В массовом сознании сложилось представление о екатерининском царствовании как о времени стабильности, а саму императрицу считают гарантом этой стабильности. Она доказала, что женские руки не менее уверенно и искусно, чем мужские, могут вести построенный Петром Великим корабль Российского государства.

Однако не все и не всегда было благополучно в огромной державе, и есть разница между реальным самовластием Екатерины II и тем, каким оно казалось современникам и потомкам. Взойдя на престол неправедным путем, императрица не исключала возможности, что кто-то не менее властолюбивый и энергичный, чем она, вздумает повторить удавшийся ей захват власти. Опасения Екатерины Алексеевны были отнюдь не беспочвенны, и хотя ее положение на троне даже в первые 10-15 лет после венчания на царство нельзя назвать шатким, критических моментов, стоивших матушке-государыне бессонных ночей, хватало.

Правда, надо отдать ей должное, держалась она с редким самообладанием, стоически переносила стрессовые ситуации, в истерике не билась, в отчаяние не впадала, неизменно сохраняла хладнокровие, рассудительность и делала в своей хитроумной политической игре безошибочные ходы.

Есть множество свидетельств того, что Екатерина II очень умело привлекала к себе нужных людей, причем лучших из лучших. Но как она этого достигала? Как добивалась расположения умных, проницательных, хорошо знавших ей цену мастеров придворных интриг, которые среди крупных вельмож всегда в большинстве? Неужто всех их она сумела обаять, очаровать, влюбить в себя? Нет, конечно. Будь на ее месте даже самая ослепительная красавица, и та бы не преуспела, вздумай она пленить видавших виды царедворцев. Женские чары, разумеется, великая сила, но действуют они далеко не на всех.

При надобности Екатерина II кружила голову даже самым неподатливым и равнодушным к ее обаянию. С истинно немецкой добросовестностью и педантичностью она часами отрабатывала перед зеркалами выигрышные позы, наклоны, грациозные повороты головы, приучала мышцы с легкостью воспроизводить их в нужную минуту. Великая государыня старательно запоминала и репетировала движения, жесты, мимику, мимолетное выражение лица, придававшие ей шарм.

Она терпеливо накапливала удачные реплики, остроумные ответы на вопросы, комплименты, лестные для дам и для мужчин. Императрица виртуозно владела своим голосом, вкладывая в одну фразу множество оттенков, и без труда переходила от вкрадчиво-приятных, иногда нежных, почти интимных интонаций к властным и командным. И в итоге формировался ее образ, который вызывал восторг, а то и обожание окружающих — что и требовалось ей.

И все же главный секрет Екатерины II заключался, пожалуй, в том, что, производя впечатление безраздельной владычицы российской, она весьма осмотрительно, расчетливо и с безусловной выгодой для себя делилась властью с достаточно широким окружением и на том стояла, обеспечивая нужные ей баланс и расстановку сил. Точнее говоря, делилась императрица не столько властью, сколько ответственностью, тонко и не всегда равномерно распределяя ее и перекладывая на чужие плечи, но возникала иллюзия, что она делится именно властью.

Построенная Екатериной Алексеевной поистине готическая система сдержек и противовесов работала безотказно, придавая зданию ее власти завидную устойчивость и прочность. Тем не менее ситуации, грозившие прервать сладостное для Екатерины II пребывание на троне, возникали не раз. Наиболее серьезным — совсем не дворцового масштаба — потрясением стала пугачевщина, крупнейший в истории России народный бунт.

Императрица с деланной игривостью писала Вольтеру о проказах и шалостях «маркиза Пугачева», но на самом деле восстание вызвало у нее большую тревогу, и она бросила на его подавление военные силы, почти не уступавшие ни количеством, ни качеством тем, что были мобилизованы для ведения русско-турецкой войны.

Почему донскому казаку Емельяну Ивановичу Пугачеву взбрело в голову выдать себя за покойного Петра III, можно объяснять очень долго. Однако достаточно сказать, что этот авантюрного склада человек оказался в нужное время в нужном месте. Разочарованный народ, получивший вместо ожидаемых вольностей и послаблений очередную порцию крепостнических тягот и запретов, связал ухудшение своего положения со скоропостижной и загадочной смертью Петра Федоровича, который якобы собирался порадеть за интересы простого люда, за что и был изведен своими недругами во главе со злодейкой женой Екатериной.

И вот в 1773 году по России поползли странные слухи. Под большим секретом мужики рассказывали друг другу, что император Петр III на самом деле не погиб, а жив-здоров, но вынужден скрываться. Потому что его коварная супружница, ставшая теперь императрицей, силой захватила трон и хочет погубить бывшего мужа. Однако свергнутый самодержец намерен посчитаться со своими врагами, вернуть престол и довести до конца им задуманное — обнародовать манифест об отмене крепостнической неволи.

«Вот дождались! Объявился наконец-то наш мужицкий царь!» — с надеждой говорили ободренные услышанным крестьяне и мастеровые. Все это был миф чистой воды, но к вымыслу примешалась и частичка правды. В России действительно откуда ни возьмись появился человек, называвший себя императором Петром III и действовавший от его имени. Несмотря на то, что к российскому императорскому дому Емельян Пугачев не имел никакого отношения, народ ему поверил, принял за подлинного царя и охотно поддержал. Ведь он обещал защиту притесненным и обездоленным и сулил освободить всех подневольных от постылых пут крепостничества!

В подтверждение своего особого происхождения Пугачев доверительно демонстрировал сомневающимся «царские знаки» — целую россыпь ямок от оспы на груди. Как ни странно, эти отметины тяжелой болезни помогали самозванцу убедить многих в том, что перед ними — настоящий великий государь, ибо, по народным представлениям, человек царской крови должен иметь на теле какие-то особые отличия от прочих смертных. Так и покатились по России слухи о «чудесно спасшемся» и «законном» монархе.

Вскоре в стране вспыхнул грандиозный мятеж. Под предводительством Е.И. Пугачева войско из казаков, крестьян, городской голытьбы, беглых солдат, разного рода проходимцев и преступников осаждало и брало города и крепости, громило помещичьи усадьбы, продвигаясь все дальше. Сначала восстание охватило район реки Яик (теперь Урал). В 1774-1775 годах оно распространилось на Поволжье и обширные восточные области Российской империи. Мнимый Петр III призвал всех казаков, крестьян, крещеных и некрещеных подневольных людей расправляться с дворянами и свергнуть с престола Екатерину II. Чем больший успех сопутствовал мятежному воинству, тем сильнее разыгрывалась народная фантазия, тем смелее становились ожидания скорого избавления от тягот крепостничества.

Под знамена самозванца, которого молва объявила непобедимым, буквально валом повалили массы крепостных крестьян Поволжья. Пугачева широко поддержало нерусское население: калмыки, башкиры, татары. Рабочие (работные люди) уральских заводов привозили «батюшке царю Петру Федоровичу» оружие и боеприпасы. Доставили даже артиллерию — новенькие, только что отлитые пушки.

Это было страшное, кровавое время. Стремясь истребить всех дворян, Пугачев и пугачевцы проявляли крайнюю жестокость. Попавших в их руки помещиков, чиновников, офицеров редко когда убивали сразу — в основном долго и изощренно мучили и истязали. Смерть, насилие, поругание были для мятежников нормой, и они весело соревновались между собой в изобретении все новых жутких способов казни. (Например, начиняли женщин порохом, вставляли фитиль, поджигали и со злорадным любопытством с безопасного расстояния наблюдали, как взрываются эти живые снаряды.) Пьяные изверги не щадили ни стариков, ни детей — чем больше будет изведено дворянского семени, тем лучше.

Пугачев оказался хорошим организатором. Он сумел объединить имевшиеся внушительные силы в некое подобие армии. Она была не просто боеспособна, но одержала ряд побед над правительственными частями, взяла несколько городов, в том числе Пензу, Красноуфимск, Самару, Саратов, Челябинск, и многочисленные крепости (остроги). Длительное время восставшие осаждали Оренбург, Уфу, Кунгур, блокировали Екатеринбург, угрожали Казани, где стояли крупные гарнизоны. Генерал-майор В.А. Кар мог сколько угодно с презрением именовать пугачевское воинство сбродом, но именно этим «сбродом» он был разбит и обращен в бегство.

На захваченной территории Пугачев пытался, как мог, обставить все подобающим, по его разумению, образом. Недалеко от Оренбурга, в местечке Берда, где находилась ставка лжеимператора, он устроил нечто вроде царского двора. Дворцом служила крестьянская изба, стены которой были оклеены золотой бумагой. Награбленное в барских имениях добро, всякая утварь, особенно блестящая, в избытке наполняли дома в этой убогой резиденции.

Вся пугачевская свита была, словно мишурой, увешана золотыми цепочками, аксельбантами, орденами. Точно так же в карикатурной форме бердский лагерь повторял административную структуру дворянско-абсолютистского государства: были своя «военная коллегия», своя «канцелярия», своя «казна»… Наиболее близким сподвижникам Пугачев — «Петр III» — жаловал чин полковника и возводил их в графское достоинство. Само его войско было построено отчасти по типу казацкого, но в еще большей степени — по образу и подобию царской регулярной армии.

Самозванец старался и вести себя, и выглядеть так, как пристало, по его представлению, настоящему императору. Правда, Пугачеву не слишком удавалось быть важным и внушительным, но он упорно играл свою роль и даже, чтобы скрыть неграмотность, обучился выводить на бумаге какие-то каракули, отдаленно похожие на буквы. Но если сам лжеимператор лишь делал вид, что пишет, то грамотные помощники из его окружения составляли от имени «Петра III» манифесты, указы и другие документы. Делали они это вполне квалифицированно, как люди сведущие и хорошо знавшие официальную форму и стиль правительственных бумаг.

Многие видевшие Пугачева по его поведению и речи сразу смекали, что перед ними никакой не великий государь, а простой казак, но держали свои догадки при себе. Вдруг, рассуждали они, этому лапотному мужику подфартит и ему впрямь удастся сесть на трон? Неизвестно тогда, как все обернется. Поэтому лучше молчком кланяться и воздавать самозванцу все положенные монарху почести.

Екатерина II была не на шутку обеспокоена успехами Пугачева. У нее вызывал опасение не столько сам бунт (императрица не сомневалась, что, несмотря на небывалый, невиданный размах восстания, правительственные войска справятся с ним), сколько природа самозванства. Она была серьезно озабочена выяснением того, кто внушил мятежному казаку мысль выступить от имени Петра III, и поручила доведаться «о начале и источнике злодейского предприятия Емельки Пугачева и его сообщников», установить, не найдутся ли в России или за рубежом «сему злодею» пособники.

Словом, императрица опасалась, что Пугачев — лишь слепое орудие, которым умело манипулирует некая третья сила извне или внутри страны с целью низвергнуть ее, Екатерину. Государыню не могла не страшить та легкость, с которой народ спешил «приклониться» к «Петру III» и выйти из ее подданства. Конечно, у императрицы были все основания допускать, что действия Пугачева — результат происков ее тайных врагов. Какими бы большими жизненным опытом, военной сноровкой, находчивостью и хитростью ни обладал самозванец, как бы ему ни везло, Екатерина долго не могла исключить стороннего влияния на него и упорно доискивалась, кто же надоумил мужика Емельку объявить себя Петром III.

В конечном счете восстание потерпело поражение. Его предводитель был выдан своими сообщниками и доставлен в клетке в Москву. Императрица, продолжавшая настаивать, что Пугачев действовал не сам по себе, распорядилась во время допросов непременно и доподлинно узнать, кто за ним стоит. Однако усилия палачей были тщетны, и они сообщили, что «помощи и надежды никакой он, кроме его сволочи (то есть сподвижников)», не имел.

Пугачевский бунт был подавлен без всякого снисхождения. Напрасно участники восстания ждали от императрицы «матерного милосердия» — оно не последовало, и машина самодержавно-крепостнического государства исправно и бесперебойно исполнила свою кровавую работу.

Сам Пугачев как главный злодей и душегуб был подвергнут в Москве, на Болотной площади, мучительной казни — четвертованию. Просвещенная государыня не была сторонницей крайностей и жестоких репрессий, не желала слыть непреклонной и беспощадной. Но она то ли не захотела, то ли не смогла себя заставить воспрепятствовать вынесению судебного приговора и лишь тайно настояла на том, чтобы в процессе самой средневековой расправы самозванцу вопреки заведенному порядку сначала отсекли голову, а потом уж конечности.

Из книги В. Соловьев «Тайны Российской империи», М.: Оникс, 2009, с. 251 – 264.