Ритм жизни, привычный для Петра I, мог выдерживать в течение многих лет только очень крепкий, здоровый и выносливый человек. Великий государь вставал еще до рассвета и сразу брался за работу: просматривал бумаги, заслушивал доклады, а после завтрака отправлялся или на корабельную верфь, или на одну из многих петербургских строек, где лично проверял, что и как делается, и точно ли выполняются его указания. Прослышав, что где-то случился пожар, он по укоренившемуся смолоду обыкновению тотчас устремлялся туда и участвовал в укрощении огня не хуже заправского брандмейстера.

Пожалуй, двухчасовой послеобеденный сон — единственная поблажка, которую позволял себе император. Но зато потом до самого вечера его кабинет превращался в своего рода штаб-квартиру, откуда отдавались команды, где составлялись очередные рескрипты и подписывались многочисленные документы. За этой бесконечной вереницей дел незаметно пролетало несколько часов кряду.

Как правило, Петр еще находил силы встать за токарный станок у себя в мастерской. Вытачивая, причем весьма искусно, всякие предметы и фигуры, царь, по собственным словам, находил в физической работе отдых от работы умственной.

Вечернее время Петр любил проводить в гостях. Неприхотливый в еде, в застольях он ценил не кулинарные изыски, а общение. Дабы веселье в компании не иссякало, горячительные напитки лились рекой. Еще в первой половине 1690-х годов Петр искал утеху в им же самим придуманном «всепьянейшем соборе». Странная эта забава состояла в том, чтобы пить без меры и куролесить и колобродить, зачастую вываливаясь на улицу.

Пьяные выходки «соборян», среди которых охотно развлекался царь, отпугивали добропорядочных обывателей. Можно понять проклятия верующих в адрес монарха и его шумной компании, кощунственно пародировавших (на протяжении целых 30 лет!) церковные соборы.

Нынешние славянофилы не без оснований усматривают в этих в высшей степени непристойных развлечениях Петра и его окружения (включая, между прочим, и священников) попытку сломать код нации, выставить в смешном и неприглядном свете ревнителей старины, непримиримых к реформам и новшествам на западный манер, морально уничтожить вековые русские традиции, представлявшиеся преобразователю замшелыми, слишком консервативными и служившими в его глазах серьезной помехой в том, чтобы сдвинуть Россию с места.

Чего ради нужно было Петру держать целый штат выпивох, сказать трудно. Вероятно, предаваясь такому грубому развлечению, он получал определенную разрядку, снимал напряжение. Позднее на пирах великий государь и сам много пил, и вельмож своих усердно и настойчиво подпаивал. То ли шутки ради, то ли чтоб развязать им языки и выведать, что у них на уме. Так в свое время поступал и Иван Грозный. Сам Петр был стоек к хмельному, выпить мог добрый бочонок, при этом заметно оживлялся, поднимал себе настроение, но голову не терял.

Однако после пятидесяти лет обильные возлияния были царю уже не по силам, а он, как и в молодости, не вел счет чаркам, которые опрокидывал, и каждый раз невоздержанность выходила ему боком. Конечно, при невероятной работоспособности, избыточных затратах энергии и кипучем образе жизни Петра пристрастие к крепким напиткам не могло не сказаться даже на таком, как у него, могучем организме. В последние годы жизни император жестоко страдал от мочекаменной болезни. Она настолько изводила его, что он буквально лез на стену и криком кричал. Микстуры, которые выписывали ему врачи, и лечение на водах приносили краткосрочное облегчение, но затем недуг становился еще мучительнее. Разумеется, при таком состоянии алкоголь был категорически противопоказан и лишь усугублял болезнь.

Петр I умер от воспаления мочевого пузыря, вызвавшего гангрену. Возможно, для великого преобразователя такую смерть сочли слишком тривиальной и «неблагородной» и придумали красивую и романтическую легенду, согласно которой в начале ноября 1724 года император, возвращаясь в Санкт-Петербург из поездки на Ладожский канал, увидел в районе Лахти севший на мель бот и принялся помогать матросам сдвинуть его с места. В шлюпе были женщины и дети, и будто бы это более всего подвигло Петра участвовать в спасательной операции, зайдя по пояс в ледяную воду. Последствием этого поступка, достойного настоящего мужчины, явилась простуда, потом Петра залихорадило, его бросало то в жар то в холод, он чувствовал себя все хуже и хуже, а затем наступил конец.

Эпизод близ Лахти — выдумка, но она вполне отражает характер Петра. Он в самом деле мог совершить нечто подобное, и завершение его биографии еще одним героическим штрихом, по-видимому, представлялось придворным, отвечавшим, говоря современным языком, за «связи с общественностью», более привлекательным, чем заурядные клинические подробности мучительной болезни и смерти монарха. Историки тоже дружно подхватили эту версию, и она приводится во многих изданиях и сегодня.

Не более достоверна и история с завещанием Петра Великого. По преданию, умирающий император успел начертать на бумаге слабеющей рукой лишь два слова: «Отдайте все…», после чего испустил дух. В действительности эта незавершенная фраза, как и сам факт, что государь пытался оставить письменное изъявление своей воли, указав имя наследника престола, — вымысел чистой воды, небылица, созданная с целью привести на трон желательную для авторов инсинуации фигуру. Ведь многообещающие три точки после слов «Отдайте все» позволяли очень широко толковать круг возможных преемников императора и обосновывать притязания любого из них тем, что Петр будто бы собирался назвать именно этого человека.

Как же реально обстояло дело с престолонаследием, и кого после себя видел Петр Алексеевич новым самодержцем? Из восьмерых детей, рожденных во втором его браке, в живых остались только две дочери — Анна и Елизавета. Единственный сын Екатерины Петр, в пользу которого под давлением отца отрекся от престола царевич Алексей Петрович, умер в 4-летнем возрасте. Неизвестно, прочил ли император в наследницы дочерей Анну и Елизавету, но воспитание и образование заботами отца они получили вполне приличное, свободно владели немецким и французским, неплохо знали итальянский и шведский. Не случайно Петр как-то признался им: «Ах! Если бы меня в детстве учили как следует, я охотно отдал бы теперь палец с руки моей!»

Царь был привязан к дочерям, но для восшествия кого-либо из них на престол было одно существенное препятствие: обе дочери родились до оформления их родителями брака, а потому считались незаконными. Император души не чаял в своем внуке Петре Алексеевиче — сыне царевича Алексея Петровича. Мальчик не только носил те же имя и отчество, что и дед, но и наружностью, и характером, по общему признанию, был вылитый Петр I в детские годы. Вполне вероятно, что именно внук-тезка представлялся царю лучшим претендентом на русский трон и продолжателем начатых в стране преобразований.

Наконец, принятый по инициативе императора закон о единонаследии давал возможность притязать на трон и Екатерине Алексеевне. Наверно, не без дальней мысли Петр I устроил в мае 1724 года торжественную коронацию своей супруги в Успенском соборе в Москве, а до этого специальным манифестом официально закрепил за ней как за своей верной помощницей титул императрицы. Интересно, что с этого времени в число регалий российских монархов вошла как символ империи корона.

Сам Петр I обходился довольно скромным, вполне рядовым венцом, но для любимой жены он заказал корону, образцом для которой послужили короны последних византийских императоров. Это было настоящее произведение искусства, поражавшее и величиной, и великолепием. Усыпанная отборными жемчужинами и крупными бриллиантами, увенчанная прекрасным рубином размером с голубиное яйцо, над которым находился ажурный бриллиантовый крестик, корона была бесспорным шедевром ювелирного мастерства.

Для скрепления на груди роскошной золотой порфиры (мантии) ювелиру Рокентину был заказан дорогой, тончайшей работы аграф — пряжка в виде изящного украшения, напоминавшего брошь. Мастер изготовил изумительный экземпляр, но, желая нажиться, объявил, что застежку у него украли. Петр сразу распознал обман, приказал пытать плута и вывести его на чистую воду. Не выдержав истязаний, Рокентин сознался в грехе. Оправдываясь, он жаловался на то, что, постоянно выполняя заказы государственных чиновников, почти никогда не получал денег за свою работу или же ему платили крохи, не покрывавшие и десятой части его расходов.

Для коронации Екатерины I был использован изготовленный в XVII веке скипетр (жезл) московских царей. Он представлял собой золотой стержень, обложенный алмазами и рубинами на финифти и украшенный сверху двуглавым орлом. И лишь держава — золотое яблоко с крестом — в ювелирном отношении была не безупречна, поскольку не гармонировала с нарядом императрицы и остальными регалиями: вместо извлеченных из нее по велению Петра лучших алмазов, пошедших на украшение короны, были вставлены рубины, сапфиры и изумруды. Если не принимать во внимание эту мелочь, все аксессуары праздничного убранства государыни поражали совершенством и изысканностью ювелирного искусства.

Коронация Екатерины I прошла с небывалой пышностью. Петр Алексеевич, облаченный в парадный, шитый серебром костюм, в щегольской шляпе с белым пером, сам возложил корону на голову коленопреклоненной супруги. Москва долго еще вспоминала коронацию императрицы. Близ царского дворца, где собралась на званый пир знать, для простонародья был выставлен огромный жареный бык. А по обе стороны от говяжьей туши непрерывно били два фонтана: один с красным, другой с белым вином.

Скорее всего, Петр I склонен был до повзросления внука доверить вести государственный корабль именно Екатерине. Но таковы, как можно предполагать, были его намерения до октября 1724 года. Позднее из-за супружеской неверности «друга сердешненького Катеринушки» император переменил к ней отношение и воздержался публично признать ее своей правопреемницей.

Получается, что Петр I так и не сделал свой выбор наследника престола. Отчего и почему? Это, видимо, останется загадкой истории. Вполне допустимо, что, во-первых, великий государь надеялся победить болезнь и до последней минуты боролся за жизнь. Во-вторых, перебирая варианты, он, очевидно, зашел в тупик, так как не мог найти в своем окружении достойной кандидатуры, надежного человека, которому с легким сердцем передал бы руководство государством.

Предположение о том, что основатель Российской империи был злонамеренно отравлен, обычно отбрасывается историками как бездоказательное и всерьез не рассматривается. А ведь на извечный вопрос «Кому выгодно?» следует вполне определенный ответ: по крайней мере, двум самым близким людям из окружения Петра — его жене Екатерине и князю А.Д. Меншикову.

Первую в случае выздоровления мужа, скорее всего, ждал монастырь. Второй должен был поплатиться жизнью за то, что в пух и прах проворовался и вдобавок был в сговоре с Вильямом Монсом — тем самым человеком, с которым императрица изменяла Петру. У обоих, таким образом, был веский мотив не только желать смерти великому государю, но и пойти на уголовное преступление из опасения за собственную участь — они знали, как страшен и неумолим самодержец в гневе, как скор он на расправу.

Нет оснований считать эту версию состоятельной — вскрытие тела не производилось, и заключение о причинах летального исхода отсутствует. Однако нет объяснения некоторым особенностям состояния Петра, которые не связаны с урологией, но зато могли быть вызваны действием яда. Судороги, обмороки, долгое беспамятство, провалы сознания, частичный паралич конечностей, потеря речи — все это гораздо больше похоже на результат введения в организм сильных токсинов, нежели на симптомы мочекаменной болезни. К тому же известно, что в момент улучшения самочувствия императору дали отведать новый сорт шоколадных конфет. Не правда ли, очень удобный случай покончить с Петром, начинив угощение отравой? Именно после этого царь, который уже пошел было на поправку, вдруг опять резко занемог и вскоре умер.

Стараниями могущественного А.Д. Меншикова после смерти Петра I на российский престол взошла Екатерина I. Она имела на это право и как коронованная императрица, и как овдовевшая государыня. Напористый Меншиков приложил немалые усилия, для того чтобы отвести другие кандидатуры претендентов на трон. Он стоял на том, что только Екатерина сможет оградить Отечество от внутренних неурядиц и внешней опасности.

В пользу законной супруги скончавшегося императора сказала веское слово гвардия — привилегированный воинский корпус, ставший при Петре I надежной опорой его власти. Гвардейские офицеры недвусмысленно дали понять, что разобьют голову каждому, кто посмеет препятствовать воцарению Екатерины Алексеевны, и тем самым поставили точку в вопросе о том, кому быть наследником Петра — его вдове или 9-летнему внуку Петру Алексеевичу.

В «первом туре» борьбы за власть между родовитой аристократией и новой, выдвинувшейся при Петре знатью вроде Меншикова — «полудержавного властелина», как позднее назовет его А.С. Пушкин, — победу одержала вторая группировка. Это, по образному определению того же Пушкина, были «птенцы гнезда Петрова» — плеяда вельмож, пробившихся в российскую элиту благодаря своим личным качествам, способностям и заслугам.

«Птенцам» противостояла старая аристократия: князь Дмитрий Михайлович Голицын, князья Долгорукие, фельдмаршал Никита Иванович Репнин, родственники по линии первой жены Петра I Лопухины и другие. Они были приверженцами великого князя Петра Алексеевича, сына несчастного цесаревича Алексея Петровича, презрительно называли Екатерину I прачкой и не желали признавать императрицей.

Екатерина Алексеевна не обладала ни государственным умом, ни какими-то выдающимися способностями, но, заняв трон, заверила подданных, что будет твердо и неуклонно придерживаться курса покойного мужа. Обязанная Меншикову, Екатерина не перечила ему и послушно следовала его воле. Не чувствуя сдерживающей железной руки монарха, светлейший князь не знал удержу в своих властных амбициях. Петр I, уличив друга и сподвижника в фантастическом казнокрадстве (тот присвоил колоссальную сумму — 1,5 миллиона рублей!), хоть и простил его, но обвинений не снял, держал в жесткой узде и заставил пройти через бесконечные судебные разбирательства и многочисленные следственные комиссии. Екатерина же ни в чем не могла отказать всесильному временщику, ставшему при ней истинным правителем государства.

Всегда благоволившая Меншикову императрица вернуть светлейшему управление Военной коллегией (Петр I лишил проштрафившегося фельдмаршала этой власти). Поставив Меншикова во главе вооруженных сил, Екатерина, казалось бы, сделала его неуязвимым и недосягаемым. Однако А.Д. Меншиков относился к той категории людей, которые сколько ни имеют — все мало. Он не знал меры ни в чинах, ни в наградах, не гнушался пополнять личное состояние казенными средствами. Гигантские размеры его имущества потрясают воображение, но несметные богатства ничуть не умерили его неуемной жажды наживы.

Екатерину I Меншиков превратил, по сути, в свою марионетку. Он чувствовал себя почти полновластным хозяином России. Лишь одно его беспокоило — резкое ухудшение здоровья императрицы. Еще недавно цветущая, крепкая, статная женщина, она неузнаваемо изменилась: оплыла, неимоверно располнела и с трудом носила свое рыхлое и грузное тело. Ее мучило удушье, она часто теряла сознание, страдала плохим пищеварением, но при этом предавалась безудержному чревоугодию. И от общества своего фаворита красавца Левенвольде императрица тоже не отказывалась.

С каждым днем она чувствовала себя все хуже. Императрица на глазах теряла силы, и Меншиков, видя, что злая болезнь подтачивает ее здоровье и неумолимо сокращает жизнь, не мог не думать о собственной дальнейшей судьбе. На случай смерти Екатерины I Александр Данилович сначала решил заполучить соблазнительный для него престол курляндского герцога, но не преуспел в этом. Тогда он предпринял другие шаги: добился от покорной и на все ради него готовой императрицы согласия на брак его дочери Марии и цесаревича Петра. В своем завещании Екатерина I будто бы не только указывала на Петра как на своего преемника, но и отдельным пунктом в качестве непременного условия оговаривала его женитьбу на одной из двух дочерей Меншикова.

Впоследствии оказалось, что завещание подложное и обязано своим происхождением ловкости рук сторонника и старинного приятеля светлейшего — канцлера Головкина. Как бы то ни было, после смерти Екатерины I регентом при 11-летнем императоре Петре стал именно Меншиков. Сложившийся против него заговор, ведущая роль в котором принадлежала П.А. Толстому, он пресек. Несмотря на то, что в прошлом светлейший и Толстой составляли крепкий тандем и действовали рука об руку, Меншиков отправил бывшего соратника (тому уже перевалило за 80) в ссылку на Соловки. Тем самым он настроил против себя прежних союзников и увеличил и без того изрядное число своих недругов.

В новое царствование Александр Данилович Меншиков вошел «полудержавным властелином», но его подвели непомерные претензии, необузданный нрав и заносчивое пренебрежение к прочим сиятельным персонам и видным сановникам. Он вообразил себя могущественным и неуязвимым и, утратив чувство реальности, по-мужичьи распоясался. Жизнь опрокинула его честолюбивые надежды, и скоро последовал крах светлейшего.

7 мая 1727 года 11-летний Петр Алексеевич был торжественно провозглашен императором. Иностранные современники, имевшие доступ к юному государю, единодушны во мнении, что он был хорош собой, не по летам росл и не обделен умом. Однако царствование Петра II было недолгим. 18 января 1730 года на 15-м году жизни он умер от оспы. Избавившись от Меншикова, император объявил себя полноправным правителем. Тем не менее, государственными делами он никогда не занимался, находя их скучными и предпочитая им всякие увеселения.

Современники недоумевают, как во время царствования Петра II при полном беспорядке в органах власти Российская империя не развалилась совсем. Один из иностранных дипломатов, наблюдавший, что творится при дворе, с удивлением писал: «Все живут здесь в такой беспечности, что человеческий разум не может понять, как такая огромная машина держится без всякой подмоги». На самом деле здесь нет ничего загадочного: по инерции продолжал исправно работать механизм, запущенный еще Петром Великим. «Завод» пока не кончился, и страна катилась по проложенному пути в указанном направлении…

Из книги В. Соловьев «Тайны Российской империи», М.: Оникс, 2009, с. 95 – 135.