Очевидно, что надежды на союз захватчиков с Русской Православной Церковью, питаемые фашистскими властями и теми немногими, кто видел в них спасителей России от большевистского режима, были бесплодными. Действительно, гитлеровцы пытались использовать бедственное положение верующих в СССР в собственных целях. Как известно, они не препятствовали открытию храмов на занятых ими территориях — в то же время, подвергая действия священства жесткому контролю, заставляя превозносить Гитлера и молиться о победе Германии.

Гитлер не раз излагал свое видение церковной политики на оккупированных территориях. Он говорил о том, что необходимо запретить «устройство единых церквей для сколько-нибудь значительных русских территорий». «Нашим интересам, — утверждал он, — соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о Боге.

Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобно негритянским или американо-индейским, то мы могли бы это только приветствовать, ибо это лишь увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы». Он был уверен в том, что церковные организации необходимо использовать для управления «покоренными народами».

«Целью войны для Гитлера и руководства нацистской партии было расчленение нашей страны и порабощение славянских народов. Поэтому в случае победы Германии Православной Церкви, высшей национальной святыни русского народа, грозило жестокое гонение. Но фашистские идеологи прикрывали свою разбойничью войну именем Бога, называли ее крестовым походом», — пишет протоиерей Владислав Цыпин в работе «Православная Церковь на Украине в годы немецкой оккупации (1941-1944).

В пропагандистских целях оккупационные власти выдавали разрешения на открытие церквей. При этом в проведении религиозной политики они исполняли коварное указание Гитлера: «Мы должны избегать, чтобы одна Церковь удовлетворяла религиозные нужды больших районов, и каждая деревня должна быть превращена в независимую секту. Если некоторые деревни в результате захотят практиковать черную магию, как это делают негры или индейцы, мы не должны ничего делать, чтобы воспрепятствовать им. Коротко говоря, наша политика на широких просторах должна заключаться в поощрении любой и каждой формы разъединения и раскола».

Исполняя это указание, министр оккупированных восточных территорий А. Розенберг в письме к рейхскомиссарам Остланда и Украины наметил основные принципы религиозной политики Германии на занятых землях:
1. Религиозным группам категорически воспрещается заниматься политикой.
2. Религиозные группы должны быть разделены по признакам национальным и территориальным. При этом национальный признак должен особенно строго соблюдаться при подборе возглавления религиозных групп. Территориально же религиозные объединения не должны выходить за границы Генералбецирка2, то есть приблизительно, в применении к Православной Церкви, за границы одной епархии.
3. Религиозные общества не должны мешать деятельности оккупационных властей.

Эти планы разбились, натолкнувшись на патриотизм верующих людей в СССР, их нежелание подчиняться врагу в обмен на «религиозные свободы». Позиция, с которой выступила во время Великой Отечественной войны Русская Православная Церковь, вызвала удивление у идеологов Рейха, разбивая все их расчеты. Была попытка объяснить это тем, что «советская пропаганда сумела ловко использовать религиозные чувства населения в своих целях», — как говорилось в бюллетене Полиции безопасности от 7 мая 1943 года «Донесения из оккупированных восточных областей».

Там же отмечалось, что «Церкви и массы все в большей степени получают поощрения. Как стало известно из Москвы, наплыв жителей в церкви в Пасхальные дни был значительным. Этот факт пропагандистски весьма сильно используется и находит распространение, прежде всего у союзников».

Естественно, что отношение оккупантов к Церкви полностью изменилось, уже не было и речи о ее поддержке, и в донесениях с захваченных территорий 1943 года Церковь уже упоминается как «противник». «Германские власти достаточно быстро поняли, какой эмоционально патриотический заряд несет в себе восстановление церковной православной жизни на оккупированных территориях, и потому пытались жестко регламентировать формы отправления культа. Ограничивалось время проведения богослужений — только ранним утром в выходные дни — и их длительность. Колокольный звон был запрещен.

В Минске, к примеру, ни на одном из открывшихся здесь храмов немцы не разрешили воздвигнуть кресты. Вся церковная недвижимость, которая оказалась на занятых землях, объявлялась ими собственностью рейха. Когда оккупанты считали это необходимым, они использовали храмы в качестве тюрем, концлагерей, казарм, конюшен, сторожевых постов, огневых точек. Так, под концентрационный лагерь для военнопленных была отведена значительная часть территории древнейшего в Западной Руси Полоцкого Спасо-Евфросиниевского монастыря, основанного еще в XII веке» (В. Полонский. Церковь в годы войны: служение и борьба на оккупированных территориях).

Могла ли Русская Православная Церковь действительно стать пятой колонной? Профессор Московской Духовной Академии А. Светозарский так ответил на этот вопрос: «Я думаю, что это больше было опасение со стороны власти, ведь патриотизм — естественное чувство русского православного христианина. Хотя единичные представители особенно оппозиционных Московскому Патриархату течений, те же «непоминающие», вели себя несколько иначе. Советскую власть они считали властью антихриста — прямо, не в переносном смысле, — и надо сказать, что среди них наиболее часто встречаются случаи коллаборационизма, сотрудничества с оккупационными властями, взять хотя бы так называемые бригады Каминского. Что касается общецерковной позиции, то, конечно, само Тело Церковное — народ православный — воспринимал Россию как свою Родину при всех разных настроениях начального периода войны.

Конечно же, народ и был той самой Церковью — множество верующих наряду с атеистами воевали на фронтах, оказывали сопротивление на захваченных территориях, делали все возможное для фронта в тылу. Столкнувшись с героическим сопротивлением, с проявлением патриотизма, в том числе со стороны церковных людей, священников, прихожан православных храмов, гитлеровцы вынуждены были сбросить маску «освободителей». Те, кто рассматривал вторжение фашистских войск в СССР как избавление от гонений властей, смогли убедиться в том, что свои тщетные надежды они возлагали на врагов православия. Общеизвестно, что, оставляя оккупированные территории, фашисты несказанно зверствовали, при этом не щадили они и храмы — не просто разграбляли и сжигали их, но и уничтожали вместе с людьми.

Совершая варварские и кощунственные действия в отношении церкви, немцы и их пасторы на словах фарисейски рядились в крестоносных рыцарей, агитирующих против советской власти, якобы уничтожающей Православную Церковь» (Цит. по книге «Правда о религии в России»). «21 сентября 1941 года г. Новый Петергоф был оккупирован немецкими захватчиками, и положение храмов г. Старого Петергофа и его мирного верующего населения резко изменилось.

Немецкие войска в несколько дней систематическими артобстрелами и бомбежками лишили верующих их святынь — уничтожили все старо-петергофские церкви. При этом свои обстрелы и разрушения храмов фашисты обставили так, что вместе с храмами погибли молившиеся в них (преимущественно старики, женщины и дети), искавшие под сводами храмов убежища и спасения от обстрелов и бомбежек. Под сводами Троицкой церкви и в самой церкви собралось свыше 2000 человек, из коих не менее 100 детей. В подвале Лазаревской церкви и на кладбище (в склепах) укрывалось до 2000 человек. В убежище Серафимовской церкви было до 1000 человек. Эти цифры примерно определяют число жертв, погибших под развалинами храмов. Интенсивный обстрел Троицкого храма продолжался в течение недели до полного разрушения здания и гибели находящихся в нем людей. То же было и в отношении прочих храмов.

Установлено также, что фашисты не давали возможности выйти на улицу находившимся под сводами Троицкой церкви и других храмов гражданам — старикам, женщинам и детям, открывая по ним минометный и пулеметный огонь. Отсюда среди находившихся в подвалах храмов и в убежищах (под каменными зданиями) появились массовые эпидемические заболевания и поголовная вшивость. Легко представить санитарное состояние и удобства тысяч голодных людей, с вещами скопившихся в темных, тесных, низких, сырых, не приспособленных для убежищ церковных подвалах. Спертый, одуряющий воздух и от дыхания, и от испражнений несчастных, насмерть испуганных людей вызывал среди них массовые случаи головокружений и обмороков. А малейшая попытка выйти на свежий воздух каралась бесчеловечными фашистами расстрелом больных.

Еще в первый год войны, в послании от 24 ноября 1941 года, митрополит Сергий давал справедливую оценку заигрываниям фашистов с Церковью. Он утверждал: «Гитлеровский молох продолжает вещать миру, будто бы он поднял меч за «защиту религии» и «спасение» якобы поруганной веры. Но всему миру ведомо, что это исчадие ада старается лживой личиной благочестия только прикрыть свои злодеяния. Во всех порабощенных им странах он творит гнусные надругательства над свободой совести, издевается над святынями, бомбами разрушает храмы Божии, бросает в тюрьмы и казнит христианских пастырей, гноит в тюрьмах верующих, восставших против его безумной гордыни, против его замыслов утвердить его сатанинскую власть над всей землей…»

Как и в книге «Правда о Церкви в России», на страницах «Журнала Московской Патриархии», выпуск которого власти разрешили в 1943 году, печатались свидетельства очевидцев о фашистских зверствах и надругательствах над тем, что было свято для верующих людей. «Мы, нижеподписавшиеся, граждане села Емельяново Калининской области, заявляем, что в нашем селе был благоустроенный храм в честь Св. Николая. Немцы при отступлении из  Калининской области спалили наш прекрасный храм.

За время пребывания своего в нашем селе немцы безжалостно грабили нас, забирали коров, кур, мясо, белье, обувь, мануфактуру, рожь, муку и разный хозяйственный инвентарь. Немцы показали себя жестокими безбожниками. Граждане Емельяновского села, члены церковного совета: Пелагея Игнатьевна Карасева, Мария Емельяновна Егорова, Капитолина Николаевна Матриничева. 23 марта 1942 года». В селе Емельяново Калининской области из 400 домов немцы спалили 365. Сожгли благолепный, благоустроенный храм, сперва расстреляв святые иконы и священные картины.

…Никакие хитроумные подходы врага к религиозной психологии верующих русских людей не могли склонить их к германофильству. Никогда не шли на это ни священники, ни миряне. Прихожане церквей укрывали иногда в стенах храма ушедших из окружения русских бойцов, выдавая их за местных рабочих.

«Я подобрала его труп и унесла в убежище, но немцы, обнаружив его, отняли у меня и бросили неизвестно где. Я глубоко скорблю, что у меня, матери, немцы отняли даже труп моего сына и лишили меня, верующую христианку, последнего утешения — похоронить сынка, поплакать и помолиться на его могилке». Да воздаст Праведный Судия нашим злым обидчикам своим грозным воздаянием! Протоиерей города Москвы Александр Смирнов, 9 апреля 1942 года. Светлый Четверг».

В православные церкви немцы входили в шапках, с оружием, шли в алтарь через царские врата, стаскивали со святыни храма — престола — священные вещи, стреляли в случайно залетевших в храм голубей, курили табак, крали иконы и кресты. Они избивали и грабили священников и верующих, как это было в селе Холм Можайского района. Избивали представителей церковных советов православных церквей только за то, что они не давали пьяным немецким солдатам взламывать православные храмы. Фашисты грабили верующее население, не щадя и младенцев. Так, верующие города Вереи Максимова, Тарасова и Синодская свидетельствуют, что немцы раздели новорожденного младенца, сняли с него ватное одеяльце, в котором его несли в церковь крестить, а ребенка оставили в сорокаградусный мороз в одной пеленке.

История не знала еще таких случаев, чтобы храмы и церкви были превращены в места казни и расстрелов верующих. Священник города Вереи Алексей Соболев рассказывает: «Я был ошеломлен гнусностью преступления немецких фашистов в нашем городе. Придя в Верейский собор, сразу после изгнания немцев из города, для богослужения, я застал в нем более 30 верующих, расстрелянных немцами, по-видимому, перед самым своим уходом из города. Некоторые тела находились в молитвенном положении. Весь пол соборного храма был залит кровью этих невинных страдальцев за свою Русскую Православную Церковь. И в алтаре я нашел еще расстрелянных. Ничто не могло спасти их: ни святость места, ни святыня алтаря. За короткое время моего пребывания в этом обесчещенном злодеями-фашистами храме я поседел. Одно время мне казалось, что я схожу с ума, — таким невероятным мне показалось это преступление немцев.

Позже я получил сведения, что немцы в этом же Верейском соборе в верхнем этаже, собрав около двухсот пленных и раненых воинов русской армии, облив их керосином, сожгли живыми. Я не нахожу слов, чтобы описать все те пытки и истязания, которым подвергали немцы русских только за то, что они русские» (Цит. по книге «Правда о религии в России»).

Епископ Калужский Питирим (Свиридов) 8 апреля 1942 года свидетельствовал со скорбью: «Паства вверенной моему духовному руководству Калужской епархии около двух с половиной месяцев находилась под игом немецко-фашистской оккупации. Трудно и невозможно словами описать те нечеловеческие страдания, которые перенесли жители за это время от руки фашистов. В человеческой истории не было другой армии, которая опозорила бы себя такими зверствами над мирными жителями…

Предо мной убеленный сединами игумен Мартирий Гришин из села Ровки Плавского района Тульской области. Голос его надорван, сам сгорблен; со слезами на глазах он передает: «…Меня ужасало не то, что немцы ограбили меня дочиста и что они меня, старика, заставили раболепствовать пред ними и служить им, как раба, но мне было обидно за свой священный сан, который подвергся такому унижению со стороны фашистов, и тяжело было переживать осквернение нашего храма и его святынь. Во время службы они входили в храм в шапках, заходили в алтарь и своими погаными руками прикасались к престолу, святому Евангелию, Кресту. На ночь вводили в храм лошадей и тут же в храме испражнялись. А когда стали отступать, то взламывали замки, грабили наш храм и пушечными выстрелами привели его в негодность. Горит мое сердце глубокой ненавистью к этому проклятому врагу христианства, и свои старческие силы я рад отдать на защиту Родины».

В Калуге немецкими фашистами был расстрелян престарелый священник Василий Гречанинов. Он был убит на кладбище, где совершал панихиду на могиле. Были убиты регент Георгиевского храма Николай Гайчеров и монахиня Наталия Оболенская. Об этих страшных злодеяниях немецких извергов сообщают протоиереи города Калуги Иоанн Соловьев, Григорий Лысяк и Александр Анохин. Священник Лоскутов спасся от расстрела только потому, что успел вовремя скрыться. «Псаломщика моего Александра Рогожина с сыном Николаем увели в плен», — пишет священник Лоскутов.

«Тяжесть фашистского ига и издевательства немцев над святынями нашими и над верующими вызвали высокий подъем патриотического чувства в сердцах верующих. Все с нетерпением ожидали часа освобождения от чужеземного ига и от религиозно-национального порабощения. Эта напряженность сказалась при богослужениях в усилившихся молитвах о воинах, а с приходом Красной армии — в торжественных молениях о даровании победы русскому оружию. Верующие молят об этом Господа коленопреклоненно и со слезами на глазах», — рассказывал  протоиерей Григорий Лысяк.

Митрополит Николай (Ярушевич) писал в очерке «Разрушение и смерть», опубликованном в «Журнале Московской Патриархии» № 2 за октябрь 1943 года: «В марте этого года, в качестве члена Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию немецких злодеяний, я совершал поездку по только что тогда освобожденным древним русским городам: Ржеву — Калининской области, Сычевке, Гжатску, Вязьме — Смоленской области. Эта поездка была самой тяжелой, какую когда-либо приходилось нам предпринимать: страшные картины виденного заполняют потрясенную до глубины душу.

Нет слов для описания злодеяний немцев во Ржеве. Страшное впечатление произвел мертвый город. На левом берегу, где торговая и жилая часть города, копошатся еще какие-то люди. А на правом берегу, на так называемой Советской стороне, где была деловая часть, не встретишь почти ни души. А в городе было 55 000 жителей. …Мы прошли по улице Воровского, заминированной немцами при уходе из города, и в каждом уцелевшем деревянном доме находили трупы расстрелянных, задушенных, растоптанных насмерть немецкими каблуками жителей этих домов из мирного городского населения — и стариков, и женщин, и детей.

Вот дом № 49. В нижнем этаже дома, в средней комнате и коридоре, лежат в разнообразных позах тела всей семьи владельца дома, служащего Садова: его самого с проломленной каблуками головой и обезображенным лицом, его застреленной жены, изнасилованной и задушенной старшей дочери Зинаиды 18 лет, сына Валентина 15 лет, убитого из револьвера в упор в правый глаз, и остальных детей, кончая пятимесячным ребенком в пеленках, с простреленной головой, выброшенным из детской кроватки на пол. Одна из девочек, лет 12, застыла сидящей на подоконнике с штыковой раной в сердце, с поднятыми руками, открытыми в ужасе глазами, с выражением во всей своей позе мольбы о пощаде. В доме № 47 мы нашли шесть трупов — трех женщин, девочки и двух малолетних детей. И так — в целом ряде домиков, по обеим сторонам этой улицы. Такие же картины и на Гражданской, Приволжской и других улицах.

Всех оставшихся в живых жителей города, числом около 200 человек, немцы согнали в Покровскую церковь; двери ее были плотно закрыты засовами, церковь заминирована, чтобы взорвать ее вместе с этими последними остатками мирного населения Ржева. Красная армия ворвалась в город раньше, чем это злодеяние было доведено до конца. Мы посетили этот храм. Диакон Ф. Тихомиров, один из ожидавших своей смерти в храме, с волнением рассказывал о том, как томились несчастные люди в церкви двое суток без пищи и воды, ожидая своей участи; в нестерпимой жажде слизывали грязный снег, запавший в храм через разбитые стекла; не могли успокоить не прекращавшегося плача и крика детей. Красноармейцев, открывших храм, долго не выпускали из своих объятий счастливые люди.

В г. Сычевка, в числе сожженных и взорванных немцами зданий, погиб музей с пятью тысячами картин, среди которых были картины кисти Репина, Левитана и других корифеев русского искусства. Здесь погибли взорванные здания всех школ и всех коммунальных предприятий и городских учреждений. В этом городе, при отступлении немцы разрушили путем взрыва все семь православных и старообрядческих церквей города, в том числе два собора…

В Вязьме немцы разрушили при своем уходе и несколько самых лучших церквей: Духовскую, Троицкую и другие… Сам город подобен огромному мертвому кладбищу взорванных, разрушенных, сожженных домов, вырубленных парков и садов: из 5500 зданий уцелел лишь 51 маленький домик на окраине города. Все взорвано и сожжено немцами при отступлении, хотя боев в самой Вязьме не было, и никакими стратегическими соображениями немцы объяснить своего варварства не могут… Всюду — смерть и разрушение.

Сколько зла принес в мир гитлеризм! Как ядовитый зловонный поток, разлился он по лицу земли, уничтожая многовековую культуру, не оставляя на своем пути ничего, кроме разрушения и всеобщего горя. Ужас, негодование, ненависть к насильнику — вот какие чувства вызывают немецко-фашистские варвары у каждого честного человека. Долг народов — остановить этот поток беззакония и насилия, освободить угнетенные страны от ужасов порабощения фашизмом и возвратить мир народам…

Верующие люди не могут смотреть на события иначе как очами веры. И они видят в этом нарастании успехов нашей Красной армии осязательную помощь Божию русскому оружию, помощь Божию правому делу. Они видят и чувствуют, что Бог благословляет справедливую народную войну против гитлеровских захватчиков. Ведь в победе над ними заключается залог прекращения фашистского зла, залог процветания жизни и культуры человечества».

Статья протоиерея Николая Хавьюзова, название которой также содержала в себе вопрос «Можно ли простить фашистов?» была опубликована в «Журнале Московской Патриархии» в мае 1945 года, с подзаголовком «Мысли православного священника». По отношению к фашистам нельзя говорить о мести. Месть не всегда справедлива; она подвержена страсти и ослеплению. Фашистов ожидает возмездие, то есть справедливое, беспристрастное воздаяние за то, что ими сделано. Справедливое возмездие для фашистов оправдывается всем ходом исторической жизни человечества. Раньше это возмездие принимало большею частью стихийные формы, теперь же, с ростом космополитической солидарности, цивилизации и культуры, оно примет форму общечеловеческого закона. Фашисты предстанут перед судом всего человечества, и этот суд будет подлинным «гласом Божиим», «трубным гласом», карающим сурово и справедливо.

Да, Христос молился о прощении Своих мучителей — но ведь те не знали, что делали (Лк. 23, 34). О Иуде Он не молился, а сказал, что ему «лучше было бы не родиться» (Мк. 14, 21). Фашисты, как и Иуда, знали, что делали, зачем делали и как делали. Крым, Киев, Люблин, Майданек и другие места фашистских зверств невозможно забыть. Христом сказано: «Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Мф. 7, 2), или: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» (Мф. 7, 12). Эти слова говорят сами за себя. В них нет древнееврейского «око за око», в них заключено христианское понятие возмездия. Фашисты уничтожали женщин и детей. Значит ли это, что и мы должны поступать так же? Конечно, нет, это значит лишь то, что фашисты должны быть наказаны соответственно своей вине… С христианской точки зрения нет абсолютно никаких оснований для прощения нацистам их кровавых преступлений…»

Оккупационные власти рассматривали духовенство и верующих как союзников нового порядка, рассчитывая, что репрессии против Церкви, священников и верующих не поддерживались в народе и вызывали сопротивление населения СССР. В Главном управлении имперской безопасности был создан специальный отдел по делам Церкви, который контролировал деятельность религиозных организаций и вербовал агентов из числа священнослужителей. Он также развивал и поддерживал религиозное движение как враждебное большевизму.

И верующие стали возвращать в храмы спрятанные от безбожной власти иконы, предметы церковного обихода. Люди видели в немцах избавителей от атеистов-большевиков. Немецкие власти искали священников для открытых церквей. Многие священники к этому времени были уничтожены, остальные томились в лагерях. Но находились священники, сложившие с себя сан в годы репрессий и начавшие служить в советских учреждениях. Таких и привлекали во вновь открытые храмы.

Расистская теория определила бы участь православия в случае победы немецкого фашизма. Православия попросту бы не стало. И вместо священников были бы созданы новые проповедники новой религии фюрера, лишенной христианских догматов. Таким образом, коллаборационизм, сотрудничество русских священников с немецкими властями на оккупированных территориях, было обречено на провал.

По материалам книги В. Зоберн «Бог и Победа: Верующие в Великих войнах за Россию», М., «Эксмо», с. 141 – 185.