«Между нашими и вражескими окопами пролегла широкая лощина с пологими склонами, поросшими мелким кустарником. В километре за лощиной в расположении врага виднелась берёзовая роща, занимавшая по фронту около километра. Это было урочище Переруб. Правее и левее его на расстоянии 4-5 км виднелись хутора.

Утром 26 сентября 1941 дежурные разведчики с наблюдательных пунктов дивизионов доложили, что за ночь на высотках появились свежие окопы. С нашего наблюдательного пункта некоторые окопы просматривались. На опушке урочища Переруб также были обнаружены свежие окопы и огневые точки. «С вечера, — добавил Соломин, — разведчики наблюдали на хуторах западнее рощи Переруб появление немецких танков, которые укрывались в садах и за строениями».

В рощу Переруб входила конница, повозки, машины. Против нашей линии обороны скапливалась значительная группировка фашистских частей. По всему было видно, что в наступлении на Диканьку противник собирался нанести главный удар. О подходе вражеских частей к переднему краю по телефону докладывали командиры дивизионов гвардии капитаны P.P. Василевич и В.В. Добросердов. Итак, мы не ошиблись, поставив на этом направлении два наших реактивных дивизиона. Кавалеристы дивизии генерала Крючёнкина готовились удержать рубеж, несмотря на малочисленность и сильную усталость бойцов. На линии переднего края, широко растянутого по фронту, бойцы окопались в 50 метрах друг от друга, маскировали свои окопчики.

Значительное оживление гитлеровцев на переднем крае заметно взволновало и нас с Алексеем Ивановичем. В самом деле, вражеский лагерь зашевелился, как пчелиный улей: ревели моторы перестраивающихся танков, сновали броневики и мотоциклисты, метались конники, вели пристрелку артиллеристы. Мы убедились, что лучшего, более компактного скопления живой силы, оружия и боевой техники врага для немедленного поражения нашим мощным оружием ожидать было нельзя. Мы чувствовали нутром, что нужно немедленно открывать огонь. Однако разрешение командования фронтом на залпы реактивными снарядами не поступало.

Я не знал, как внешне проявлялось мое волнение, но Нестеренко, бледный, с налившимися кровью глазами, не находил себе места в окопе и вслух шептал: «Вот-вот появятся вражеские самолеты, перед бомбёжкой немцы произведут интенсивный огонь орудиями и минометами, расколошматят наш боевой расчет, оборвут связь и ринутся на нас, наполовину перебитых танками, пехотой и конницей. Я хорошо усвоил их повадки с первых дней войны». «Вели заряжать, назначай цели каждому дивизиону, — предложил я командиру полка и добавил, — иначе лишимся головы, если потерпим поражение, а за самовольство не расстреляют, в худшем случае снимут и отправят в штабной батальон».

Готовя первый залп реактивными снарядами, мы выводили боевые машины на заранее подготовленную огневую позицию. На огневой позиции гвардейцы работали напряженно и с большим волнением, особенно когда ввинчивали в ракеты взрыватели и снимали с них предохранительные колпачки. В этом случае ракета взрывалась, чуть задев за препятствие, поражала цель множеством осколков и зажигательным элементом, а по скопившемуся врагу мы стреляли ракетным снарядом без снятия предохранительного колпачка с взрывателя. В этом случае ракета углублялась в грунт, фугасным взрывом разрушала оборонительное сооружение и поражала врага.

Мы с командиром полка Нестеренко опасались запоздать с открытием огня, волнение нарастало. Алексей Иванович вторично по телефону настойчиво просил командира дивизии Крючёнкина добиться разрешения фронтового командования на производство залпа реактивных батарей. «Иначе фашисты вот-вот огневым налетом артиллерии, минометов да бомбежкой с самолётов нанесут нам непоправимый удар, оборвут связь, разорвут заряженные боевые машины», — гвардейский командир горячился вполне правильно и обоснованно.

Тем временем над нашим расположением появился разведывательный самолёт фашистов «рама» или «костыль», как пренебрежительно называли красноармейцы «фоккер»-разведчик. Командир зенитного дивизиона нашего полка гвардии капитан М.А. Синяговский приказал взводному гвардии лейтенанту А.Я. Кувшинову сбить вражеский самолет. От первых выстрелов двух 57-мм зенитных пушек подбитый «Фокке-Вульф-190» задымил и, теряя высоту, потянул в свою сторону. В это же время до нашего слуха донесся характерный завывающий гул вражеских самолетов. В отблесках солнечных лучей их еще трудно было заметить. С нарастанием гула мы увидели в синеве неба темные точки. Всего летело 18 самолетов.

— Всё! — горестно воскликнул Нестеренко и решительно потребовал командиров дивизионов к телефону для получения команды на открытие огня боевыми машинами. Но в эту минуту зловещую суету нарушил мощный, ни с чем не сравнимый гул, эхом прокатившийся над рощами, над Диканькой, над ближними и дальними хуторами. Слева, позади нас, из-за леса непрерывным потоком вылетали огненные кометы. Они как бы обгоняли друг друга, на полукилометровой высоте гасили огненные хвосты, с угрожающим шумом проносились над нашими головами в стан обреченного врага. Обернувшись назад, я решил, что нас накрывает огненная пелена, а на огневой позиции бушует пламя, высоко вздымая огромные клубы дыма и пыли. Невольно подкашивались ноги, хотелось присесть в окопе. Потрясающий залп длился всего десять секунд. А через тридцать секунд всё большое урочище Переруб окуталось черным дымом, в котором сверкали яркие вспышки разрывов. Потом разнеслись громовые раскаты, которые были слышны далеко вокруг.

На поле боя воцарилась небывалая тишина. Стрельба с обеих сторон смолкла. Самолеты врага, летящие навстречу огненному шквалу наших ракет, заметались в небе. Нарушили боевой строй, сбрасывая смертоносный груз на головы своих же войск, панически, врассыпную ретировались на аэродромы. Ветер сносил огромное дымовое и пыльное облако над целью на вражескую сторону, обнажая площадь, пораженную реактивными снарядами. Там рвались емкости с горючим, боеприпасами, гибли фашисты, горела техника, тополя. В оптические приборы мы наблюдали, как мечутся без всадников уцелевшие, ошалевшие лошади.

Психологическое воздействие только одного дивизионного залпа было настолько велико, что даже мы, предположительно знавшие, что это такое, были потрясены. Он ошеломил не только фашистов. На переднем крае наши разведчики захватили ошалелых гитлеровцев, с перепугу бросивших оружие, убегавших от огненного ада в нашу сторону. Наши неосведомленные кавалеристы тоже побежали с переднего края, да так, что остановить их было трудно. Потом они стыдливо оправдывались тем, что земля заходила ходуном, вражеские самолеты, и те бросали бомбы где попало и рассыпались по небу, роща запылала огнем. Я, сам взволнованный, видел возбуждённые восторгом лица гвардейцев. Доносились восклицания: «Вот эта смертушка фашистам! Вот это сила! Вот это Родина наша!».

Приведу первый после залпа телефонный разговор командира дивизии генерала Крючёнкина с командиром полка Нестеренко. Генерал Крючёнкин позвонил и не то грозно, не то взволновано спросил: «Почему без разрешения произвели залп?». Нестеренко заметно подавил волнение и доложил: «Товарищ генерал! У командира 3-го дивизиона капитана Худяка сдали нервы, он произвёл залп без моей команды. Но это не снимает с меня ответственности. Однако залп положен весьма удачно. Фашисты бегут в панике…» Крючёнкин — более спокойным тоном: «Хорошо, что фашисты бегут, но ведь наши тоже не преследуют противника. Сейчас прибуду к вам».

В эти минуты мы с Алексеем Ивановичем испытывали смешанное чувство: радость за удачный сокрушительный дивизионный залп и одновременно волнение за самовольство. Молча ждали мы решения своей судьбы. Судя по спокойной походке отважного генерала, беда нам не грозила. Он восторженно воскликнул: «Вот так гвардия! Вот так молодцы!». И благодарно пожал руки. Мы облегчено вздохнули.

Нам стало ясно, что генерал — добрейшей души человек, он положительно оценил нашу инициативу, дерзость и тоже с волнением переживал удачное боевое крещение гвардейцев. Наши переживания за самовольно произведенный залп постепенно улеглись. Но было неясно, как среагирует на самовольство командование фронтом. Ведь на наш первый запрос разрешения на залп начальник оперативной группы гвардейских минометных частей Юго-Западного фронта гвардии полковник А.Д. Зубанов категорически ответил: «Ждите приезда командующего фронтом Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко».

Миновал полдень. Эскадроны 76-го кавалерийского полка дивизии начали преследовать отходящих в панике немцев, захватили пленных и трофеи. Мы с командиром полка на мотоцикле среди наступающих кавалеристов, стремились осмотреть пораженное реактивными снарядами скопление живой силы и боевой техники врага. Нашему взору предстало страшное зрелище: на площади более двухсот гектаров разбитые и обгоревшие машины, разбросанное снаряжение и оружие, изуродованные трупы лошадей, лежащие кучами немецкие солдаты, застывшие в страшных позах с выражением ужаса на лицах. На ветвях деревьев висели рваные куски серо-зеленой формы разметанных врагов.

Что ж, то было возмездие оккупантам! Огненный залп только одного нашего дивизиона выпустил из 12 боевых машин 192 пятидесятикилограммовых ракеты. А ведь у нас три дивизиона, способных выпустить за 8-10 секунд 576 ракетных снаряда и уничтожить врага на площади в три раза большей. Изучая территорию, мы с Алексеем Ивановичем пришли к выводу, что реактивные снаряды при почти одновременном разрыве поражают цель не только фугасом, осколками и зажигательным элементом, но и образующейся при этом мощной воздушной волной, способной уничтожать физически живую силу и разрушать технику. Воздушной волной были опрокинуты машины, убиты лошади вдали от разорвавшихся снарядов и за пределом дальности разлёта осколков. В последующей залповой стрельбе ракетами наши наблюдения подтвердились.

В наступлении мы с Нестеренко пережили еще один волнующий момент. С переднего края в тыл один кавалерист вел более 50 пленных фашистов, суетливо идущих с высоко поднятыми руками. Издали трудно было понять: конвоир-красноармеец не то пел, не то плакал, не то ругался, но всякий раз перезаряжал карабин и угрожающе выстреливал поверх голов пленников, которые, насмерть перепуганные, плотнее жались друг к другу и еще выше поднимали руки. По всему было видно, очерствела солдатская душа, проявлялась лютая ненависть к заклятым насильникам и разбойникам. Озверел солдат, готов был к беспощадной мести за совершенные злодеяния фашистов.

Кавалерист-красноармеец в возрасте, уже знавший о мучениях своей семьи в оккупации от односельчан, вышедших из окружения, взволнованно доложил, что эти подлецы ранили его командира отделения автоматным огнем из клуни, где они укрывались. Только после пулеметной очереди и разрыва нескольких гранат гитлеровцы бросили оружие и сдались в плен. Их там, в клуне, немало полегло.

Мне трудно выразить словами свое душевное состояние при встрече с гитлеровцами, теперь унылыми, насмерть перепуганными, унизительно бормотавшими: «Гитлер капут. Их бин коммунист» и прочие спасительные слова. Но душа предельно негодовала. Вижу: Алексей Иванович со злыми глазами и сжатыми кулаками решительно подошёл к фашистскому капралу, но, заметив мой неодобрительный взгляд, только схватил капрала за грудки, швырнул его от себя и брезгливо вытер руки о комбинезон, в котором он ездил на мотоцикле. Алексей Иванович, собрав в кулак всю силу воли, воздержался от рукоприкладства. Потом, успокоившись, сказал: «Мерзость! Уничтожать их, гадов, надо нещадно огнём нашего смертоносного оружия. Надо поочередно показать гвардейцам пораженное поле, пусть воочию убедятся в силе огня реактивного оружия».

Я согласился. Ведь лучшего воодушевляющего примера для гвардейцев не было. Мы молча шли к мотоциклу, чтобы вернуться в штаб полка, но оказалось, думали об одном и том же. Нестеренко выразил свое мнение, что фашисты заметно сникли и морально, и физически. Спал с них арийский гонор, да и вера в победу над Страной Советов, видать, значительно надломилась. Совсем по-иному ведут себя эти пленные, в отличие от тех, которые попадались нам в первые дни их нападения на нашу страну. Тогда они вели себя надменно, нагло выбрасывали руку вверх с восклицанием: «Хайль Гитлер», а теперь бормочут: «Гитлер капут». «Ух, гады ползучие!» — злобно выругался еще возбужденный командир полка.

* * *

Полк наносил сокрушительные огневые удары по наступающему врагу под Харьковом, Лисичанском и в других местах. И везде, где мы использовали новое оружие, противник, неся большие потери, отступал. Гвардейцы почувствовали свою силу, гордились своим грозным оружием и теперь уже заслуженным гвардейским званием. Получалось так: там, где появлялись гвардейцы, наступление фашистов приостанавливалось. Тогда враг шел в обход. И мы стремительно выступали ему навстречу.

В ноябре 1941 года полк перебросили на рубеж Елец — Ливны, с которого началось наступление наших войск. Уже тогда наши воины стали называть реактивную артиллерию ласковым именем «катюша». «Поет катюша», — радовались они, когда раздавались залпы установок. Зато дрожали от страха фашисты. Недаром в сброшенных листовках немцы обещали четыре миллиона рублей и поместье в любой части Украины тому, кто передаст им боевую установку или снаряд нашей реактивной артиллерии.

В конце ноября началась Елецкая операция. Наш полк обеспечил довольно быстрый и надежный прорыв обороны противника. В прорыв были введены две кавалерийские дивизии, усиленные нашим гвардейским полком. Мы успешно начали продвигаться в глубокий тыл врага, нанося ему сокрушительные удары. «Катюши» в тылу вражеских войск! Это было смелое и удачное решение нашего командования. Рейдовые части действовали быстро и дерзко. Освобождались от фашистских захватчиков многие населенные пункты, уничтожались склады военного имущества врага, разрушались его коммуникации. Врагов охватила паника. Тем легче нам было уничтожать их.

Вести боевые действия в рейдовой кавалерийской группе нам было очень тяжело. Мы выступали с двумя дивизионами, без тыловых подразделений, ограниченным количеством снарядов и горючего. Горючее, продовольствие были трофейные. Боеприпасы экономили. Огонь «катюш» открывали только по крупным целям. Началась зима. Выпал снег. Ударили морозы. Местность с множеством балок, оврагов хорошо укрывала нас от вражеской авиации.

Случалось и такое: в воздухе авиация противника. Наблюдаем за наземным противником. Он обозначает себя зелеными ракетами. Туда самолеты сбрасывают контейнеры с боеприпасами, продовольствием, листовками с указанием маршрутов отхода. Тогда и мы выпускаем зеленые ракеты. Нам тоже немецкие самолёты сбрасывают контейнеры. Пополнив свои запасы, мы уходили на указанные маршруты и встречали врага. Под сокрушительным ударом наших войск с фронта вражеские части и соединения поспешно отходили, бросали машины и боевую технику. Фашисты цеплялись за дороги, мосты, переправы, а холод загонял их в населенные пункты.

Мы тоже не могли вести боевые действия вне дорог и мостов. Если кавалеристы двигались полями, оврагами, вброд преодолевали речушки, то мы с большим количеством боевых тяжелых машин в основном придерживались коммуникаций, часто оставаясь без прикрытия кавалерийских подразделений. В таких условиях разыгрался боевой эпизод в тылу вражеских войск в районе Кривца и Верхней Любовши Орловской области.

В середине декабря 1941 года боевые действия рейдовой группы осложнились. Погода затруднила маневренность. Не хватало горючего, боеприпасов и продовольствия. Немецкое командование двинуло против нас более организованные и боеспособные части, стремясь освободить коммуникации и разгромить нашу рейдовую группу. Рейдовая группа получила боевую задачу — захватить железную и шоссейную дороги в районе Кривца и Верхней Любовши, и остановить отход фашистских частей. На исходе дня 13 декабря группа вышла в указанный район, не развертываясь в боевой порядок, расположилась на ночлег. Кавалеристы укрепились в балках в ближайших оврагах. Один дивизион нашего полка стал в небольшой низине на шоссейной дороге, в трех километрах западнее (за железной дорогой). Мы выставили ближайшие дозоры. Прикрытия не было.

Мороз крепчал, усиливался ветер. Моторы машин непрерывно прогревались. Шум их мешал прослушивать местность. Ночь была темная. Боевые машины были заряжены, но взрыватели ввинчены не были. Командир полка, получив донесение разведки об обнаружении противника в 30 км от нас, просил командира кавалерийской дивизии прикрыть «катюши». Комдив приказал выслать кавалерийский эскадрон из 17 человек во главе с политруком на железнодорожный переезд. Однако эскадрон где-то заблудился и боевую задачу не выполнил.

Глубокой ночью, когда гвардейцы отдыхали в кабинах машин или просто на снегу, укрывшись брезентом, на первый дивизион наскочил мотоциклетный батальон фашистов. Наши дозоры, находящиеся в 200 метрах от стоянки машин, пытались остановить колонну. Однако фашисты смяли их, начали пускать осветительные ракеты над нами, затем открыли сильный автоматный и пулемётный огонь по расположению дивизиона, расстреливая боевые и транспортные машины, поражая личный состав. Это длилось несколько мгновений. В ту же минуту гвардейцы открыли не менее мощный ружейно-пулеметный огонь по врагу. Вести прицельный огонь помогали сами же фашисты, освещая ночную тьму ракетами. Не выдержав столь сильного ответного огня гвардейцев, неся потери, противник поспешно отошел.

Однако фашисты не успокоились. Стали развёртываться в боевой порядок и уже широким фронтом перешли в новое наступление, освещая путь и направление ракетами. За эти несколько минут мы смогли потушить загоревшиеся машины, организовать помощь раненым и круговую оборону силами офицеров, разведчиков и связистов. Завязался неравный смертельный ночной бой. У нас уже были убитые, раненые, подбитые боевые и транспортные машины. Но паники не было. Гвардейцы мужественно отбивались.

Вот в этой сложной ситуации командир боевой машины Ф.А. Шевцов вывел свою установку на бугор (метров на 40 от расположения), на ходу расчет ввинтил взрыватели и произвёл залп по наступающим фашистам. Это было столь неожиданно и своевременно, что противник, хотя и не понёс больших потерь, в панике бросился наутек. К утру бой стих. Это позволило нам занять боевой порядок. Увезли подбитую технику, оказали помощь раненым. Раненые гвардейцы, способные самостоятельно двигаться, остались в строю.

14 декабря противник снова перешел в наступление. Разгорелся жаркий бой. С наблюдательного пункта, находящегося в двухстах метрах от боевой машины Шевцова, управлял огнем по телефону командир дивизиона гвардии капитан Соломин, с ним был телефонист. Шевцов с водителем боевой машины залегли под установкой и отстреливались из автоматов. У противника, очевидно, в начале боя ещё не были подтянуты минометы, артиллерия и танки. Но пехоты было много. Против одной нашей огневой точки наступало более двух полков. У нас боевые ракеты были на исходе, поэтому огонь вели отдельными установками. Напряжение достигло предела. Свистели пули противника.

Командир полка гвардии майор Нестеренко и офицеры воодушевляли гвардейцев, появляясь то у одной боевой машины, то у другой. Случилось так, что Нестеренко в горячке подскочил к боевой машине, которая открыла огонь. Его отбросило назад газовой волной. Но командир остался в строю, хотя был контужен и получил ожоги. Командир дивизиона гвардии капитан Соломин спокойно и уверенно корректировал огонь по телефону, передавал команды. Однако наш огонь одной или двумя установками заметно уменьшался. Противник усилил натиск. У врага появились орудия и миномёты, которые подвергли обстрелу наш боевой порядок.

До полудня мы отбивали непрерывные яростные атаки врага, но у нас кончились боеприпасы. Гвардейцы выбились из сил. За это время кавалерийская дивизия закончила свой отход в район Кривца, и мы получили приказ отойти туда же. Остался последний батарейный залп. Противник начал обходить наш боевой порядок справа и слева. Создалась угроза, что он отрежет путь отхода на Кривец. Капитан Соломин по приказу командира полка отошёл к боевой машине Шевцова, сказал по телефону: «Буду взрывать установку» и передал последние данные для батарейного залпа. Он просил прикрыть его от наседавших фашистов. Мы нанесли данные на огневой планшет и увидели, что Соломин вызвал огонь на себя. Пытались уточнить обстановку, но телефонист передал: «Капитан Соломин тяжело ранен. Немцы совсем близко».

На этом связь оборвалась. Было лишь слышно, что гвардейцы у боевой машины отстреливаются из автоматов. Открыть уничтожающий огонь по своим боевым друзьям мы не могли. В это время раздался мощный взрыв — боевая машина командира Шевцова была взорвана. От нее шарахнулись прочь наседавшие фашисты. Мы дали последний батарейный залп по врагу. И под ружейно-пулеметным огнем противника стали уводить боевые машины с огневых позиций в Кривец.

Последними отходили мы с командиром полка. Кто и как взорвал боевую машину Ф.А. Шевцова, подробно неизвестно. Но ясно одно: ее взорвали, чтобы она не досталась врагу. Наши гвардейцы героически погибли. Очевидно, фашисты не вели разведки и не имели данных о наличии дивизиона «катюш» за железной дорогой. Но они в любое время могли обнаружить и атаковать его. Поэтому-то командиру 3-го дивизиона гвардии капитану Худяку была дана команда: подготовить боевые машины к взрыву, а транспортные машины — к сожжению.

Однако у него был целый дивизионный залп снарядов. Можно нанести сильный удар по колоннам противника. Но для этого следовало бы отвести машины на 6-7 километров за железную дорогу, чтобы положить снаряды самым выгодным образом по колонне врага. Сделать это без риска, не натолкнувшись на другие отходящие колонны противника, было нельзя…

Тем временем надвигался вечер. Усилились мороз и метель. Видимость ухудшилась, стёкла кабин замёрзли. И тут гвардии капитан Худяк принял дерзкое решение и мастерски осуществил его. Он воспользовался небольшим взрывом в колоннах врага, вывел туда свой дивизион и начал двигаться по дороге до поворота на Кривец. Холод загнал фашистов в крытые машины, а стекла кабин замерзли так, что они не поняли, что движутся вслед за колонной наших отважных гвардейцев, тем более что боевые машины шли в голове нашей колонны и не просматривались. Самое страшное состояло в том, чтобы не пропустить поворот на Кривец.

Поэтому вперед была послана группа разведчиков во главе с адъютантом командира полка. Она вовремя достигла перекрестка, и колонна «катюш» начала подниматься по дороге на Кривец. Но тут выяснилось, что и вражеские машины тоже повернули за нашим дивизионом и так двигались почти полкилометра. Прикрытие нашего дивизиона открыло огонь из ручных пулеметов и автоматов. Для фашистов этот огонь оказался неожиданным и губительным. Почти в упор были подбиты первые машины врага, несколько машин загорелось. Много фашистов было убито и ранено. В колонне врага началась паника. Немцы не оказали организованного сопротивления, бросили машины, убитых, раненых и отошли в Верхнюю Любовшу. Так третий дивизион нашего полка без потерь вернулся в Кривец и занял огневые позиции.

Однако открыть огонь по движущимся колоннам противника мы сразу не смогли, пока этот вопрос не согласовали с командирами кавалерийских дивизий. Некоторые командиры предлагали оставить последний дивизионный залп для нашей обороны. Уже под вечер было решено уничтожить колонну врага на трёхкилометровом участке. Началась подготовка исходных данных для стрельбы. Было замечено, что на мосту, при въезде в Верхнюю Любовшу, что-то горит. Колонна фашистов остановились. Машины подходили вплотную друг к другу, образуя отличную цель для нашего последнего, но страшного для врага залпа «катюш». Пришлось несколько помедлить, выждать, пока вражья сила лучше уплотнится. Но вот пламя на мосту начало угасать, колонна врага могла двинуться. Медлить дальше было нельзя. Командир полка гвардии майор Нестеренко сам проверил исходные данные для стрельбы, дал команду: «Открыть огонь!».

Командир дивизиона гвардии капитан Худяк хорошо понимал душевное состояние гвардейцев, скорбевших по поводу гибели боевых друзей. Он сам испытывал те же чувства. После слов: «За наших бесстрашных героев» у него брызнули слезы. Стоявшие рядом офицеры тоже опустили головы. Худяк поднял правую руку и резко опустил ее. Через несколько секунд грянул залп. За восемь секунд с направляющих «катюш» сошло почти 200 мощных смертоносных снарядов, оставляя после себя длинный хвост пламени. А через 18 секунд они точно обрушились на колонну врага. Произошёл одновременный взрыв большой силы. Застонала земля. В воздух полетели обломки машин, боевой техники и оружия. Это было страшное зрелище.

В ту ночь под ружейные залпы мы похоронили своих славных друзей. На митинге гвардейцы клялись отомстить фашистам за смерть своих отважных товарищей. Клятву свою воины сдержали. Гвардейцы полка покрыли себя неувядаемой славой на полях сражений. В 1942 году полк был награждён орденом Красного Знамени».

Из книги «Мы все поднялись в сорок первом», составители И.Г. Гребцов и А.А. Логинов
М.: Патриот, 2015, с. 461-480 (с сокращениями).