Иван Грозный умер на пятьдесят четвертом году жизни в Кириллин день, как и предрекли ему будто бы волхвы — вечером 18 марта 1584 года. Пронырливый английский дворянин Джером Горсей, подвизавшийся на службе у жестокосердного самодержца всея Руси, оставил нам подробное описание последних часов его жизни.

… В полдень царь пересмотрел еще раз свое духовное завещание. Затем приказал сжечь шестьдесят колдунов и чародеев за ложное предсказание: день наступил, а он в добром здравии как никогда. С трех до семи часов пополудни блаженствовал в ванне и слушал любимых песенников. Потом сел играть в шахматы в окружении своих любимцев-опричников — Бориса Годунова, Богдана Бельского и Родиона Биркина. В сей идиллический момент наступила развязка двадцатичетырехлетнего кровавого правления. Иван Грозный вдруг «… ослабел и повалился навзничь, — повествует Горсей. — Произошло большое замешательство и крик, одни посылали за водкой, другие — к аптекарям… за духовником и лекарями. Тем временем царь испустил дух и окоченел…»

Вряд ли подданные Ивана IV скорбели о его внезапной кончине, но вскоре поползли по престольному граду и за его пределы зловещие и упорные слухи, что «яростивого» государя извели, мол, отравой «ближние люди». Стоустая молва, умело направляемая придворными завистниками и властолюбцами, испуганным шепотом вещала доверчивым слушателям самые что ни на есть «достоверные» и леденящие кровь подробности цареубийства, где уже были распределены роли между новоявленными «преторианцами»: по наущению якобы боярина Годунова, Богдан Бельский бросил яд в питье, приготовленное личным врачом Ивана Грозного Иоганном Эйлофом.

Столь чудовищные и поразительные сведения попадают в писания любознательных современников — записки польского гетмана Жолкевского и французского офицера Пьера Делавиля, заброшенных на Русь в годину Смутного времени волной иноземного нашествия, воспоминания голландского купца Иоганна Массы, долго жившего в России, летописные своды дьяка Ивана Тимофеева и монаха Иосифа — и с печатным словом обретают силу исторических свидетельств.

Пройдут века и в трудах В. Татищева и С. Веселовского эти «документы» заговорят уже как бы от имени исторической истины. Весомую лепту внесет и Мельпомена: известный поэт А.К. Толстой представит на суд русской публики в трагедии «Смерть Иоанна Грозного» любопытную версию гибели царя от рук Годунова. Так, стараниями представительного триумвирата — предания, науки и муз — знаменательный эпизод русской истории обрел все атрибуты захватывающего и запутанного детективного действа с изощренной интригой, тайным заговором и хладнокровным преступлением, в центре которого высилась зловещая фигура боярина Бориса Годунова.

Противники версии злодейского умерщвления Ивана Грозного не располагали до недавнего времени сколько-нибудь весомыми документальными свидетельствами. Увы, провалы исторической памяти заполняются легендами, которые хотя и претендуют на «былое» и «достоверное», но не ищут подтверждения своей правоты в неоспоримых фактах. Мифы довольствуются лишь слухами и искусным вымыслом, хотя и требуют веских доказательств в свое опровержение. Установить лик исторической истины также непросто, как, например, очистить старинную картину от позднейших зарисовок. Но как же удалось выяснить ход событий, безвозвратно канувших в Лету, и расставить все точки над «i» в этой запутанной истории четырехсотлетней давности?

Лишь недавно в «досье» о причинах смерти царя Ивана добавилось несколько чрезвычайно важных страниц, проливающих свет на его «историю болезни», а значит — и на историческую «вину» Бориса Годунова. Здесь необходимо сказать несколько слов в защиту этого «злого гения» русской истории. Предание позаботилось, чтобы «преступник» соперничал со своей «жертвой» в могуществе, коварстве и жестокости. Молва была неистощима в измысливании злодеяний Годунова, в длинной цепи которых убийство Ивана Грозного представлялось всего-навсего первым и закономерным шагом в головокружительном взлете зятя зловещего Малюты Скуратова из опричного мрака к вершине власти.

Борис Годунов, созданный поэтическим воображением А.К. Толстого, называет после разговора с волхвами, за несколько часов до того, как совершит свое первое «прославившее» его преступление, своих главных соперников:
Они в венце и в бармах, на престоле,
В венце и в бармах видели меня!
Они сказали: «Три звезды покамест
Мое величье затмевают — три!»
Одна из них — то Иоанн, другая –
Царевич Федор, третья — кто ж иной,
Как не Димитрий?

Три звезды упали с царственного небосклона и пресеклась, как гласила молва, насильственно династия Калиты. Семь лет спустя после смерти Ивана Грозного, 15 мая 1591 года, по приказу Годунова был зарезан в Угличе наемными убийцами малолетний царевич Дмитрий. А еще через семь лет — древнее магическое число! — шурин блаженного царя Федора отправил своего родственника к месту его последнего успокоения в Архангельском соборе Московского Кремля. Правда, тут слухи расходятся в деталях: то ли сам Годунов поколол ножом божьего помазанника, то ли царский шурин препоручил «грязную работу» Богдану Бельскому, который впоследствии покаялся в содеянном своему духовнику.

Какая черная неблагодарность! Худородный боярин Годунов получил из рук своего августейшего зятя все высшие титулы, о которых мог разве что мечтать любой дворянин со времени основания Русского государства: конюший боярин, царский слуга и правитель. И вот тебе — уже «примеривал» на себе шапку Мономаха! Нет предела его падению, сокрушается легенда. Послушаем, на что жалуется немощный пушкинский царь Борис в 1603 году, за два года до своей скоропостижной смерти, в которой предание почему-то никого уже не винит:
…Я дочь мою мнил осчастливить браком –
как буря смерть уносит жениха…
И тут молва лукаво нарекает
Виновником дочернего вдовства –
Меня, меня, несчастного отца!
Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Я ускорил Федора кончину,
Я отравил свою сестру царицу –
Монахиню смиренную… все я.

Еще несколько штрихов в мифическом портрете властолюбивого и кровожадного узурпатора священного трона. Став царем, Годунов презрел святые кровные узы и повелел умертвить родную сестру Ирину, вдову Федора, пожелавшую стать инокинию Александрой в Новодевичьем монастыре, хотя ей и присягнул народ.

Жертвой его ненасытной подозрительности, свойственной всем закоренелым преступникам, стал якобы и Симеон Бекбулатович, бывший одно время по прихоти или политическому умыслу Ивана Грозного «царем и великим князем всея Руси», и даже герцог Ганс Датский — жених любимой дочери Бориса Ксении, уличенного по слухам в намерении отстранить его от престола.

Прервем, однако, этот печальный и фантасмагорический список и выясним вопрос большой исторической важности: кем все-таки был Борис Годунов? Расчетливым и удачливым политиком, баловнем переменчивой фортуны, прихотью обстоятельств вознесенным к подножию самодержавного трона в канун Смутного времени? Хитрым интриганом, чей успех зижделся прежде всего на ловкости и искусстве тайной интриги? Или же идущим напролом кровожадным монстром, бестрепетно перешагнувшим во имя заветной цели через трупы Ивана Грозного и бесчисленных своих врагов?

Такова в общих чертах задача, которую мы попытаемся разрешить, прежде чем разобраться в причинах смерти царя Ивана, дабы утвердить историческое «алиби» Годунова. С этой целью воспользуемся одной весьма любопытной и вместе с тем закономерной исторической параллелью. Думается, над личностью Годунова довлеет тот же рок, что и над английским королем Ричардом III. Время уготовило двум правителям сходную посмертную судьбу: реальных, исторических Годунова и Ричарда заслонили мифические образы, с которыми знакомят уже многие поколения читателей и зрителей трагедии В. Шекспира, А.С. Пушкина и А.К. Толстого.

Людьми демонической энергии, способными учениками знаменитого итальянца Никколло Макьявелли предстают в огнях рампы и со страниц романов Ричард и Годунов. Обладание короной — их единственная всепоглощающая страсть, с которой они сверяют каждый свой шаг, каждое слово. Но если смертный возжелал стать помазанником божьим на Земле, то разве стоит задумываться над выбором средств, к которым придется прибегнуть на пути к абсолютной власти?

Так, сценический Ричард, герцог Глостерский, участвует в убийстве принца Эдуарда — сына низложенного и брошенного в лондонский Тауэр короля Генриха VI из династии Ланкастеров. Коронованный узник вскоре погибает в тюремной камере от меча Ричарда. Так он, подобно Годунову, закладывает начало своей кровавой карьеры.

Затем наступает черед среднего брата Ричарда, герцога Кларенса — наемные убийцы топят его в бочке с мальвазией в мрачном застенке Тауэра. Легенды впоследствии будут утверждать, что «благородный» герцог, мол, сам выбрал такую экзотическую казнь. «… Когда умрешь, я жатву уничтожу», — тихо произносит Ричард эту зловещую фразу в присутствии своего старшего брата, царствующего короля Эдуарда IV из династии Йорков. Зрители догадываются, что участь малолетних детей короля — двенадцатилетнего Эдуарда, принца Уэльского, будущего короля Эдуарда V, и девятилетнего Ричарда, герцога Йорского — решена: по приказу дяди их заточат в одну из башен Тауэра и там задушат…

Вот по такому же примерно театральному «сценарию» уготовано было поступать и мифическому Борису Годунову — последовательно, безжалостно и хладнокровно расправляться со своими многочисленными врагами: Иваном Грозным, царевичем Дмитрием, царем Федором… — словом со всеми, кто волей провидения окажется на его пути. Рискнем предположить, что была все же у Пушкина и Толстого подспудная мысль — создать на столь благодатном легендарном материале отечественный «вариант» знаменитой трагедии о короле Ричарде III.

Разумеется, подлинные события английской и русской истории конца XV и XVI столетий, когда жили, боролись и умирали реальные Ричард и Годунов, развивались не столь прямолинейно и однозначно, как того хотелось бы преданию и тогдашней историографии, да и сами правители, не в пример другим монархам своего времени, отличались все же в реальности умеренностью и даже некоторой совестливостью в деяниях и поступках.

Современная историография предлагает искать причины столь разительного «раздвоения» личностей двух государственных деятелей в переломных для обеих стран моментах истории, на которые пришлись царствования Годунова и Ричарда. Правили они, как известно, недолго: царь Борис шесть лет, с 1598 по 1605 год, а король Ричард III и того меньше — всего два года, с 1483 по 1485. За столь короткий срок монархам так и не удалось направить «память потомков» в надлежащее русло с помощью придворных историков, поэтов, летописцев и облагодетельствованных монастырей. Зато их многочисленным врагам и недругам в этом деле сопутствовал полный успех, в чем мы уже и успели убедиться.

После гибели Ричарда III, 22 августа 1485 года, в битве при Босворте, где победителем вышел Генрих Ричмонд, будущий король Генрих VII, английскую корону почти на сто двадцать лет захватывают Тюдоры. Новая династия основательно потрудилась, дабы представить Ричарда исчадием ада — это в какой-то мере оправдывало в глазах подданных узурпацию ее представителями королевского трона. Шекспир творил, руководствуясь уже сложившимися в его эпоху традицией и канонами тюдоровской историографии. Аналогичная в общем-то историческая ситуация определила и посмертную «участь» Годунова. Вслед за трагическими событиями Смутного времени, с его лжедмитриями, страшным разорением страны и ужасами иноземной оккупации — закономерными следствиями безрассудной внешней и внутренней политики Ивана Грозного — в исстрадавшейся по миру державе утверждается, наконец, в 1613 году дом Романовых.

Летописцы новой династии не пожалели черных красок, замешанных на всевозможных слухах, дабы расписать мнимые злодейства Годунова и, таким образом, взвалить на него одного вину за все беды отечества с момента смерти Ивана IV, а заодно представить членов семьи Романовых в ореоле мученичества.

Романовы никогда не смогли простить худородному государю всех своих обид и унижений. Еще в конце царствования Федора их вынужденный дуумвират распался, и удачливый правитель уверенно оттеснил древний род от кормила власти.

А после своего воцарения и вовсе подверг его опале: братья Александр, Михаил и Василий Романовы умерли в изгнании, будущего царя Михаила Федоровича сослали на какое-то время к Белоозеру, а главу рода, Федора Романова, постригли в монахи. Впоследствии он стал патриархом Московским и всея Руси Филаретом и регентом при своем малолетнем сыне-царе. Годунов был также обвинен в уничтожении духовного завещания Ивана Грозного, убийстве ближнего дьяка Саввы Фролова, который его записывал, и разгоне всего опекунского совета при царе Федоре, куда входили рюрикович Иван Шуйский, гедеминович Иван Мстиславский, Никита Романов, дядя царя, и Богдан Бельский.

Когда хотят во что бы то ни стало доказать чью-либо вину, то подозрительным становится решительно все. Конечно, Ричард и Годунов не были ангелами, но вели сложную политическую борьбу в соответствии с законами своего жесткого времени. Создателям легенд о двух монархах-злодеях, как и их знатным покровителям, разумеется, и в голову не приходило, что, рассказывая о средствах одно чудовищнее другого, при помощи которых король-монстр и царь-ирод завладевали якобы короной, они отображали, по сути дела, весьма заурядные явления политической жизни тех лет, раскрывая изнанку феодальной монархии как таковой.

Путь, каким Ричард пришел к английскому престолу, можно смело назвать мирным по меркам той эпохи, если сравнить его, скажем, с такими событиями, как низложение и последующее убийство королей Эдуарда II и Ричарда II. То же самое можно сказать и о Годунове с той разницей, что он – «вчерашний раб, татарин, зять Малюты», — так презрительно отзывается о вчерашнем опричнике пушкинский боярин Василий Шуйский, — удостоился великой ненависти своих аристократических противников за дерзновение покуситься на трон и «превысочайший царский чин», нарушив все освященные веками законы местничества и ловко «пересидев», как в Боярской думе, и гедиминовичей и рюриковичей. Какой соблазн для худородных выскочек!

Что клевета и наветы! Бояре не оставили в покое и прах Бориса. Они извлекли его труп из Архангельского собора и закопали вместе с останками жены и сына на заброшенном кладбище за городом. Только много лет спустя прах отверженной семьи нашел успокоение в Троице-Сергиевой лавре. Совсем иначе отнеслись знать и династия Романовых к останкам «своего» царя Василия IV Ивановича Шуйского, которого «выкрикнули» на царство после Годунова и Лжедмитрия I в 1606 году, четыре года спустя насильно постригли в монахи, затем отвезли как пленника в Польшу, где он и умер в 1612 году: их перевезли в 1635 году в Москву и похоронили в Архангельском соборе среди усыпальниц других царей.

Какими видятся нам личности и деяния Годунова и Ричарда в свете исторической справедливости, не предубежденной обычными ходячими обвинениями? Как мы уже убедились, для этих обвинений нет ровным счетом никаких оснований: улики против двух монархов весьма шатки и голословны. Уж коли мы взялись проводить исторические параллели, то начнем с защиты Ричарда III.

При жизни своего старшего брата Эдуарда IV он вел себя как верноподданный короля, разделял с ним и горечь изгнания во время мятежа графа Уорика и Ланкастеров и последующие победы, был его ближайшим другом и помощником. Он заслужил безграничное доверие Эдуарда, храбро сражался под его знаменами, показал себя хорошим администратором, а его девиз «Верность меня связывает» был вполне оправдан. В последнее десятилетие правления Эдуарда IV, Ричард оставался, как и Годунов при царе Федоре, наиболее доверенным лицом короля и вторым в смысле могущества человеком в государстве. Последней волей король назначил его лордом-протектором Англии и опекуном наследного принца Эдуарда V, которому Ричард и присягнул.

«…Историческая роль Бориса чрезвычайно симпатична: — отмечает историк С. Платонов, — судьбы страны очутились в его руках тотчас же почти по смерти Грозного, при котором Русь пришла к нравственному и экономическому упадку. Московское государство, утомленное бесконечными войнами и страшной неурядицей, нуждалось в умиротворении. Желанным умиротворителем являлся именно Годунов, и в этом его громадная заслуга…» Об этом свидетельствует даже голландец И. Масса, который весьма не любил Бориса и взвел на него много небылиц и напраслин.

Внешняя политика Годунова отличалась умом, миролюбием и большой осторожностью, которая никоим образом не объяснялась его трусостью. Правитель прекрасно понимал, что было бы безумием втянуть слабое государство в непосильную ему войну. «…Решая, однако, свою задачу, — продолжает Платонов, — он ее не разрешил удовлетворительно, не достиг своей цели: за ним последовал не мир и покой, а смута, но в этом была не его вина. Боярская среда, в которой ему приходилось вращаться, с которой он должен был и работать и бороться, общее глубокое потрясение государственного механизма, несчастное совпадение исторических случайностей слагалось против Бориса и со всем этим сладить было не по силам даже его большому уму. В этой борьбе Борис и был побежден…»

Боярская клика и Романовы считали Годунова узурпатором древней короны — шапки Мономаха. Известные русские историки В. Ключевский и С. Платонов убедительно показали, что Борис победил своих противников — Романовых, Шуйских, Милославских — в честной «парламентской» борьбе, значительно опередив их в популярности, и был выбран в цари Земским собором совершенно сознательно и свободно. Царица Ирина, вдова Федора, благословила брата на престол и Борис согласился.

Ричард, как мы уже знаем, вначале присягнул двенадцатилетнему Эдуарду V. Но вслед за тем произошли события, круто изменившие его судьбу: парламент признал Эдуарда V и его брата, герцога Йорского, незаконнорожденными и на законном основании лишил их права на престол. От имени парламента было составлено обращение к Ричарду с просьбой принять английскую корону. На следующий день депутация явилась в дом Ричарда для передачи петиции. Ричард с библией в руках изобразил удивление, затем — раздумье, колебания и, только услышав угрозу, что в случае его отказа парламент «поищет короля в другом месте»; ответил, наконец, согласием.

Точь-в-точь такая же сцена разыгралась, когда 21 февраля 1598 года патриарх при огромном стечении народа отправился с крестным ходом в Новодевичий монастырь просить Бориса на царство. Причем было решено, что если Борис опять будет отказываться, то его отлучат от церкви, духовенство прекратит совершение литургий, а грех весь падет на душу упорствующего.

Как это ни парадоксально, но ни Ричард III, ни Годунов не были мастерами интриг. Им не хватало подозрительности, чтобы стать прозорливыми, и беспощадности, чтобы стать неуязвимыми. Ричард III ничего не предпринимает, когда у него под боком зреет роковой для него заговор братьев Стенли. Он как обреченный идет навстречу гибели. В решающей битве между Ричмондом и Ричардом III, которая длилась всего два часа, все решил не полководческий талант первого, а измена Стенли. И последними словами исторического Ричарда были не шекспировские «Коня! Коня! Полцарства за коня!». Оставшись один с горсткой верных воинов, Ричард с криком «Измена! Измена!» врубился в самый центр вражеского войска и вскоре нашел свою смерть…

Бездействует и Годунов, когда замаячила вдали грозная тень Гришки Отрепьева. Вопреки официальной романовской историографии методы правления Годунова мало напоминали недоброй памяти времена царя Ивана. «…Обычаи опричнины, где безнравственность доходила до последних пределов цинизма, — говорит Платонов, — и людская жизнь ценилась очень дешево, не могли не отразиться на Борисе, но отразилась слабее, чем можно было ожидать. Правда, Борис легко смотрел на жизнь и свободу, с нашей точки зрения, но в XVI веке одинаковой жестокостью отличались и темная Русь при Иване IV, и просвещенная политика Екатерины Медичи, и благочестивые экстазы Филиппа II. По мерке того времени Борис был очень гуманной личностью, даже в минуты жаркой борьбы с боярством: «лишней крови» никогда не проливал, излишних жестокостей не творил и сосланных врагов приказывал держать в достатке, «не обижая».

Даже в самые критические для себя моменты Борис, как, впрочем, и Ричард III, не прибегал к погромам, резне и кровопролитию, а его опалы отличались кратковременностью и мягкостью. Судьба Романовых может служить тому примером, хотя их обвиняли в тягчайшем государственном преступлении — покушении на жизнь царя. Вступив на престол, Годунов и Ричард осыпали милостями наиболее опасных своих соперников. Ричард III и Борис Годунов были скорее слабыми, нерешительными людьми, заискивающими монархами, нежели сильными напористыми тиранами, и они чаще закрывали глаза на опасности, нежели предупреждали их возникновение и были беспомощными перед скрытыми интригами, клеветой и происками своих многочисленных врагов.

А теперь — о мнимых преступлениях Ричарда и Бориса. Нет абсолютно никаких доказательств причастности первого к смерти наследного принца Эдуарда Ланкастера — на его вдове, леди Анне, он впоследствии женился, — который, вероятно, погиб в сражении при Тьюксбери в 1470 году, или же к убийству год спустя его отца Генриха VI — это преступление всецело на совести Эдуарда IV. По приказу этого короля умертвили в 1478 году и герцога Кларенса — он, кстати говоря, в свое время составил вместе с Ланкастерами заговор против Эдуарда IV и Ричарда и вынудили их даже бежать во Францию. Ричард не только находился в это время далеко от двора, но и безуспешно пытался спасти брата.

Но куда делись племянники Ричарда? После того как они в 1483 году попали в Тауэр, их никто больше не видел. Щедро оплаченные первыми Тюдорами историки — в их числе оказался даже великий Томас Мор! — утверждали вслед за «общей молвой», что наследники Эдуарда IV были тайно умерщвлены коронованным дядей-узурпатором, который жаждал, мол, упрочить свою власть. Но желание услужить не всегда согласуется со здравым смыслом. Совершенно невероятно, чтобы Ричард III решился на столь бессмысленный и самоубийственный для него шаг, после того как парламент в специальном акте обосновал его королевский титул. Ему выгодно было держать принцев как заложников для устрашения строптивых родственников и строго печься о их безопасности, дабы избежать любых возможных обвинений в незаконном захвате трона.

Любопытно, что Генрих VII, первый король из «дома» Тюдоров и новый узурпатор короны — человек мелкий, трусливый и жестокий, сделавший все, чтобы выглядеть на фоне Ричарда III «»божьим агнцем» — располагал сведениями о месте захоронения двух принцев в Тауэре, но ничего не предпринял, дабы разыскать их останки, хотя, казалось бы, был заинтересован, как никто другой, продемонстрировать своим подданным всю бездну злодейства Ричарда. К загадочной судьбе принцев мы еще вернемся, когда будем говорить о смерти Ивана Грозного.

Удивительно, как история повторяет самое себя на новом витке своего развития! Какие поразительные возникают аналогии! Ричард III и таинственная гибель принцев. Борис Годунов и смерть царевича Дмитрия… Еще Н. Карамзин пылко заклеймил Годунова как убийцу в своей «Истории государства Российского», хотя перед этим вопрошал в 1803 году в «Вестнике Европы»: «Что, если мы… несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмыслием или враждою?»

В. Ключевский и М. Погодин не менее пылко возражали своему ученому предшественнику, утверждая, что версия о причастности Годунова к гибели Дмитрия не более чем злобный навет Нагих, родни погибшего. «Версия» эта прослеживается по русским источникам, авторы которых не были очевидцами угличской драмы, а иностранцы повторяли лишь поздние слухи о кончине царевича, причем есть примеры, когда Нагие буквально навязывали им «нужные» сведения. Нарисованная следствием картина гибели Дмитрия — расследование, кстати говоря, вел будущий царь Василий Шуйский — отличалась полнотой, достоверностью, обоснованностью выводов и не оставляла никаких сомнений в том, что царевич нанес себе смертельную рану ножом во время очередного приступа «немочи падучей» — эпилептического припадка.

А ведь смерть Дмитрия не только не сулила Годунову, как и гибель принцев Ричарду III, ровным счетом никаких выгод, но и вовсе была в тот момент для него крайне нежелательной. Когда царевич умер, не исчезла еще надежда на рождение законного наследника в семье Федора, и Годунов был весьма заинтересован в его появлении на свет — он даже просил английскую королеву Елизавету I прислать для сестры опытную акушерку. В такой запутанной ситуации никто не мог предсказать, кому достанется трон после смерти болезненного Федора. Из его ближайших родственников большими шансами на корону обладал вовсе на Годунов, а родовитые Романовы.

И трон вовсе не светил малолетнему Дмитрию на том основании, что вопреки строжайшему церковному правилу, запрещавшему любому православному жениться более трех раз, а он был зачат в шестом браке, следовательно, являлся незаконнорожденным, и, кроме того, после пропажи завещания Ивана Грозного его родственники начисто лишались каких-либо юридических оснований для любых династических притязаний. И тем не менее Годунов, руководствуясь здравым политическим расчетом, должен был заботиться о том, чтобы не один волос не упал с головы Дмитрия: внутри и вне страны складывалась сложная обстановка, нечаянную смерть любого сановника молва записывала теперь правителю и мало-мальски крупная «искра» грозила ему гибелью в пожаре народной стихии.

Мы не будем уделять внимания другим «жертвам» Бориса. Все обвинения не идут дальше темных слухов и неловких наветов, которые не выдерживают соприкосновения с логикой событий и доводами рассудка. Что касается смерти Ивана Грозного… Предание гласит, что Годунова подтолкнул на цареубийство страх неизбежной опалы и неминуемой жестокой казни. Но так ли это было в действительности?

Да, жизнь всех почти любимцев и фаворитов Ивана IV, за исключением, пожалуй, зловещего Малюты Скуратова-Бельского, заканчивалась плачевно. Иван Грозный беспощадно расправился с монахом Сильвестром и Алексеем Адашевым, под влиянием которых в стране проводились серьезные реформы, и с активными участниками и организаторами опричного террора — боярином Алексеем Басмановым, князем Афанасием Вяземским и ясельничим Петром Зайцевым. Правда, эти жертвы переменчивой политики Ивана IV вряд ли могут служить даже косвенным подтверждением преступных намерений Годунова. Конечно, участь любого придворного вполне отвечала народной поговорке «ближе к царю — ближе к смерти» и тем не менее будущность Бориса вовсе не представлялась столь уж гнетущей и безысходной.

В положении временщика, пусть даже пребывающего в постоянном страхе за свою судьбу, были и определенные преимущества, которые особенно явственно бросаются в глаза, если сопоставить их с теми трудностями, что подстерегали худородного царского боярина в случае смерти его державного благодетеля. В густой паутине дворцовых интриг, особенно обострившихся к концу жизни Ивана Грозного, когда правил «его величество случай» и обстоятельства менялись чуть ли не ежечасно согласно с настроением и очередными болячками безумного царя, Годунов чувствовал себя, как рыба в воде, и ему был нужен живой «хозяин». Ловко манипулируя неустойчивым нравом царя Ивана, который он, конечно же, изучил до тонкостей за почти пятнадцатилетнюю службу при его особе, опричный боярин мог устранять руками самодержца своих нынешних и будущих врагов и соперников в опекунском совете при наследнике трона Федоре.

Итак, Борису Годунову было выгодно, чтобы «яростивый» царь прожил как можно дольше. И не его, конечно, вина, что в такое «ненадежное» время в неожиданной смерти сильных мира сего современники усматривали непременно злой умысел и тайных убийц, а не естественный ход вещей. Весь двор под постоянным страхом отравы. Смерть от недуга представлялась как самая неправдоподобная, тем более что придворные врачи и лекари не распознавали множество болезней: медицина в те времена еще мирно уживалась со знахарством. Очевидно, что при столь печальном состоянии аптекарского приказа и направлении умов было мало надежды на то, что мало-мальски достоверная информация о многочисленных болячках Ивана Грозного все же проникнет сквозь плотный покров тайны над жизнью царского двора: суровый нрав тирана не располагал к излишней болтливости — незадолго до его кончины с головой расстался лейбмедик Бомелиус, да и у бояр еще не вошло в привычку и потребность вести дневники и писать воспоминания.

Правда, кое-какие обрывочные и разноречивые сведения о самочувствии самодержца всея Руси все же отыскивались в мемуарах современников-иностранцев, наблюдавших его во время непродолжительных аудиенций. Так, римский посол Антонио Поссевино писал: «…существуют некоторые предположения, что этот государь проживет недолго». И из них явствует, что Иван Грозный тяжело болел. Заметное ухудшение его здоровья, перемежавшееся, правда, с временными улучшениями, наступило еще в феврале 1584 года. 10 марта царь приказал задержать в Можайске польского посла Льва Сапегу, направлявшегося из Варшавы в Москву, а в посольских книгах было записано, что «по грехом государь учинился болен». Внешний вид Ивана Грозного был ужасен: руки тряслись, глаза слезились, тело распухло — словом эти симптомы как будто указывали на какой-то тяжелый и хронический недуг.

Разумеется, столь неопределенный и субъективный диагноз не мог удовлетворить современную историческую науку, оспарившую на протяжении уже длительного времени право на существование легенды об убиении царя. Основательно поколебать ее устои было, увы, невозможно одними лишь утверждениями о невиновности Годунова. И хотя историческое «алиби» Бориса не вызывает теперь сомнений, это обстоятельство следует считать необходимым, но вовсе не достаточным условием разгадки многовековой тайны.

Ученым удалось выбраться из этого логического тупика при содействии судебной медицины. Второе, недостающее условие ненасильственной смерти Ивана Грозного заключалось в его «истории болезни», которую и нужно было хотя бы частично восстановить несколько необычным для нас образом спустя четыре века: тщательно обследуя его …костные останки. Как остроумно заметил один из современных последователей Фемиды и Гиппократа, в иных случаях по костным останкам можно узнать о человеке гораздо больше, чем при его жизни. Этот афоризм подчеркивает ту непреложную мысль, что судебная медицина достигла сегодня внушительных успехов и остается только посетовать, что ее возможности используются все еще недостаточно полно и широко на историческом поприще при «реконструкции» судеб исторических деятелей прошлого.

Тут можно было бы напомнить читателям о захватывающих судебно-медицинских исследованиях, в ходе которых удалось, например, установить причину смерти в 1821 году французского императора Наполеона I, который был свергнут с трона и заточен на острове Св. Елены, и Чарльза Холла — начальника американской полярной экспедиции 1871 года. Они, как выяснилось, стали жертвами отравления: Наполеона I постепенно убивал мышьяк, содержавшийся в краске на обоях его комнаты, а Холлу яд в кофе подсыпали члены его экспедиции, желавшие любыми путями вырваться из страшной ледяной пустыни. Но мы, как и обещали, вернемся еще раз к загадочному исчезновению двух принцев — племянников Ричарда III — и расскажем, как все же удалось пролить свет на их судьбу.

Напомним, что в 1483 году принца Эдуарда V и его брата герцога Йорского заточили в Тауэр и там их следы затерялись. Сто пятьдесят лет спустя во время земляных работ в этой знаменитой королевской резиденции и одновременно аристократической тюрьме под фундаментом лестницы, ведущей в королевские апартаменты, рабочие находят на глубине около трех метров два детских скелета. Карл II распорядился поместить их в мраморный саркофаг и захоронить в Вестминстерском аббатстве, как «предполагаемые останки двух принцев».

В 1933 году профессор Райт осмотрел останки и высказал предположение, что они принадлежали двум детям приблизительно двенадцати и десяти лет, которые находились между собой в родстве и были умерщвлены. Его оппоненты горячо оспаривали эти выводы, утверждая, что древнее происхождение скелетов ничем не подтверждается, а отожествлять их с исчезнувшими принцами неправомерно уже потому, что в Тауэре представителей английской знати хоронили на протяжении нескольких веков. Но вот совсем недавно бесспорные доказательства правоты профессора Райта были, наконец, найдены, причем самым неожиданным образом.

Доктор М. Моллесон сопоставила скелеты двух мальчиков и останки девятилетней Энн Моубрей, дочери герцога Норфолкского, которую в 1478 году в возрасте шести лет обвенчали с тем самым Ричардом — герцогом Йорским, что исчез пять лет спустя вместе со старшим братом в Тауэре, и установила их возраст. Затем, сравнивая черепа, а также форму костей рук и ног детей, она обнаружила значительное сходство в их строении и на этом основании сделала вывод о родстве мальчиков. Но настоящая сенсация заключалась в следующем: Моллесон установила наличие родственных связей между принцами и Энн Моубрей — у детей действительно были общие предки. У юной герцогини и старшего из мальчиков, принца Эдуарда V, отсутствовало несколько коренных зубов — признак довольно редкой в те времена наследственной болезни гипотондии.

Оставим этот эпизод английской истории, в который было вписано еще несколько строк, и продолжим наше повествование об экспертизе останков Ивана IV, которую проводили специалисты Научно-исследовательского института судебной медицины Министерства здравоохранения СССР.

Самодержец очень заботился о будущей загробной жизни, где по грехам мнились ему вечные муки, и задолго до кончины выбрал место своего последнего успокоения в пределе Иоанна Предтечи Архангельского собора. Больше всего царь боялся умереть без покаяния и отпущения грехов. В трагедии А.К. Толстого он кричит своему врачу:
Я не умру
Без покаяния! Слышишь? Я успею
Покаяться!
(к боярам)
Успею — вам назло!

В пьесе Грозный успевает покаяться. Но в жизни все случилось иначе: царь скончался внезапно и не успел принять схиму, т.е. высшую степень монашества, как того требовала традиция. Митрополит прочитал молитвы пострижения уже над бездыханным монархом, названным в монашестве Ионою… Саркофаг Ивана Грозного находится у наружной стены придела. Рядом — саркофаги его детей: царевича Ивана и царя Федора. Все гробницы устроены по единому плану. Саркофаги, вырубленные из цельных кусков известняка, расположены в нишах пола и закрыты белокаменными плитами, на которых вырезаны имена усопших, даты их смерти и погребения. Поверх саркофагов — кирпичные надгробия, которые закрыты сделанными в начале XX века медными кожухами, с выбитыми на них крестами и именами умерших. Такого же захоронения удостоился и князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский — талантливый полководец и видный деятель Смутного времени, скоропостижно скончавшийся в 1610 году.

Мы не случайно ввели в наше повествование царевича Ивана, царя Федора и князя Скопина-Шуйского: останки этих исторических персонажей были также тщательно обследованы на «консилиуме» специалистов, возглавляемом директором НИИ судебной медицины В.И. Прозоровским, и дали ценный сравнительный материал для уточнения обстоятельств смерти Ивана Грозного. Вспомним, что своим успехом в разрешении загадки двух принцев профессор М. Моллесон была всецело обязана удачному «явлению» на свет останков Энн Моубрей, послуживших своеобразным «эталоном» для уникального исследования. Впрочем, судьбы отпрысков Ивана IV и князя Скопина-Шуйского сами по себе заслуживали уточнения. Напомним некоторые факты из их «житий», которые помогут в истолковании некоторых результатов экспертизы.

«В старшем, любимом сыне своем, Иоанне, — говорит Н. Карамзин в своей «Истории», — царь готовил России второго себя, вместе с ним, занимаясь делами важными, присутствуя в думе, объезжая государство, вместе с ним и сластолюбствовал и губил людей… Своевольно или в угодность родителю меняя жен, он еще менял и наложниц, чтобы во всем ему уподобляться. Но изъявляя страшное в юности ожесточение сердца и необузданность в любострастии, оказывал ум в делах и чувствительность ко славе или хотя к бесславию отечества…» Очевидно, что две столь схожие во всем натуры не могли долго сосуществовать в мире и согласии. Жизнь царевича оборвалась трагически на двадцать седьмом году жизни по вине его жестокого отца. В ноябре 1581 года царь поссорился с наследником престола и зверски его побил. Досталось якобы еще и Годунову, который дерзнул вступиться за царевича. А тот слег и через четыре дня умер «…в ужасной слободе Александровой».

В чем неполадили отец с сыном — документы умалчивают. Вездесущее предание предлагает историкам «на выбор» две совершенно различные версии событий. Согласно первой из них Иван Грозный заподозрил царевича в сговоре с боярами и намерении свергнуть себя с престола. По другой версии, более прозаической, царевич попытался защитить свою беременную жену от побоев бешенного во гневе отца, который рассвирепев и нанес ему смертельную рану в голову тяжелым посохом. Случившееся настолько потрясло кровавого самодержца, что он навсегда оставил Александрову Слободу и на помин души убиенного им сына отказал монастырю колоссальную по тем временам сумму в 5000 рублей, равную всем его вкладам в память по умершим женам и дочерям.

Драматический финал августейшей ссоры запечатлел в 1865 году на полотне художник В. Шварц, а двадцать лет спустя — И. Репин. Картины «Иван Грозный в Александровой Слободе у тела убитого им сына» и репинская «Иван Грозный и сын его Иван» возбуждали один и тот же вопрос и у многочисленных зрителей и, разумеется, у историков: действительно ли Иван IV пустил в ход свой знаменитый посох, а царевич скончался от черепно-мозговой травмы. Можно было надеяться, что исследование его останков внесло бы какую-то ясность в этот эпизод русской истории и удовлетворило, наконец, многовековые чаяния исторической истины.

Царь Федор Иванович правил четырнадцать лет и умер на сорок втором году жизни. Он мало чем походил и на отца и на брата, разве что пристрастием к диким забавам и кровавым потехам. По словам очевидцев, последний государь из дома Калиты отличался болезненностью, слабым телосложением, походка у него была нетвердая, на лице, поражавшем своей бледностью, постоянно бродила улыбка. Английский посол Флетчер и папский нунций Поссевино весьма нелестно отзывались о его умственных способностях, граничащих с идиотизмом.

Наследник Грозного был неспособен управлять державой и всецело находился под влиянием своей умной жены Ирины и шурина Годунова. Правда, легенды почитали Федора блаженным на престоле, простодушным, совестливым и справедливым монархом, и этот канонический для мифов образ нашел воплощение в трагедиях А.К. Толстого. Молва, а вслед за ней и некоторые иностранные дипломатические источники утверждали, что богомольный царь умер не своей смертью, но обилие фантастических и противоречивых подробностей свидетельствует о кипучей деятельности клеветнических слухов. Несомненно, что здоровье Федора подтачивал какой-то тяжелый хронический недуг и он, как тогда говорили, «почил в бозе», не оставив, правда, духовного завещания — беспрецедентное событие со времени создания русского государства.

Князь Михаил Скопин-Шуйский не был связан с Иваном Грозным и его отпрысками — ему едва исполнилось одиннадцать лет, когда умер царь Федор — и интересовал экспертов как удачный «эталон» химико-токсикологического исследования останков, а также как человек интересной трагической судьбы. Он выдвинулся на первый план как талантливый военачальник в царствование дяди своего Василия Шуйского. Разгромил отряды Лжедмитрия II – «тушинского вора» и поддерживающих его поляков.

Слава Скопина-Шуйского распространилась повсеместно и в народе стали даже поговаривать о необходимости низложения Василия Шуйского, выбранного на царство не всенародно, а боярской кликой, в пользу его племянника. Он вступил в освобожденную Москву 12 марта 1610 года, а полтора месяца спустя умер на двадцать четвертом году жизни, возвратившись с крестин царского свояка князя Ивана Воротынского. Предполагали, что его отравила жена Дмитрия Шуйского, Екатерина, дочь Малюты Скуратова. Но вернемся вновь под своды Архангельского собора вместе с читателями и посмотрим, что же открылось взорам исследователей, когда были подняты белокаменные плиты со всех четырех саркофагов.

Ивана IV похоронили в схиме, особой монашеской одежде. Тела царевича Ивана, царя Федора и князя Скопина-Шуйского были обернуты покрывалами из камки и обвязаны тесьмой и веревкой. В саркофагах царей находились стеклянные сосуды с миро — особым составом из благовонных веществ, употребляемым при церковном обряде миропомазания. Разрушительное дыхание веков не пощадило бренные останки «сильных мира сего», которые покоились в далеко не идеальных условиях: температура в храме резко колебалась, саркофаги закрывались негерметично и, к тому же, в них проникали грунтовые воды. В результате, мягкие ткани трупов полностью превратились в порошкообразный тлен черно-бурого цвета, а кости скелетов подверглись частичному естественному разрушению.

Какие же важные результаты оказались в распоряжении историков после антропологического исследования останков? Процитируем несколько выдержек из официального заключения: «…Кости скелета Ивана Грозного сравнительно хорошо сохранились. Череп небольшой, с сильно развитым рельефом, низким лбом, значительно выступающим надбровьем и подбородком. Кости правого предплечья согнуты в области локтевого сустава так, что концевые фаланги кисти соприкасались с нижней челюстью. Судя по скелету, Иван Грозный обладал большой физической силой, рост его был около 178-179 см. Каких-либо патологических изменений костей не обнаружено…»

«…Кости скелета царевича Ивана сохранились значительно хуже. Соответственно расположению черепа обнаружены только часть нижней челюсти, серо-белая порошкообразная масса и волосы…» «…Кости царя Федора сохранились плохо. От черепа остались лишь часть лицевого скелета и свода…» «…Скелет князя Скопина-Шуйского имел в основном правильное расположение. Кости правого предплечья согнуты под углом так, что кисть располагалась у правой ключицы. Череп (за исключением нижней челюсти) не сохранился…» «…Механических повреждений на сохранившихся костях Ивана Грозного и его сыновей, а также князя Скопина-Шуйского не обнаружено. Однако посмертное разрушение некоторых костей не позволяет полностью исключить возможность прижизненного повреждения их…»

Последняя фраза вряд ли умерит наше разочарование: тайна смерти царевича Ивана навсегда останется непроницаемой. Природа, как бы нам назло, позаботилась «замести» все следы, истерев в порошок череп несчастной жертвы августейшего безумия. И еще одну загадку не разрешили, а, напротив, задали историкам судебные медики. Как явствует из заключения, которое мы только что привели, у усопших Ивана IV и Скопина-Шуйского руки были сложены не на груди, как у царевича Ивана и царя Федора, а весьма необычно: левая рука покоилась на груди, а правая была согнута в локте так, что концы пальцев касались подбородка. Случайность или еще одна неизвестная нам особенность старинного погребального обряда? Оставим этот вопрос открытым и обратимся, наконец, к наиболее волнующим нас итогам судебно-медицинской экспертизы — результатам химико-токсикологического исследования останков, которые должны пролить свет на причину смерти Ивана Грозного.

Итак, специалистам предстояло искать яды, которыми умышленно или, наоборот, неумышленно мог быть отравлен первый русский царь, т.е., иными словами, определить ядовитые вещества, которые при попадании в организм вызывали бы острые или хронические отравления с летальным исходом. Решение этой задачи было сопряжено с определенными трудностями: ведь за прошедшие столетия многие яды могли исчезнуть или измениться, а, с другой стороны, при гнилостном разложении могли образоваться и новые химические соединения. Поэтому основное внимание было уделено выявлению так называемых «металлических» ядов, которые сохраняются в течение длительного времени.

Мы не будем долее испытывать терпение читателей, жаждущих узнать развязку исторической трагедии, и сразу приведем самые интересные результаты скрупулезных анализов. «…При химическом исследовании порошкообразной чернобурой массы (гумуса), отдельных костей, ногтей, истлевших тканей одежды из саркофагов найдены мышьяк, ртуть и медь. Мышьяк определен в количестве от 8 до 150 мкг в объектах из саркофага Ивана Грозного, от 14 до 267 мкг — в объектах из саркофага царевича Ивана, от 10 до 800 мкг — в объектах из саркофага царя Федора и до 130 мкг — в объектах из саркофага князя Скопина-Шуйского (в пересчете содержания металлического мышьяка на 100 г исследованного объекта). Обнаруженное в останках количество мышьяка не дает оснований говорить об отравлении. Медь найдена в количестве от 2,5 до 162 мг в пересчете на 100 г исследованного объекта. Такое высокое содержание меди связано с использованием ее для отделки погребальной одежды».

Сказанное нуждается в некоторых пояснениях. Так вот, оказалось, что мышьяк — этот непременный соучастник многих заговоров прошлого — вовсе не был «повинен» в смерти Ивана Грозного. Сей химический элемент еще издавна использовали в технике и лекарственных препаратах. Белый мышьяк, например, применяли в производстве стекла, при консервировании мехов и кож. Впервые его получили в лаборатории еще в VIII веке, и с тех пор он стал излюбленным орудием убийц, поскольку позволял ловко замести следы преступления: симптомы отравления весьма напоминали заболевание холерой. Человеческий организм способен накапливать мышьяк, как, впрочем, и другие элементы, причем в разных органах он «оседает» в различных количествах — больше всего в волосах и ногтях. Об отравлении можно говорить лишь тогда, когда содержание мышьяка превысит норму. А в нашем теле может храниться без всякого ущерба для здоровья до 20 мг мышьяка. То есть примерно столько же, сколько и было найдено у Ивана Грозного и его детей.

Но вернемся к завершающей части заключения. Вот что там говорилось: «…B объектах из саркофагов Ивана Грозного и царевича Ивана обнаружено в несколько раз больше ртути, чем в объектах из саркофагов царя Федора и князя Скопина-Шуйского (в пересчете на 100 г объекта исследования): в саркофаге Ивана Грозного — от 20 до 1330 мкг, в объектах из саркофага царевича Ивана — от 12 до 1330 мкг, из саркофага царя Федора — от 3 до 330 мкг, а в объектах из саркофага князя Скопина-Шуйского — до 270 мкг…»

Итак, теперь мы располагаем вескими данными для воссоздания подлинной «истории болезни» Ивана Грозного, которая протекала под знаком лекарственного отравления ртутьсодержащими препаратами, сведшего в конце концов самодержца в могилу. Таков вывод экспертов. Попробуем восстановить шаг за шагом всю картину медленного умирания Ивана IV.

Царь и наследник престола, увы, не являли образцы добродетели своим подданным и Природа в отместку награждала их всевозможными дурными болезнями, которые тогда уже лечили втиранием ртутной мази, каломелью и сулемой. Хорошо известно, что когда таковое лечение продолжается длительное время и без должной дозировки, то у пациентов развивается так называемый конституциональный меркуриализм, иными словами, хроническое ртутное отравление. Причем его симптомы могут проявляться даже спустя несколько лет после начала поступления в организм небольших доз ртути, которая тут же начинает откладываться в различных органах. У людей, счастливо избежавших подобного курса лечения, а к таковым, несомненно, можно отнести и царя Федора, который был прекрасным семьянином, и Скопина-Шуйского, количество ртути во всем теле обычно не превышает 12-15 миллиграммов. А вот пятикратное превышение этой дозы в останках Ивана Грозного и царевича Ивана красноречиво свидетельствует о развитии у них меркуриализма. Каковы же его последствия и симптомы?

Сначала наблюдается повышенная раздражительность, снижение работоспособности, смена настроений, постоянное внутреннее напряжение и частые головные боли. При развитии болезни человек становится чрезмерно мнительным и подозрительным. Все сильнее начинают непроизвольно подергиваться пальцы рук. Появляются и сопутствующие хвори. Потом наступает депрессия, сменяемая приступами резкого возбуждения, возникают зрительные и слуховые галлюцинации. Больной выглядит истощенным, ослабленным, бледным. Правда, некоторое облегчение ему приносят теплые ванны. Но со временем приходит смерть — когда перерождается центральная нервная система и воспаляются сосуды головного мозга.

Страшная картина… Если теперь сопоставить ее с известными нам по рассказам современников описаниями состояния здоровья Ивана Грозного, начиная примерно с 1565 года и до начала 1584 года, когда царь предался разнузданному беспутству «…жен и девиц блудом оскверни…» и начал пользоваться ртутными мазями, то исчезнут последние сомнения и в диагнозе его болезни и относительно причин смерти. Мы даже рискнем предположить, что недуг с таким возвышенным названием, как «конституциональный меркуриализм», деформировавший психику самодержца, и был одной из первопричин тех неслыханных жестокостей, которые обрушил на головы своих подданных Иван Грозный во вторую половину своего долгого правления.

Мало того, «Рука провидения» наказала Ивана IV и в его наследниках. «Дом» Калиты пресекся вовсе не по вине Годунова или каких-либо иных таинственных злоумышленников. Зловещая тень от царственного недуга простерлась и на его детей, которые появлялись на свет уже больными и являли собой яркий пример вырождения рода.

Согласно многовековой мифологической традиции, гибели тиранов предшествуют всевозможные зловещие предзнаменования и роковые пророчества, которые в точности исполняются. В примерах недостатка нет. Достаточно вспомнить истории из Ветхого завета, вавилонского царя Валтасара (знаменитый валтасаров пир), вещего Олега и, разумеется, Юлия Цезаря. В этом паноптикуме жертв божьего гнева очутился и Иван Грозный. Правда, здесь возникает вот такой вопрос: а существовало ли в действительности предсказание волхвов? Вернемся еще раз к этому эпизоду.

Зимой 1584 года на Москвой появляется комета — предвестница беды, как считали в старину, — и Иван Грозный говорит окружающим: «Вот знамение моей смерти!» Он призывает колдунов и чародеев, которые и предсказывают, что вседержитель призовет его к себе именно 18 марта. А когда этот день наступает и царь приказывает Богдану Бельскому объявить казнь лжепророкам, те якобы ответствовали, что «день окончится, когда сядет солнце». Вечером Иван Грозный умирает и пророчество исполняется.

Конечно, можно было примириться с этой романтической, но совершенно невероятной историей — это только в преданиях волхвы говорят правду жестоким повелителям, а не то, что те желают услышать — если бы мы не знали, что о ней повествует Джером Горсей. Сей образованный и не лишенный литературного дара англичанин — доверенное лицо Ивана IV и Бориса Годунова — был прекрасно осведомлен о легендарных обстоятельствах, предшествовавших убийству знаменитого римского императора Юлия Цезаря.

Речь идет об эпизоде с гадателем Спуринной, который, повстречав Юлия Цезаря, советовал ему остерегаться опасности, подстерегающей его не позднее, чем в иды марта. Когда 15 марта, пишет римский историк Гай Светоний Транквилл, Цезарь вошел в сенат и стал посмеиваться над Спуринной за то, что вопреки его предсказанию иды марта наступили и не принесли никакой беды, тот ответил: «Да, пришли, но не прошли». Этот соблазнительный сюжет не мог не заинтересовать талантливого мемуариста, каким являлся Горсей, и он включил его в свои «Записки» как эффектное обрамление заключительного акта в жизни Ивана Грозного. На самом же деле предсказание волхвов сулило царю многие лета…

Из книги Д. Алексеев, П. Новокшонов «По следам исторических загадок», М., «Наука», 2001, с. 5-25.