Конечно же, подвиг во время войны не определялся исключительно религиозностью людей. Он определялся силой их духа, любовью к тому, что выпало им на долю защищать, высокой самоотверженностью. Все это и побуждает отдать душу свою за друзей своих, и нет выше той любви. О силе духа рядовых людей рассказывает фронтовик, протодиакон Николай Попович: «Однажды был удивительный воздушный бой. Есть такое понятие «немецкий ас» — надменный рыцарь, холодный и гордый профессионал, исполненный спеси. Такие специалисты были у немцев во множестве. А с нашей стороны были герои сердца, горящие любовью и желанием защитить ближнего даже ценой собственной смерти.

Так вот, дивизия, в которой я служил, форсировала в Белоруссии реку Березину и растянулась на несколько километров по огромной равнине — не только солдаты, но и обозы, и госпиталя. Вдруг я увидел, что на нас летит двенадцать «юнкерсов». И четыре «мессершмита» прикрывают их сверху. Раздалась команда: «Воздух! В укрытие!» А какое на равнине укрытие? Все разбежались кто куда и залегли — по канавам, в том числе и я. Лежу и думаю: «Ну все, сейчас будет мясорубка». Двенадцать полностью нагруженных «юнкерсов»!

У них был еще такой характерный звук: «Ве-з-зу, ве-з-зу!» И вдруг откуда-то взялись два наших истребителя. Один сразу поднялся вверх и стал биться с четырьмя «мессершмитами», которые отнюдь не уступали ему по своим параметрам. А другой стал клевать «юнкерсов» и сжег три-четыре машины. Оставшиеся покидали как попало бомбы и, не защищенные своими «мессерами», в беспорядке улетели.

В результате в живых осталась многотысячная дивизия. Это был удивительный подвиг. Наши герои шли на верную смерть. Первого нашего летчика подбили, второй выжил. И это было не рыцарство асов, а самое настоящее самопожертвование. Проявилась потрясающая сила духа, которая победила там, где победа казалась невозможной. Шестнадцать самолетов против двух! Я был восхищен! Лежал в канаве, совсем еще мальчишка, и страшно жалел, что не стал летчиком…

Святой великомученик Дмитрий Солунский, икона XIX в.

Есть целая масса других героических эпизодов. Они все описаны в литературе. Взять Матросова! Что побудило его совершить такой подвиг? Горделивое рыцарство? Нет, любовь солдата к своему Отечеству!

Светлана Алексиевич в книге «У войны не женское лицо. Воспоминания женщин-ветеранов» приводит замечательные свидетельства. Вот некоторые из них. «Моя мама — малограмотная крестьянка, она верила в Бога. Она молилась всю войну. Но как? Падала перед образом на колени: «Спаси народ, спаси Коммунистическую партию от этого ирода Гитлера«». (Софья Верещак, подпольщица.) «Моя дочь в 5 лет читала молитвы, а не стихи. Тетя Даша учила, как надо молиться. Она молилась за папу и маму, чтобы мы остались живы». (Людмила Кашечкина, подпольщица.)

«На фронт нас провожали шефы с завода. Это было лето. Я помню, что все вагоны были в зелени, в цветах. Преподносили нам подарки. Мне досталось вкуснейшее домашнее печенье и красивый свитерок. С каким азартом я танцевала на перроне украинский гопак! Ехали много суток… Вышли с девочками на какой-то станции с ведром, чтобы воды набрать. Оглянулись и ахнули: один за одним шли составы, и там одни девушки. Поют. Машут нам — кто косынками, кто пилотками. Стало понятно: мужиков не хватает, полегли они, в земле. Или в плену. Теперь мы вместо них… Мама написала мне молитву. Я положила ее в медальон, может, и помогло — я вернулась домой. Я перед боем медальон целовала…» (Анна  Хролович, медсестра.)

«Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там… Там я стала молиться… Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые… Мои слова… Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я — тайно, украдкой молилась. Осторожно. Потому что… Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы — понимаете? Мы думали иначе, понимали…» (Вера Сапгир, сержант, зенитчица.)

«Зимой вели мимо нашей части пленных немецких солдат. Шли они замерзшие, с рваными одеялами на голове, прожженными шинелями. А мороз такой, что птицы на лету падали. Птицы замерзали. В этой колонне шел один солдат… Мальчик… У него на лице замерзли слезы… А я везла на тачке хлеб в столовую. Он глаз отвести не может от этой тачки, меня не видит, только эту тачку. Хлеб… Хлеб… Я беру и отламываю от одной буханки и даю ему. Он берет… Берет и не верит. Не верит… Не верит! Я была счастлива… Я была счастлива, что не могу ненавидеть. Я сама себе тогда удивилась…» (Наталья Сергеева, рядовая, санитарка.)

«Под Сталинградом… Тащу я двух раненых. Одного протащу — оставляю, потом — другого. И так тяну их по очереди, потому что очень тяжелые раненые, их нельзя оставлять, у обоих, как это проще объяснить, высоко отбиты ноги, они истекают кровью. Тут минута дорога, каждая минута. И вдруг, когда я подальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца… Я была в ужасе: там наши гибнут, а я немца спасаю. Я была в панике… Там, в дыму, не разобралась… Вижу: человек умирает, человек кричит… А-а-а… Они оба обгоревшие, черные. Одинаковые. А тут я разглядела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Эта форма проклятая. И что теперь? Тяну нашего раненого и думаю: «Возвращаться за немцем или нет?» Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От потери крови… И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих… Это же Сталинград… Самые страшные бои. Самые-самые.

Моя ты бриллиантовая… Не может быть одно сердце для ненависти, а второе — для любви. У человека оно одно, и я всегда думала о том, как спасти мое сердце…» (Тамара Умнягина, гвардии младший сержант, санинструктор).

А какими самоотверженными были наши девочки! Я, помню, читал, как над Кубанью был решающий воздушный бой с немцами. С тех пор мы стали господствовать в воздухе. И там был сбит полковник, чья машина была вся в бубнах — знаки того, сколько самолетов он уничтожил. Он прошел всю войну, воевал во Франции и у нас. И никогда не терпел поражения.

Когда его привели в наш штаб, он сказал:
— Хочу посмотреть на того, кто меня сбил, потому что это невозможно.
Ему отвечают:
— Сейчас доставим!
Вошел молоденький стройный лейтенант, снял шлем, и — по плечам его рассыпались кудри!
Полковник закричал:
— Не может быть!
А она говорит:
— Давайте вспомним бой.
Тот, пораженный, ответил:
— О, майн Готт! С такими амазонками вы непобедимы!

И опять: с его стороны — холодное рыцарство, а с ее — чувство долга и жертвенной любви, которое было заложено уже в генах народа всей тысячелетней историей христианства на Руси.

По материалам книги В. Зоберн «Бог и Победа: Верующие в Великих войнах за Россию», М., «Эксмо», с. 468 – 490.