Вскоре после Наполеоновских войн вышли новые уставы — Пехотный устав в 1816 году, а Кавалерийский — в 1818 году (издан в Варшаве, по месту нахождения Августейшего генерал-инспектора кавалерии). Года выходов уставов показывают, что в это время в армии царствовали уже взгляды Аракчеева. И действительно, уставы были переполнены различными сложными перестроениями, множеством мелочных подробностей; в них не было почти ничего, относящегося до самой боевой подготовки.

В «Воинском уставе о пехотной службе» нет ни одой строки о том, как производится атака; нет об этом ни одного слова в «Правилах полков, ученья для пехоты» (изд. в 1818 г.) и в «Воинском уставе о линейном учении» (1820). В «Воинском уставе о кавалерийской строевой службе» есть особая коротенькая глава «Об атаке»; в ней предписывается во время атаки «слишком горячих лошадей придерживать», «в карьер более 80 шагов никогда не атаковать», галопом предписывается проходить тоже шагов 80, и несколько раз подтверждается, что главное при атаке — это равнение.

Впрочем, в примечании указана важность обучения конницы атаке; в этом отношении этот устав смотрит на обучение гораздо шире, чем Пехотный, что объясняется личностью генерал-инспектора кавалерии, под редакцией которого этот устав и вышел. Великий князь Константин Павлович, участник последних Суворовских походов, не мог забыть о главной сути Суворовского учения — атаке; к тому же великий князь мог не считаться так сильно со взглядами Аракчеева, как остальные генералы.

Однако в этом же уставе встречаются такие указания, как «не делать атаки на пехоту, готовую встретить конницу», «считать невозможной атаку на пехотную колонну» т. е. уделяется весьма серьезное внимание удобствам действия кавалерии, ее безопасности, забывая, что на войне всем повелевает обстановка, и прежде всего должна быть выполнена поставленная цель, каких бы это ни стоило жертв.

С течением времени наружные требования окончательно затемняют внутреннюю суть устава. Так, в «Воинском уставе о кавалерийской строевой службе» (изд. в 1823 г.) встречаются такие указания: «Атакующий фронт должен идти на неприятеля сколь можно осанисто и стараться быть совершенно сомкнутым в рядах, ибо от сего наиболее зависит успех в атаке». Тратя почти все время на линейные учения и подготовку к ним, войска не имели уже времени на такой важный отдел, как стрельба, хотя в уставе об этом говорится достаточно внушительно («Нет нужды доказывать, сколь важно и необходимо, чтобы солдаты обучены были цельно стрелять).

В уставе точно указано: «Ежегодно в учебное время всех унтер-офицеров и солдат в полку обучать стрелять в цель, употребляя для сего единственно большую часть пороха, для ученья назначенного». К сожалению, в уставе не было приведено точного распределения самих упражнений стрельбы, благодаря чему некоторые начальники считали достаточным для обучения искусству стрельбе выпускать в год по пяти пуль, уделяя оставшийся порох хотя бы для фейерверка в торжественные дни.

Наконец, имелись «Правила рассыпного строя, или Наставление о рассыпном действии пехоты» (изд. в 1818 г.), где даны весьма целесообразные сведения относительно значения огня в бою. В 1-м параграфе сказано, что этот строй весьма соответствует свойству вооружения пехоты, ибо сила ее преимущественно заключается в ее огне, однако же не в множестве, но в цельности выстрелов; рассеянное положение пехоты дает более удобства стрелять цельно; в рассыпном строю открывается то еще преимущество, что неровности земли и множество возвышенных на земле предметов почти всегда представляют защиту раздробленным частям или одиночным людям.

В этих же «Правилах» еще раз подтверждена важность меткой стрельбы. «Многие полагают еще и ныне, что пуля вредит неприятелю только случайно. Мнение сие действительно оправдывается, однако ж только в тех случаях, где неучи действуют ружьем; когда же ружье в руках настоящего стрелка, мастера ремесла своего, то и успех стрельбы не будет зависеть от случайности».

Сущность рассыпного строя в «Наставлении» изложена очень рельефно. «При таком способе сражаться действие каждого стрелка представится в виде частной или личной драки: ибо подробности действия, например, выгоднейших средств к нанесению вреда сопернику своему, избрание места к закрытию и защиты своей и пр., зависят совершенно от собственной воли и понятий стрелка». Странно читать среди других чисто механических уставов такой призыв к частному почину!

Во 2-й армии первый смотр стрельбы, по настоянию молодого начальника штаба генерала Киселева, был произведен в 1819 году; этот смотр показал, что стрелковое дело в армии, в общем, находится в жалком состоянии; причину следует искать в том, что начальники не придавали ей значения, так как на основательные занятия ею времени не было, а главное — высшие начальники на смотрах ею обыкновенно не интересовались, посвящая все свое внимание линейному учению. Кроме того, в войсках было очень много неисправных ружей.

В общем, вся цель обучения нижних чинов может быть выражена следующими строками: «Обучив каждого солдата правильно стоять, владеть и действовать ружьем, маршировать и делать обороты, и вообще все движения, весьма легко будет довести до совершенства в обучении роты, от коих зависит совершенство батальона и полка; для сего полковому и батальонным командирам как возможно прилежнее смотреть за ротными командирами, дабы при обучении солдат поодиночке, каждому ясно, с терпением и без наказаний, толковали все принадлежащие правила, показывая, что и как им исполнять; строгость при учении употреблять только для нерадивых, но и тут поступать с умеренностью и осторожностью. Попечительный и искусный начальник может поселить в подчиненных своих охоту к службе и повиновение; стараться также доводить солдат, чтобы почитали за стыд и самомалейшее наказание».

К сожалению, эти благие указания Воинских уставов, в составлении которых принимали участие видные деятели минувших войн, скоро были забыты в действительной жизни; влияние Аракчеева тщательно вымело всякую идейную сторону обучения, а смотровые требования высшего начальства заставили полковых, батальонных и ротных командиров думать исключительно о быстрой муштре, при которой «строгость при учении» приходилось применять не только для нерадивых, но и для всех; понятно, что не многие ротные командиры при этом умели «поступать с умеренностью и осторожностью».

По словам известного нашего партизана Д.В. Давыдова, «относительно равнения шеренг и выделывания темпов, наша армия бесспорно превосходит все прочие. Но, Боже мой, каково большинство генералов и офицеров, в коих убито стремление к образованию, вследствие чего они ненавидят всякую науку! Эти бездарные невежды, истые любители изящной ремешковой службы, полагают в премудрости своей, что война, ослабляя приобретенные войском в мирное время фронтовые сведения, вредна лишь для него. Как будто войско обучается не для войны, но исключительно для мирных экзерциций на Марсовом поле.

Прослужив не одну кампанию и сознавая по опыту пользу строевого образования солдат, я никогда не дозволю себе безусловно отвергать полезную сторону военных уставов; из этого, однако, не следует, чтобы я признавал пользу системы, основанной лишь на обременении и притуплении способностей изложением неимоверного количества мелочей, не поясняющих, но крайне затемняющих дело… Налагать оковы на даровитые личности и тем затруднять им возможность выдвинуться из среды невежественной посредственности — это верх бессмыслия.

Таким образом можно достигнуть лишь следующего: бездарные невежды, отличающиеся самым узким пониманием, окончательно изгоняют отовсюду способных людей, которые, убитые бессмысленными требованиями, не будут иметь возможности развиваться для самостоятельного действия и безусловно подчинятся большинству…»

Борьба с Наполеоном потребовала немало войск, а в связи с этим пришлось значительно усилить и офицерский состав. Правда, в 1812 году с формированием ополчения было принято много офицеров в ополчение из чиновников, отставных или просто даже дворян; многие из этих офицеров в 1813 году перешли в действующие полки, а затем и совсем остались в армии на действительной службе, но все же убыль офицеров была велика. Военное ведомство было сильно озабочено увеличением офицерского контингента, стремясь количеством до некоторой степени уравновесить недостаточные знания выпускаемых в офицеры. Ускоряя выпуски из военно-учебных заведений, оно в наиболее тяжелую годину производило выпуски даже 2 раза в год. Дворянский полк, например, в 1812 году выпустил 1 139, офицеров.

Изменившиеся после 1815 года условия службы в связи со взглядом Аракчеева на военное дело, заставили, как выше уже было упомянуто, уйти многих офицеров, причем, как замечает князь Паскевич, многие «наши Георгиевские кресты пошли в отставку и очутились винными приставами». Такой разгон офицеров стоил крупных сражений. Приходилось опять производить усиленные выпуски. Так, в 1823 году, по Высочайшему повелению, были произведены в офицеры до окончания курса 122 воспитанника из числа кадет 1-го и 2-го Кадетских корпусов, питомцев Дворянского полка, Военно-сиротского дома и Царскосельского лицея. Но такими экстренными выпусками нельзя было, конечно, радикально помочь недостатку офицерского состава.

Популярность военной службы среди дворянства уменьшается: вторжение Наполеона в Россию разорило немало помещиков, служить же на одном казенном жалованье было трудно; после 1812 года жизнь во всей России сильно вздорожала. Все эти условия, между прочим, и вызвали прибавку содержания офицерским чинам, объявленную в день рождения государя, 12 декабря 1816 года.

Принимая во внимание, что в период с 1801 по 1825 г. из всех военно-учебных заведений в офицеры было выпущено только ок. 16 тыс. чел., военное ведомство пришло к необходимости учредить особые элементарные школы для подпрапорщиков; в период с 1822 по 1825 г. такая школа была организована в Могилеве, при штабе 2-й армии; Юнкерская школа — при штабе 2-й армии в м. Тульчине, и корпусные школы — при Гренадерском и при корпусах 1-й армии.

Учреждением всех этих школ имелось в виду подготовить молодых людей к офицерскому званию, дав им сведения, строго необходимые для строевого офицера, образовав их нравственно и внушив им правила воинской дисциплины; однако знания, почерпаемые будущими офицерами в этих школах, были невелики, а нравственные устои — не прочны, так как пребывание учеников в школах было непродолжительно, да и состав учителей подбирался случайный. Даже в военно-учебных заведениях учебное дело было поставлено невысоко; польза от учителей-иностранцев невелика, а своих учителей было мало; программы поражали своею многопредметностью, учебники или отсутствовали, или устарели. Служебное и материальное обеспечение учителей до 1819 года было незавидное.

По словам одного из современников, учителя нижних классов были «люди добрые и знающие», но некоторые из них настолько бедные, что «дозволяли кадетам пополнять пустые учительские карманы кусками… хлеба, мяса, каши и масла в бумажках». Сохранились сведения о вознаграждении учителей в Военно-сиротском доме. Из них мы узнаем, что учителю русского языка за 18 недельных часов полагалось жалованья 300 рублей в год! Лишь когда во главе военно-учебных заведений стал гуманный граф Петр Петрович Коновницын (1819-22), то было обращено серьезное внимание на улучшение материальных условий, на лучшее размещение воспитанников, а главное, на их нравственное воспитание. К сожалению, граф Коновницын недолго пробыл, и его влияние скоро было сглажено. Нравы и воспитание огрубели, так как требования Аракчеева были диаметрально противоположны воззрениям графа Коновницына.

Достаточно указать, что стоявший во главе 1-го Кадетского корпуса почти 20 лет (1801-20) генерал Клингер, чрезвычайно ценимый главным начальником военно-учебных заведений вел. князем Константином Павловичем педагог, говаривал: «Русских надо менее учить, а более бить!» И действительно, за исключением Коновницынского периода, в военно-учебных заведениях процветали телесные наказания, суровое и грубое обращение как между воспитанниками, так и воспитателей с ними. Понятно, что при выходе в офицеры они переносили такое же обращение и на своих солдат, особенно если видели поощрение со стороны своего ротного батальонного, а зачастую даже и полкового командира. Генерал Киселев, после вступления в должность начальника штаба 2-й армии, писал Закревскому 13 июля 1819 г.: «…Касательно до назначения будущих полковых командиров, то я здесь отличных действительно не знаю, баталионами ладят, но полк дело другое».

В это время уже резко бросался в глаза недостаток образования и воспитания среди начальников, начиная от самых младших. И действительно, масса офицерства была малообразованна, так как воспитание и образование она получала поверхностное; во время службы с офицерами не занимались; стремились лишь превратить и офицеров, и солдат в машины, способные лишь к однообразному и одновременному исполнению команд. Долгое время после войн 1812-14 гг. не было видно желания хорошенько разобраться в только что оконченной славной борьбе с Наполеоном. Этими кампаниями, а особенно 1812 годом, во время царствования Александра I как бы перестали интересоваться. Описания и планы важнейших сражений, правда, были составлены ген. Толем, но они были распространены в самом ограниченном кругу специалистов.

Интересно отметить, что в это царствование появилось лишь два описания войны 1812 года: одно — составленное Д. Ахшарумовым, а другое — составленное Бутурлиным, да и то на французском языке; описания эти были, в общем, малоизвестны среди офицерства. Некоторые исследователи этой эпохи отмечают неприятное чувство, испытываемое Александром I при напоминании ему событий Отечественной войны, а особенно Бородинского сражения, слава которого невольно приписывалась Кутузову, заслоняющему в этот момент в армии личность Александра. Случалось, что день этого сражения решительно ничем не отмечался даже тогда, когда император этот день проводил в Москве.

Такое отношение Александра I вызывало подражание и у других, вследствие чего память о геройских событиях этой войны начала изглаживаться в нашей армии: ее не напоминали ни дни празднования, ни популярные исследования, ни, наконец, те традиции и приемы обучения, жизненность которых подтверждали славные бои этой эпохи; наоборот, все в войсках, казалось, напоминало времена Павла. Как вполне справедливо писал ген. Паскевич в своих заметках: «В год времени забыли войну, как будто никогда и не было, и военные качества заменились экзерцирмейстерской ловкостью».

Но та же масса офицерства отличалась еще и жестоким отношением к нижним чинам. «В течение службы моей я видел таких командиров, которые дрались потому только, что их самих драли», — писал Сабанеев Киселеву. В докладной записке о телесных наказаниях, составленной тем же Сабанеевым, между прочим, сказано: «В полку, от ефрейтора до командира, все бьют и убивают людей, и как сказал некто: в русской службе убийца тот, кто сразу умертвит, но кто в два, три года забил человека, тот не в ответе».

Грубое с офицерами и жестокое с нижними чинами обращение после 1820 года стало входить в систему. Встречаются приказы главнокомандующего 2-й армией графа Витгенштейна (например от 7 июля 1822 г.), в которых он пишет: «Я заметил, что в некоторых полках 14-й дивизии гг. полковые командиры весьма грубо обходятся со своими офицерами, забывая должное уважение к званию благородного человека, позволяют себе употребление выражений, несвойственных с обращением, которое всякий офицер имеет право от своего начальника ожидать. Строгость и грубость, взыскание и обида, суть совсем различные вещи, и сколь первая необходима, столь вторая для службы вредна… Насчет же обращения с нижними чинами должен я заметить, что за учение не должно их телесно наказывать, а особенно таким жестоким манером, каким оно часто делается…»

Но Витгенштейн отличался благородством, а много ли других высших начальников признавало нужным замечать это и даже не поощрять. По крайней мере, в рядах их нельзя найти Аракчеева, воскресившего с успехом в военных поселениях Павловские свои времена.

Очерк Генерального штаба полковника  Никольского В.П., из книги «История русской армии», М., «Эксмо», 2014, с. 353 – 355.