Россия за свою многовековую историю не раз меняла столицу. Петр Первый, едва успев заложить новый город — Петербург, — перенес столицу туда. С тех пор началось противостояние Петербурга и Москвы, претендующих на звание главного города страны.

Эта борьба не могла не отразиться в произведениях писателей, чувствующих дух времени. Кроме того, оба города самобытны и не похожи один на другой. Москва — всегда кипящая, жизнелюбивая, деятельная; Петербург — сумрачный, гордый, хранящий традиции. Он, даже лишившись официального статуса, оставался «культурной столицей».

Однако каждый писатель видел эти города через призму своего восприятия. А город — это прежде всего люди. Нельзя не вспомнить о Пушкине А.С., который жил в обеих столицах (бывшей и настоящей), хорошо знал их и посвятил им немало строк. Он восхищается горделивой, не сдавшейся Наполеону Москвой. Она предстает в его произведениях такой же, какой мы видим ее сегодня — белокаменной, златоглавой, сияющей. «Москва… как много в этом звуке для сердца русского слилось!» Эти строки знает, наверное, каждый гражданин нашей страны, да и не только нашей…

Лермонтов М.Ю. родился в Москве осенью 1814 г., окончил Благородный университетский пансион, учился в университете. К Москве он относился как к родному городу:
Москва, Москва!.. люблю тебя как сын,
Как русский, — сильно, пламенно и нежно!
Люблю священный блеск твоих седин
И этот Кремль зубчатый, безмятежный.

Московские впечатления Тургенева, быт и язык, судьбы жителей города нашли отражение в творчестве писателя, отличающемся редкой автобиографичностью, начиная с первого «московского» рассказа «Андрей Колосов». В Москве происходят события в таких произведениях Ивана Сергеевича Тургенева, как «Первая любовь», «Муму», «Накануне» и др.

«Всякий русский человек, глядя на Москву, чувствует, что она мать…», — писал в «Войне и мире» Толстой Л.Н. Писатель говорит о Москве почти во всех своих крупнейших произведениях. В «Декабристах» он рисует «…ту Москву с Кремлем, теремами, Иванами и т. д., которую он носил в своем сердце… он почувствовал детскую радость того, что он Русский, и что он в Москве». Лев Николаевич Толстой Москву очень любил, здесь было создано около 100 его произведений.

Пушкин, при всем его восхищении Москвой, не питает иллюзий относительно ее жителей. В «Евгении Онегине» он говорит о пустоте, бессвязности и бессмысленности светских бесед. О том, как томилась Татьяна среди этой скуки и равнодушия, как немила ей была Москва. Об этом же говорит и Грибоедов А.С. в «Горе от ума». Всюду царят праздность и показная роскошь. Никто не испытывает ни к чему сколько-нибудь живого интереса. Исключение составляют сплетни, которыми всегда богаты московские гостиные. Всякий здравомыслящий человек должен бежать от этого лицемерия как можно дальше, как сделал Чацкий.

Такой чопорной предстает Москва в произведениях Пушкина и Грибоедова. Не таков Петербург. К Петербургу Пушкин относился очень трепетно, почти как к любимой женщине. Петербург во многих его стихотворениях предстает в своем парадном облике — величественный, грандиозный, почти божественный. Пушкин мало уделяет внимания светскому обществу, больше — городу, его духу. Петербург предстает перед глазами как живой, когда читаешь строки:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит…

Такие стихи мог написать лишь человек, истинно любящий Петербург. Для Пушкина этот город — воплощение петровского духа. У Пушкина в «Евгении Онегине» — это сверкающая огнями столица, город шумных балов и веселых кутежей. А в «Медном всаднике» — город, захваченный природным бедствием, мрачный и даже страшный. «Державное теченье» превратилось в буйство необузданной стихии. Теперь Пушкин видит Петербург таким:
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.

Да, Петербург может быть другом, а может быть врагом. Может дать многое, а может все отнять… Но Петербург может предстать совсем в другом свете. Немало сказано в литературной критике о «Петербурге Достоевского». Гоголь, Некрасов говорили о городе отнюдь не жизнерадостно, однако никто ни до, ни после Достоевского не описал Петербург столь мрачным и жутким. У Достоевского это город темных подворотен, дворов-колодцев, закоулков, трактиров, убогих квартир, вопиющей нищеты, грязной реки (о «державном теченьи» и речи нет).

И город одиночества. Город, где людям нет дела до других, где жители погибают на улицах, в промерзших квартирах страдают от голода дети, а на проспектах молодые отчаявшиеся девушки продают себя. Обстановка, конечно, связана с внутренним миром героев. Никаким другим и не может быть Петербург Раскольникова и князя Мышкина. Исключением в ряду произведений Достоевского является, пожалуй, роман «Белые ночи», где чувствуется любовь к городу с налетом легкой грусти.

Очень много писал о Петербурге Гоголь. У него существует целый цикл «Петербургские повести». Первая из повестей «Невский проспект» окунает в атмосферу веселья, шума и суеты, царящих на главной улице «культурной столицы». О Невском рассказано с такой любовью, что кажется, будто эти слова принадлежат коренному петербуржцу, а не выходцу из украинской провинции. С той же тщательностью пишет Гоголь о других улицах. Они предстают в его изложении чистыми, светлыми, людными в противовес улицам Достоевского.

Но великолепие Петербурга отходит у Гоголя на второй план, поскольку пишет он вовсе не путеводитель по городу, а сатирические произведения. Равнодушие, бюрократия, обезличивание человека — вот что волнует писателя в первую очередь. Поэтому образ столицы раздваивается.

На Петербург нельзя смотреть равнодушными глазами, как нельзя и относиться к нему однозначно. «Адмиралтейская игла», вызывавшая чистый поэтический восторг Пушкина и «отвратительный и грустный колорит», описанный Достоевским… Казалось бы, речь о двух различных городах. Но нет: все это просто разные ипостаси одного таинственного города. Но может быть, читая книги всех тех, кто писал о нем, мы можем составить себе о Петербурге если не верное, то хотя бы четкое и многогранное представление?

Если Петербург предстает в русской литературе в столь разных ипостасях, то и Москва вызывает не менее противоречивые чувства у писателей и поэтов. Чехов А.П. посвятил ей целый цикл рассказов «Среди милых москвичей». Название говорит само за себя, хотя рассказы (как всегда у Чехова) высмеивают людей и ситуации. Москвичи предстают не такими уж «милыми». Чехов, тем не менее, очень любил Москву. Он писал о театрах, о цирке, о ресторанах, словом, обо всех общественных местах, где всегда большое скопление народа и зоркий глаз писателя может подметить немало интересного. Чехов замечает и нищенство, и лицемерие, и ханжество. Он ироничен, но очень мягок, как воистину интеллигентный человек. Чеховская Москва восхищает и затягивает.

Нельзя не вспомнить и «Москву кабацкую», воспетую Сергеем Есениным. Здесь кипит ночная жизнь, все в дыму, все в пьяном угаре:
Я московский озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою лёгкую походку…

И нет ничего общего ни с пушкинской, ни с чеховской Москвой. В этой Москве царят разгул, пьянство, нет ничего святого. Поэту хочется вырваться из душной атмосферы кабаков, увидеть хоть кусочек чистого неба, вдохнуть свежего воздуха:
Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пёс мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, сулил мне Бог.
Но выхода нет и эта безысходность, угнетенность действует и на читателя. Как далека эта Москва от пушкинской!

Петербург — город, вызывающий вдохновение… Город, давно сам ставший книгой, повествующей о жизни многих поколений, живших на Невских берегах. Самое удивительное, что мы действительно, как писал Маршак С.Я., не можем воспринимать Петербург отдельно от литературы о нем. Время шло… В Петербурге рождались все новые жители. И все новые писатели и поэты продолжали восторженно воспевать свой удивительный город. Блок гулял по тем же берегам, что и Пушкин. И видел то же Адмиралтейство, Неву, Зимний. Но удивительно: там, где у Пушкина А.С. плавность линий и размытость контуров, у Блока А.А. — четкость линий:
Нет, с постоянством геометра
Я числю каждый раз без слов
Мосты, часовню, резкость ветра,
Безлюдность низких островов.

Все тот же город, но в то же время совсем другой. Не пушкинский, не гоголевский, а блоковский Петербург. Но есть то, что объединяет двух поэтов: «кумир на бронзовом коне» Пушкина и «предок царственно-чугунный» Блока. Ничего странного: ведь Медный Всадник — это символ Петербурга. Петр всегда будет царить в городе, несмотря на смену правительств, революцию и войны… Даже Маршак, писавший уже не о Петербурге, а о Ленинграде и «о том, кто речь держал перед вокзалом», не забывает указать, кто всегда будет царствовать в  городе:
А там еще живет петровский век,
В углу между Фонтанкой и Невою…

Не могу не упомянуть о Петербурге в лирике Мандельштама О.Э. Есть у Осипа Мандельштама стихотворение, посвященное Исаакиевскому собору. В нем прозвучали те соображения, которые заставили Мандельштама отказаться от эмиграции. Он распрощался с Римом и Константинополем ради Петербурга, ради Исаакия. Потому что не в иноземные соборы, а именно в родной Исаакиевский «влечется дух в годины тяжких бед». Здесь сохранилась истинная вера.

В более поздних стихах «Петербург» у Мандельштама превращается в «Петрополь». В этом ощущается нечто антично-пушкинское. Но, невзирая на смену наименования, город остается тем же. Лирические размышления поэта неразрывно связаны с тревогой за государство, за преемственность культурного единства. Мандельштам испытывает трепетное, глубокое, неизбывное чувство к родному городу. Сюда поэт, где бы ни был, стремится как в тихую гавань, как в надежное пристанище: «В Петербурге мы сойдемся снова…», «Я вернулся в свой город, знакомый до слез…»

Можно перечислить еще очень многих писателей, которые восторгались обеими столицами или ужасались, но главное — писали о них. Каждый — свое, близкое сердцу. И из этих разрозненных образов складывается целостная картина. Мы никогда не сможем побывать ни в старинном светском Петербурге, ни в купеческой Москве, но тем не менее сможем представить их себе и оживить силой воображения, благодаря тем, кто не уставал воспевать оба города.