 70 саженях от 2-го бастиона, и он открыл на Камчатском лю­нете 10-пушечную батарею, показав­шую, как может она быть губи­тельна, в особенности 2-му бастиону.

Кроме всех этих работ воздвига­лись батареи и обширные оборони­тельные верки на Северной стороне, а также в самом Севастополе на случай, если бы атакующий взял штурмом оборонительную линию, и гарнизону пришлось бы шаг за шагом отступать к переправе. Таким образом, постоянно, с открытия до окончания осады, вся система укреп­лений и необходимых работ была несоразмерна с числом рук гарни­зона, несмотря на его многочис­ленность.

При таком ходе дел неприятель открыл 5 августа бомбардирование по нашим веркам с самого близ­кого расстояния, направляя огонь преимущественно на Корабельную сторону. Апроши атакующего почти каса­лись наших верков, батареи его заключали в себе до 300 мортир (короткоствольное орудие) и до 800 орудий, которые действо­вали по нашим насыпям прицельно разрывными снарядами, — и так, то ослабляя, то усиливая огонь, гро­мили непрерывно трое суток.

С нашей стороны действо­вало 1200 орудий, но при сухопут­ной доставке снарядов на далекое пространство мы не имели возможности постоянно поддерживать рав­носильный огонь, в особенности раз­рывными снарядами, которых под конец осады уже не доставало, — большая часть орудий молчала.

Неприятель имел на батареях одну артиллерийскую прислугу с необходимым числом прикрытия в траншеях, а мы, ежеминутно ожидая приступа, должны были держать наготове и поблизости пятидесяти-тысячный гарнизон. Притом на левом фланге местный каменистый грунт оказывал пагубное свойство; тонкий слой земли, покрывавший местность, был снят на возведение брустве­ров, остались площади голого кам­ня, в особенности на Малаховом кургане, и большая часть последо­вавших  исправлений  производилась насыпкою в туры (корзины) единственного под рукою материала — крупного щебня, рассыпавшегося и поражав­шего людей при каждом ударе снаряда в траверс (земляная насыпь) или в  каменные площади обнаженного грунта.

Неприятельские  батареи то зал­пами, то беглым артиллерийским огнем громили наши верки и безос­тановочным штуцерным огнем пора­жали людей: щиты из троса были разбиты, и пули поражали прислугу сквозь амбразуры. Мы теряли в сутки от 600 до 1500 человек, но продол­жали по ночам под   картечным огнем с ближних батарей  атакую­щего исправлять повреждения; труд напрасный: камни и сухая, разбитая земля не имели никакой связи, и каждый удар снаряда разрушал снова то, что стоило страшных усилий и жертв.

Насыпи уже отказались прикры­вать своих защитников, гибнувших тысячами, но с мужеством продол­жавших непоколебимо стоять под губительнейшим огнем, ожидая мгно­вения, когда враг бросится на штурм, чтобы грудью остановить его стрем­ление и штыками выбросить за раз­валины своих окопов.

Но что такое был в это время и что значил Севастополь, это яблоко, за которое с обеих сторон несколько сот тысячные армии боро­лись и гибли уже одиннадцатый месяц?.. Самый город, за исключением небольшого числа строений, при­легавших к западному берегу Юж­ной бухты, представлял собою груду обгорелых развалин.

Материалы флота, заключавшиеся в его складах, уже были все  или увезены, или обращены на    разные постройки обороны. Правда, Севастополь при­крывал собою главную бухту и остат­ки  нашего флота,  жаль было его, в особенности не парусных судов, но пароходов, но они и при удер­жании города могли быть сожжены бомбами и ракетами неприятеля, осыпавшими последнее время всю бухту; с падением же Севастополя, но при существовании северных фортов и батарей эта бухта могла бы быть только нейтральною и все-таки запертою для входа в нее союзных флотов.

Следователь­но, продолжение обороны было уже не продолжение защиты Севастополя как важного   города и военного пункта, но единственно отстаивание чести русского оружия, а со стороны неприятеля — соперничество в пре­одолении наших усилий. С обеих сторон шла упорная борьба не за существенные выгоды, а из-за раз­драженного самолюбия, и с окон­чанием осады обеим сторонам равно предстояла необходимость окончить спор в открытом поле.

Но стоила ли эта ожесточенная борьба само­любий тех потоков крови, которые проливались   ежедневно, и жизни тысячей, которые каждые сутки при­носились в жертву народным тще­славиям.   Слава русского оружия, утвержденная одиннадцатимесячною обороною укреплений позиции против усилий  постоянно  превосходнейше­го числом и средствами неприятеля, уже не нуждалась в доказательст­вах большей стойкости и герой­ского самоотвержения, какие пред­ставило миру русское    воинство.

Оно исполнило свое дело и про­должало бы еще долго отстаивать Севастополь даже  одним своим телом и безропотно умирать на его стенах, но велеть долее защищать город, потерявший свою материаль­ную важность, защищать одни разва­лины или, вернее, одну идею, одно имя было бы жестокостью, ничем не извинительною, бесполезным про­литием крови воинов, драгоценных отечеству и нужных ему для пред­стоящих еще более важных битв.

Сознание этой великой истины побудило главнокомандующего ре­шиться на оставление Южной сто­роны Севастополя, и вы, быть может, удивитесь, если я скажу, что это решение породило в гарнизоне самые тягостные чувства. Добровольно усту­пить врагу валы и клок земли, упитанный кровью десятков тысяч братии, показалось пожертвованием невыносимым, и все готовы были лучше умереть, нежели спасти жизнь ценою подобной уступки.

Оставить Севастополь решено было вскоре после 4 августа; но для приведения этого важного дела в ис­полнение в виду сильного неприятеля, тогда как он уже почти касался своими апрошами наших рвов, требо­валось особенно удобного времени, чтобы скрыть это отступление, и при­том отступить без боя считали не­свойственным чести оружия. Это понятие о чести стоило нам, однако же, лишних 30 тысяч человек, выбывших из строя с 5 по 28 августа…

С 24 августа противник возобновил жесточайший огонь при­цельно по веркам с явным намере­нием демонтировать наши орудия. Обыкновенно с рассветом он бил залпами со всех своих батарей и продолжал беглый артиллерийский огонь до 9 часов утра, постепенно ослабляя пальбу; около полудня сно­ва возобновлял канонаду, которая стихала понемногу под сумерки, и вечером в третий раз открывал ожесточенную пальбу, соединяв­шуюся ночью с бомбардированием и картечным огнем, с целью мешать исправлениям верков… Производились исправления только необходимые: насыпка земли на пороховые погреба, блиндажи, расчистка амбразур…

Правый фланг наш был еще так силен, что мог по временам отвечать неприятелю равным огнем; но левый — почти вовсе молчал… 24-го числа сосчитано, что союз­ники выпустили до 70 тысяч ядер и до 16 тысяч бомб и гранат в одни сутки. 24-го числа сгорел в бухте, у се­верного берега ее, от неприятель­ской бомбы транспорт «Дунай» со складом водки и смолы; 24-го таким же образом сгорел фрегат «Коварна», а вечером следующего дня ракета подняла на воздух у самой Николаевской пристани только что причаливший баркас с 140 пудами пороха, а другой, следовавший за ним с тем же коли­чеством пороха, затопило действием взрыва. Город во многих местах загорелся от ракет, бросаемых не­приятелем настильно.

Поутру 27 августа огонь осаж­дающего казался слабее, стреляли реже, но более метко и с большим вредом… Тем временем траншеи его скрытно напол­нялись людьми, перебегавшими с задних, а к последним стягивались сильные колонны… Неприятель дал три залпа из всех своих батарей, и гус­тые цепи в несколько линий, под­держиваемые резервами в колоннах, внезапно выскочили из траншей и стремительно бросились на наши верки; пробежать 18 сажен, раз­делявших траншеи от Малахова кургана, и притом пространство, ниоткуда не обстреливаемое, фран­цузам нужно было одно мгновение, и в тот же момент трехцветное (французское) знамя водружено на оконечности кургана.

Почти в то же время линии штурмующего бросились на второй бастион и оборонительную стенку до Малахова кургана… Кременчуг­ский полк, батальон Белозерского и потом два (батальона) Олонец­кого (полков), пред тем сбитые, а против стенки батальон Шлиссельбургского и Севский полк с криком «ура!», со второй линии ударили в штыки: трехцветные зна­мена исчезли, густые цепи атакую­щего, устилая поле своими трупами, отхлынули назад в траншеи…

В то же время пароходы «Владимир», «Херсонес» и «Одесса», на парах подойдя к устью Килен-балки, бомбами осы­пали все пространство, пересеченное зигзагами неприятельских подступов, нанося наполнявшим их людям жестокий урон. Несмотря на это, французы снова пошли на приступ,.. но вто­рично были отброшены штыками.

2-й бастион и стенка до кургана были слабейшие пункты  из всей нашей оборонительной линии, а меж­ду   тем  приступ на  них дважды был уже отбит, тогда  как рядом, на Малаховом кургане, считавшемся трудно поборимым, трехцветное зна­мя продолжало развеваться с самого начала  своего  водружения… Третий, ожесточенный напор, в 5-м часу, сделал наконец французов обладателями первой ли­нии 2-го бастиона  и  оборонитель­ной стенки, тянувшейся к кургану.

Вдруг страшный  взрыв  порохового погреба в линии этой стенки поднял на воздух часть французов, осталь­ные дрогнули, бежали со всей линии, наши провожали их штыками, потом картечью, и на 2-й бастион и стенку после того уже нападения не возобно­влялись.

Для атаки Малахова кургана, как самого важного пункта, неприятель сосредоточил огромные силы. Штурмующая колонна (числом до 3000 человек) по обрушивше­муся валу вскочила на бруствер без выстрела, где при орудиях нахо­дилась часть только прислуги и на банкете (насыпь) несколько людей. Гарнизон, состоявший из 1400 человек полков 15-й резервной дивизии, мало обстрелянной  и  ненадежной,  вовсе не ожидая штурма в этот час, обедал в блиндажах, укрываясь от страшного навесного и прицельного огня, опустошительно действовав­шего за минуту пред тем, и фран­цузов  некому  было  встретить…

При­крытие Малахова кургана принуж­дено было отойти за ретраншемент (2-я линия укреплений). Ретраншемент этот только накануне был наскоро окончен, но, к несчас­тию, не вооружен, как предполага­лось… Одна ружейная пальба малочислен­ного гарнизона из-за ретраншемента не в силах была остановить и отбро­сить натиск французов.

Тем време­нем колонны их, войдя с левого плеча Малахова кургана, со сто­роны 2-го бастиона, по стенке от 12-пушечной батареи, орудия с коей пред тем были смещены на вторую оборонительную линию, ударили во фланг гарнизону и заставили его отступить на вторую площадку, огражденную траверсами, блинда­жами и пороховыми погребами…

Генерал Хру­щев (нач. войск 1-го отделения оборонительной линии)… был ранен, а генерал Юферов — убит. Генерал Лысенко, принявший команду после Хрущева, тоже вско­рости был ранен. Не было началь­ника, не было единодушия в вой­сках, уже потерявших полковых своих командиров, батальонных и луч­ших офицеров, и все частные попытки выбить неприятеля, уже мно­гочисленного, оставались тщетными, хотя для решительного удара пред­ставился удобный момент, когда на левом фасе Малахова кургана взо­рвало среди массы неприятеля ящик с патронами и враг было по­колебался.

Наши солдаты, с подо­спевшими подкреплениями смешав­шись, долгое время с ожесточением дрались врукопашную с напиравшим неприятелем между траверсами и около большого порохового погреба, несколько раз переходившего из рук в руки; наконец, подавленные масса­ми французов, принуждены были отступить за горжу кургана, откуда, частью на открытой местности, ча­стью пользуясь развалинами строе­ний, толпы наших солдат держа­лись до самой ночи, поддерживая сильный ружейный огонь…

3-й бастион, отбив от себя атаку англичан, вместе с пароходами «Бес­сарабия» и «Громоносец», стоявшими у входа в Южную бухту у Пав­ловского мыска, бросал бомбы на оконечность кургана, занятую не­приятелем. «Бессарабия» одна бро­сила до 600 бомб, но, не видя, куда ложились снаряды, пароходы часто поражали и своих… 3-й бастион, по отражении от него атак, открыл навесный огонь на занятую французами оконечность Малахова кургана.

К несчастью, союзники штурмо­вали Севастополь днем или двумя ранее, чем мы были готовы их встретить. С кургана опущены были две подземные потерны (галереи) в ров, откуда шли галереи в направлении к неприятельской траншее, оканчи­вавшиеся каморами для мин, а дру­гие две каморы устроены, но не были заряжены, по обеим сторонам баш­ни с тою целью, что когда курган останется во власти неприятеля, то поднять его с бастионом на воздух. Еще бы день или другой — и совершилась бы страшная ката­строфа!., провидению угодно было пощадить жизнь нескольких тысяч, которые нашли бы тогда могилу под массами камня обрушившегося на них кургана, с их трехцветным, гордо развевавшимся знаменем и с нашими замолкнувшими 58 ору­диями…

Осаж­дающий знал сильную, еще хорошо сохранившуюся оборону 4-го бастио­на, быть может, опасался мин,.. поэтому он и не повел своих колонн на 4-й бастион, а бросил их на 5-й и на редуты по обоим бокам оного… Приступ с фрон­та и левого фаса был отражен, но на правом фасе французы ворва­лись в редут, и тогда завязался жестокий рукопашный бой с житомирцами, минцами и екатеринбургцами, из коего ни один француз, из числа ворвавшихся, не вышел живой, за исключением 153 человек, взятых в плен. Неприятель еще бросался на Шварца редут, но уже не с тою запальчивостью и был отбит огнем с 6-го бастиона и лю­нета Белкина.

По отбитии первых штурмов на всех пунктах главнокомандующий прибыл ко 2-й  оборонительной линии Малахова кургана и, убедив­шись, что для возвращения Корни­лова бастиона, занятого большими массами неприятеля, потребовались бы огромные усилия и жертвы, приказал генералу Шепелеву (командир 4-й пех. дивизии), при­нявшему начальство над войсками, находящимися на кургане, проник­нуть к неприятелю в Корабель­ную слободку, удерживая до ночи разоренные строения на северной покатости кургана.

Тем временем князь Горчаков (с февраля по август 1855 г. руководил обороной Севастополя) решился воспользоваться утомле­нием неприятельских войск для приведения в исполнение задуман­ного им плана — очищения Южной стороны Севастополя. В 5 часов вечера все части гарнизона получили заранее подготовленную для того диспозицию…

С наступлением сумерек гарнизон по сигнальной ракете стал отступать к местам переправы, оставя на обо­ронительной линии охотников и часть артиллерийской прислуги, которые поддерживали редкий пушечный и ру­жейный огонь…

Войска последовательно стягивались на Ни­колаевскую площадь и переправ­лялись чрез мост, а с Корабельной стороны частью садились на суда, частью по малому мосту чрез Южную бухту присоединялись к пер­вым. Переправа прошла благополучно, хотя в темноте, при сильном вол­нении бухты и качке мостов и при поспешности, с которою напирали войска, невозможно было при всех усилиях приставленных лиц смотреть за порядком, сохранить этот поря­док…

По второй ракете, в третьем часу ночи, начали отступать к переправе войска арьергарда, находившиеся за баррикадами, охотники и при­слуга, оставшаяся на батареях, до отступления старались по возмож­ности испортить лафеты, станки и самые орудия… Всех крепостных и морских орудий и мортир оставлено нами до 1200 штук. С тем вместе проводили по земле пороховые борозды к поро­ховым погребам, зажигали блинда­жи, здания, и в минуту отступления последних защитников Севастополя пожар вспыхнул на всей оборони­тельной линии, и тридцать пять пороховых погребов, один за другим, начали взлетать на воздух.

Утро 28 августа вполне открыло ужасную картину покинутого и пре­данного нами уничтожению Севасто­поля: его холмы пылали, как ги­гантский костер; клубы черного дыма медленно подымались над ними в неподвижном воздухе и соеди­нялись в один колоссальный витой столб, прорезываемый порой огнен­ными языками…

Неприятель,.. изумленный в свою очередь, боялся войти в город, объятый пламенем, где на каждом шагу взлетали взрывы. Только на Малаховом кургане толпы союзников стояли и смотрели на грозную картину разрушения того места, куда так упорно и долго стремились они… Впрочем, мародеры их, не убоясь ни огня, ни взрывов, рыскали за поживой по уцелевшим или еще не объятым пламенем домам и гра­били, что могли. Около полудня 28-го числа они взобрались на собор­ную колокольню и произвели оттуда трезвон…

В ночь на 28 августа опущены на дно бухты корабли «Париж», «Храбрый», «Константин», «Мария», «Чесма» и фрегат «Кулевчи»; ко­рабль «Ягудиил», затопленный про­тив Павловского мыска и по мелко­водью погрузившийся только до поло­вины, был сожжен. На третий день потоплены пароходы «Влади­мир», «Крым», «Херсонес», «Одес­са», «Бессарабия», «Громоносец», «Эльборус», «Дунай», «Турок» и «Грозный».

Последняя жертва, принесенная нами в защиту Севастополя в 349-й день его обороны, составляла уби­тыми: штаб-офицеров 4, обер-офицеров 55 и нижних чинов 2625; ранеными: штаб-офицеров 26, обер-офицеров 206, нижних чинов 5826; контужеными: штаб-офицеров 9, обер-офицеров 38, нижних чинов 1138; без вести пропавшими: обер-офицеров 24, нижних чинов 1739…

Нужно ли было это отступление после отбития всех приступов на разные пункты оборонительной ли­нии, исключая Малахова (курга­на)?.. Отступление, которое возро­дило неудовольствие гарнизона, в осо­бенности на правом фланге, где укрепления были еще сильны и могли долго противостоять всем усилиям атакующего?..

Если б мы даже отняли опять у французов курган, то осаждающий снова открыл бы опустошительное бомбардирование, и мы, не имея достаточного количества снарядов, должны бы были гибнуть в бездействии тысячами ежедневно среди разрушенных своих окопов без поль­зы, без цели, только разве для того, чтобы еще несколько дней или несколько недель долее считать за собою груды камней, облитых кровью и носящих название «Севасто­поль»…

Не трусость, не совершенное истощение сил, а высокое человеколюбие руководило отступлением. Самолюбие наше от того жестоко страдало, больно было уступить, когда еще была возмож­ность сопротивляться, но оба войска избегли тем жесточайшей катаст­рофы. Да не упрекнет же русских после этого никто, ни враг, ни свой, за это отступление; оно — победа народа над собственным тщеславием, победа ума и сердца главнокоман­дующего над предрассудком света и личным самолюбием!

Воспоминания Константинова О.И.  взяты из книги «Время и судьбы: Военно-мемуарный сборник». Выпуск первый, сост. А. Буров , Ю. Лубченко, А. Якубовский, М., Воениздат, 1991 г.