Я (Чепик Василий Прокофьевич) родился в Сумской области 1 мая 1924 года. Родители мои были простые крестьяне, причем из самых бедных. До коллективизации наше хозяйство состояло из 1 коровы, а детей было 8 человек: 6 братьев и 2 сестры. Отец у меня работал кровельщиком хат, крыл крыши соломой, бывало, пойдет в село, и 2 недели его нет, выполняет работы.

После окончания семилетки в 1939 г. пошел учиться в Киевский железнодорожный техникум. В Киеве жил наш родственник дядя Миша, который был главным инженером «Киевэнерго». Он меня забрал к себе, я у него на квартире жил. Тогда деньги за учебу не надо было платить, кроме того, мне всегда утром давали 3 рубля на день. В техникуме 1 раз в неделю по 2 часа нам преподавали военное дело, давали и строевую подготовку, и стрельбу из винтовок.

Я там изучил и пулемет «максим», и винтовку «трехлинейку». Учил нас кадровый военный, старший лейтенант. Кроме того, летом на неделю всех учащихся вывозили в лес, где нам преподавали противохимическую защиту, которая в основном сводилась к надеванию противогазов, как их надеть правильно, как носить. Также в лагере мы делали кроссы по 20 км, только без противогазов, хотя требовали так: надеть противогаз, немного пробежать, снять и дальше уже без противогаза бежать. Форму нам не выдавали, мы занимались только в своем гражданском.

Ощущения надвигающейся войны в городе не было, потому что за громкие разговоры о войне Сталин и посадить мог. Когда началась война, мы были студентами 2-го курса и находились на практике в селе, которое было родиной украинского поэта Шевченко. Наша практика уже подходила к концу, когда вдруг объявляют о начале войны. Нас сразу отпустили с практики и приказали: «Идите домой!» Мы пришли в Киев, в техникум, там нас сразу отправили в депо для демонтажа оборудования. В депо стояли вагоны открытого типа, мы погрузили туда все, что могли: станки, матчасть и т.д. Поехало наше депо в эвакуацию в Россию, но не удалось его увезти дальше г. Канева, потому что эшелон по дороге был сильно разбит немецкой авиацией.

В Киеве бомбежек я не застал, уехал сначала в Белую Церковь, затем в деревню Шамраевку к знакомым, и вот там я увидел первых немцев. Мы находились дома, но спрятались от греха в саду в небольшом блиндаже, человек пять. И я видел, как проходили немцы с гранатами в руках, мы подумали, что кто-нибудь из них сейчас как шуранет нам гранату в блиндаж, и быстро выскочили. Посмотрели немцы в нашу сторону, но в нас никто не кинул гранату, и в первый раз в селе немцы никого не тронули. Но очень скоро я перебрался в родное село. Там начались карательные действия, стали хватать взрослых людей.

Старостой общины, образованной вместо колхоза, на собрании жителей села выбрали человека из прислужников немцев. Староста вел себя по отношению к людям по-разному — так как мы считались коммунистами, ведь мой старший брат был в компартии (он еще раньше смылся из села и пошел в армию, там он был комиссаром, потом лейтенантом), то нашей семье сказали по линии старосты: «Вы тикайте из села, иначе вас повесят!» Мне уже было 16 лет, из семьи кто куда делся, меня же отправили к дяде Мише.

Хотя он был самым настоящим коммунистом, немцы его послали под Белую Церковь в г. Фастов на сахарный завод, он там работал главным инженером. Я у него жил и также работал на заводе учеником электрика. На заводе в начале 1943 г. я вступил в подполье. Причем у нас соблюдались строгие принципы дисциплины и конспирации, может, поэтому и сохранилось у нас все заводское подполье, 25 человек. Руководил подпольем парикмахер. Он откуда-то приехал, хорошо знал немецкий и немцев и русских подстригал.

В моей подпольной ячейке было пять человек, других я не знал. Если кто и попался, то остальные из пятерки должны тикать, а другие пятерки продолжают как ни в чем не бывало работать. Дядя Миша также вступил в подполье под кличкой «Седой», в моей ячейке был мой друг Володя Незгодзинский, крепкий, здоровый парень. Перед нами ставились задачи в первую очередь помогать партизанам, выносить из завода мешками сахар. Мы с ним вместе сделали лаз в сахарные склады и по ночам выносили сахар с завода, я становился Володе на плечи, залезал на склад, и мы вдвоем по шесть мешков за ночь выносили.

На окраине городка жила семья работника завода, слесаря, он был отцом двоих девочек. Так я ухаживал за одной сестрой, Володя за другой, а они работали в штабах немцев, с бумагами имели дело, слышали разговоры, нам все передавали, а уже мы докладывали партизанам. Мы несколько раз ходили к партизанам в лес, рассказывали им о том, где стоят немцы и сколько их, кто начальник. Поэтому партизаны о расположении немцев в городке знали все.

При встречах партизаны нас ждали в условленном месте, приходили мы вдвоем или втроем, не больше, причем из одной пятерки, потому что если ты попадешься, то хоть кто-то уцелеет и сможет скрыться. И встречи происходили следующим образом — к примеру, в поле стоит дерево, шагах в 30 от него мы свистим, они свистят ответно, тогда мы знаем, что это партизаны пришли, собираемся и обсуждаем, после попрощались и расходимся.

Один раз дядя Миша предложил немцам создать на заводе колбасный цех, потому что мы видели, как весь скот из колхозов перегоняли в Германию из России. Наши люди гнали мимо Фастова сотни коров, кому-то передавали, немцы, если партизаны не перехватывали стада, все себе забирали. Ну вот, мы и решили, что надо хоть часть скота резать, тогда какую-то часть колбасы можно будет украсть и передать партизанам. Немцев на заводе не было, они приходили иногда, посмотреть, как дела идут, и уходили, заводом руководил хохол, с вислыми длинными усами, к нему обращаться было нельзя, он был очень подозрительный и вредный.

Мы все хотели его убить за вредность и преданность немцам, но нам не разрешали его трогать, чтобы не привлекать к заводу внимание (его поймали позже и расстреляли). Поэтому дядя Миша рассказал идею с колбасным цехом представителю немецкого командования в городке капитану Крайцеру, объяснил ему, что есть свободный цех в левом крыле завода, что от цеха можно будет получить много прибыли. Крайцер тщательно изучил затраты и предполагаемую прибыль, в итоге обрадовался идее и разрешил сделать цех.

Но постоянные кражи на заводе возбудили подозрения у фашистов, они узнали, чья была идея с цехом, и к нам домой пришли трое немцев из гестапо. Я увидел их в окно, и дядя Миша говорит: «Вон идут ко мне, через черный ход тикай в лес». Я ушел к лесу, но не заходил в лес, спрятался, тогда меня не взяли, а вот дядю Мишу после ареста немцы сначала отправили в знаменитый на всю область концлагерь под Белой Церковью, потом посадили на машину и отвезли в Бабий Яр под Киевом. Где и расстреляли.

После ареста дяди Миши я продолжал тихо работать на заводе, поселился у знакомых. Наше подполье работало очень четко и без сбоев, после дяди Миши у нас только один раз, уже перед освобождением Фастова, попалась девушка Ольга из Омска, ее осенью босиком вывели, водили по снегу и все заставляли рассказать о подполье. В итоге немцы выпустили Ольгу с задачей привести несколько подпольщиков, но те, кого она знала, все убежали. В гестапо она назвала фамилии, а их найти не могут. Но тут быстро пришла наша армия, и мы сказали Ольге: «А ну быстро уходи отсюда. А то немцы тебя не расстреляли, так наши расстреляют за связь с немцами!» Она послушалась, наверное, и сейчас где-нибудь живет.

Наконец в наш городок пришла Советская армия. Произошло освобождение Фастова так: у городка местность была ровная, артиллерия постреляла по нашему заводу и городку, потом в атаку пошла наша пехота густыми цепями. Наш завод размещался на большой площади, он и сейчас работает. Когда немцы стали отступать, нам было дано задание уберечь завод от разрушения, с чем наша группа успешно справилась. Немцы все удрали со своих позиций быстренько, с собой при отступлении забрали всех тех, кто с ними работал, полицаев и эсэсовцев. Но далеко их не увезли, всего км 20, и там они попались другим нашим частям. Их потом судили, а где-то и так расстреляли.

На заводе сразу провели большое собрание, на котором представили членов подпольной организации. Мы вышли по порядку, все 25 человек, нам сразу передали власть, из нашей группы назначили старших. И в городке образовалась наша советская власть. Сразу кинулась вся молодежь, в том числе и я, записываться в армию. Но меня тогда не взяли, потому что я заболел на заводе. Дело в том, что мы должны были проверить, не наставили ли немцы мин замедленного действия под заводом, у меня был участок под землей, я должен был лазить по трубам, проверять, нет ли мин, и в случае чего надо было начальству доложить. У меня после такой работы чесотка пошла по телу, поэтому в армию меня не взяли. А вот ребят, которых забрали, уже нет в живых, они все погибли под Белой Церковью. Я же после выздоровления поехал в свой техникум в Киев, где за нас сразу же схватились, показали приказ министра, что нас в армию нельзя брать, надо готовить специалистов-железнодорожников.

Я проучился 2 месяца, но в итоге меня все равно забрали в армию. Дело было так: пришли из военкомата в техникум офицеры, сказали мне пойти в военкомат завтра, как я пришел, меня сразу схватили за жопу и говорят: «Ты мобилизован!» А я и не сопротивлялся, я хотел в армию пойти, бить фашистских гадов. Прошел комиссию, врачи признали меня годным, и в конце 1943 года меня отправили в армию. Направили меня в запасной полк на учебу под Киев, где нас подучили военному делу. Выдали новую форму, ботинки с обмотками. Учили нас в первую очередь копать окопы и обращаться с оружием.

Мне дали сначала винтовку, вскоре начал таскать на плечах ручной пулемет, он такой тяжелый оказался. К нему были прикреплены 3 или 4 человека, я таскал сам пулемет, другой диски к нему, на маршах через каждые 2 км мы менялись, потом всем дали автоматы. Кормили ничего, хватало. Командиры были нормальные, строгие, настоящие советские офицеры. Выпустили меня рядовым и направили в 1-ю гв. танковую армию пулеметчиком в танковый десант. 1-я танковая считалась в то время элитной частью. Попал я в 8-й Гвардейский механизированный корпус, где меня еще раз направили на учебу.

Дело в том, что по прибытии пополнения руководство начало интересоваться, кто знает немецкий язык, а я уже закончил 2 курса техникума, поэтому немецкий знал. Пришел полковник Соболев и спросил, кто знает немецкий язык, прошелся вдоль строя, вернулся в середину напротив меня, тогда я ему сказал: «Гутен морген, геноссе полковник!» Тогда он ответил: «Зер гут, геноссе солдат». И тогда десятерых вывели из строя, это были те, кто хоть немного знал немецкий язык. После этого нас еще 2 месяца готовили на разведчиков. Разговаривали с нами исключительно на немецком языке, подъем в 6 часов, солдаты идут рыть окопы, а мы идем на занятия по немецкому языку. Между собой также разговаривали только по-немецки, иногда к нам приглашали пленных немцев, чтобы мы могли поговорить с ними, учили допрашивать, задавать первые 5 вопросов: какая часть, звание, сколько человек и танков, где расположены.

Затем меня направили в мотострелковый батальон 19-й гв. механизированной бригады. И тут подполковник Андриянко, командир разведки 8-го гв. мехкорпуса, перепутал меня с известным чешским писателем Чапеком, я говорю: «Я не Чапек, а Чепик», подполковник кивнул, но все равно меня командование между собой до конца войны называло Чапеком. Но сам Андриянко Александр Васильевич был отличным офицером, очень грамотным. Вообще, у нас в корпусе все командиры были очень хорошими. Меня привезли в батальон к комбату, который сразу определил меня в командиры отделения разведки, хотя я все еще был рядовым. Уже в части я научился стрелять из фаустпатрона. Я с собой 2 штуки стремился постоянно таскать, тяжеловато, конечно, но зато из него можно подбить танк со 100 метров.

Наши части вступили в Польшу, и у г. Лодзь нас послали в мою первую разведку добыть «языка». В моем отделении было 10 человек. Мы вышли вечером, прошли километров 10, тревоги не подняли. Уже по темноте вышли на шоссе. И засели там, в надежде, что кто-то будет по этой дороге ехать. Вырыли себе небольшие окопчики. Я посредине находился, а тогда и у нас, и у немцев был приказ, что если едешь по дороге, то туши свет, и где-то примерно в 12 или 1 час ночи мы видим, что что-то мигает. Я догадался, что это мотоцикл едет. Я приказал шепотом: «Этих не стрелять, это передовое охранение!» Так что пропустили мотоциклистов, минут через 10-15 смотрим, еще что-то мигает, побольше. Тут мы уже приготовились, снова проскочил легкий мотоцикл, точно кого-то сопровождают.

И тут появились 3 автобуса, в каждом человек по 20-25. Оказалось, что это ехали с совещания офицеры, которые получили задание и возвращались к себе в часть, солдат там не было, и мы видели, что офицеры были подвыпившие. Когда автобусы поравнялись с нами, я отдал команду забросать их гранатами. У меня же был с собой фаустпатрон, я нажимаю на курок и попадаю в первый автобус. После накрыли немцев из автоматов, перебили многих, остальные и не думали о сопротивлении, а сразу тикали в лес кто как мог. В итоге мы взяли в плен несколько офицеров, мне достался офицер из штабного автобуса, в который я из фаустпатрона попал.

Мы понимали, что скоро вернутся мотоциклисты, которые поймут, что что-то с офицерами случилось, и быстро отступили. Привели к нам в штаб человек 10 «языков». Из нас ни один не пострадал. Моего «языка» сразу допросили. Это был майор связи, с ним ценные документы. Кстати, я поинтересовался у майора, почему они так испугались, тот ответил: «Мы знали, что можем напороться на партизан в лесу, были подвыпившие, и потому так сильно перепугались». За эту операцию мне вручили орден Славы 3-й степени, а моим солдатам медали «За отвагу».

И как раз тогда мне присвоили звание мл. сержант. После операции нам дали немного отдохнуть, и дальше в бой. Наступило время прорыва — нас посадили на танки, хотя мое отделение считалось отделением разведки, но нас все равно использовали как танковый десант. Когда танки нашего корпуса готовились идти на прорыв, их в строй становилось штук 100, это было очень внушительное зрелище. На каждом танке должно сидеть по 6-10 человек. Я был командиром отделения, подчинялся офицеру, который и посадил нас на танки, при этом танкисты были очень довольны, что мы сидели на танках, иначе танки без десанта немцы очень быстро подбивали.

Перед наступлением обычно была артподготовка, от 30 минут до 1 часа. Потом передовые части разведывают обстановку, удалось ли выбить противника, только тогда идут вперед танки. Если сильный огонь по танкам, надо спрыгивать и идти пешком. Мы так и делали, но иногда, если немцы не сильно бьют, то оставались на танках. Нашей целью как танкового десанта было в первую очередь бить по позициям и занимать окопы, брать немцев в плен. Надо сказать, что наша артподготовка была очень эффективна, у нас сильно надеялись на артиллерию, это был настоящий «бог войны». Немцы от нашей артиллерии драпали.

Мы прорывались к Берлину, но тут нас повернули в Померанию, где мы стали штурмом захватывать немецкие города, в одном из них мы продвигались вперед под сплошным огнем, немцы сильно били. Мы прорывались по улицам, где в обход, где напролом. Один раз там, где я наступал со своим отделением, нужно было взять сильно укрепленный дом. Мы идем на захват, а там немцы сидят, они кое-что изучили по-русски, кричат: «Иван, не стреляй, мы уйдем!» Я знал немецкий, мы договорились, что мы стрелять не будем, а они первый этаж оставят. Мы, отделение, всего 10 человек, туда пробрались, постреливаем, но оказалось, что в доме много немцев было, и не все ушли, часть осталась. Первый этаж наш, там вода, а со второго немецкие позиции начинаются.

Повоевали, постреляли, немцы нам кричат: «Рус, дай воды!» Я в ответ: «А вы, фрицы, дайте нам курева!» У них же сигареты были, а не наши самокрутки. Спускают они сверху на веревке свой плоский котелок, заполненный сигаретами. Мы высыпали сигареты, набрали воды, кричим: «Тяните назад». Немцы потянули, поболтали немного, кричим: «Немцы, тикайте, а то стрелять будем!» Те в ответ: «Подождите, нам еще котелок воды нужен!» Снова котелок с сигаретами спустили немцы, мы им водой его заполнили.

После немцы из дома ушли, мы вдесятером его полностью заняли, доложили начальству, что объект взят. Это было очень важно, потому что этот дом сильно мешал продвижению наших войск. Наверху такому делу очень обрадовались, за это мне дали орден Славы 2-й степени. Тут нам повезло, а так в других местах немцы обычно очень ожесточенно сопротивлялись. Вообще в городах у нас были большие потери. В моем отделении тоже были потери. Из 10 человек трое куда-то потерялись. Мы ушли вперед, а что с ними, я так и не знаю.

Потом нас перебросили под Берлин. Для последней битвы было приготовлено 7 знамен Победы и выдано командирам передовых батальонов, одно из них передали нашему командиру Нестеренко. Мы подошли к какой-то речке, на ней еще стоял лед, но танки ведь по льду не пойдут. Тогда мы положили на лед доски шириной около 1 м. Пустили легкие танки, они прошли, тогда пустили машины потяжелее, снова прошли, а мы, пехота, несколько дальше по льду, а где и по воде перешли речку за одну ночь. И закрепились на плацдарме.

После этого еще где-то также перешли речку, и наши войска окончательно закрепились на том берегу. Все время до начала наступления немцы постоянно пытались выбить нас, было жутко. Причем и разбрасывали листовки, и кричали нам, что они дойдут до Сталинграда, ведь они от города Сталина до Берлина отступили, но теперь у них якобы есть секретное оружие (имелась в виду атомная бомба), и они накроют русских. Но нам, несмотря ни на что, удалось сохранить плацдарм.

Затем пришло время штурма, нас поставили напротив Зееловских высот, где нам пришлось очень тяжело, 8 дней мы их брали. Нас на машинах привезли в лес, приказали окопаться и ждать. Началось все ночью в три часа, мы сильно били из пушек, потом «катюши» как зарядили по немцам. Потом пошли в атаку танки с нами как десантниками. Хотя наша разведка очень хорошо определила, где какие немецкие части расположены, все равно в первый раз мы не смогли прорвать оборону. Опять начался сильный обстрел, потом через полчаса пошли в наступление, но пехота снова залегла, не могут взять и все. Снова подготовка, и опять до рассвета атакуем, но не можем взять, что бы мы ни делали. Тогда где-то слева немецкую оборону прорвали, и туда нашу часть перебросили, там было немного 5-7 км, 15-20 минут, для танков ерунда, и только так удалось взять высоты.

Въехали мы прямо на танках в Берлин и продвигались по таким разваленным улицам, что я таких нигде не видел, город был весь в развалинах. Стояли одни кирпичные стены от домов. Наша рота, в ней оставалось человек сто, вошла в пригород Берлина по сосновому лесу. Было утро, только чуть свет, встретиться с немцами не ожидали, но разведку надо было послать вперед, и вот моему отделению был отдан приказ: рассыпаться и идти вперед. Мы идем, оружие держим на изготовку, немцев вроде нет, но местность оказалась такая — взгорок, и оттуда, оказывается, так же, как мы, шли немцы. И как раз на вершине возвышенности мы встретились с точно таким же передовым охранением.

Немцы сразу: «Стой, Иван (они нас всегда называли Иванами, а мы их фрицами), сдавайся!» Я в ответ: «Нет, вы, фрицы, сдавайтесь!» А наши еще далеко, и я вижу, что с той стороны немцы так же идут, разбившись на небольшие группки. На взгорке начали собираться наши и немецкие солдаты, напряжение растет, но пока не стреляем, тогда немцы кричат: «Ладно, Иван, вы идите направо, куда вам надо, а мы пойдем налево, куда нам надо». Все понимают, что если сейчас начнется бой, то перебьем друг друга. Я быстренько человека послал к нашей основной группе, командиру доложили, и командир сказал: «Правильно сделали, поворачиваем направо!» Разошлись мирно, конец войны, они ведь пошли куда-то из Берлина, а мы в Берлин, зачем нам с ними драться было.

За парком стоял дом, стены кирпичные, очень большой толщины, в них окна были закрыты железом, в окнах прорези, и немцы оттуда по нам открыли огонь. Позже оказалось, что в доме скрывалось около 400 человек немцев, и наша задача заключалась в том, чтобы этот дом взять. Сколько туда наших ни лезло, ну никак не могли взять этот дом, потом подвезли пушки и с близкого расстояния, может, метров с 300, обстреляли хорошенько этот дом, послали людей подкоп сделать, саперы заложили большие мины, которые вырвали огромные куски металла и кладки. Тогда мы сразу ринулись в пролом, внутри началась борьба, в итоге захватили это здание.

Дальше пошли в город, каждый бой за дом похож один на другой, непрерывная череда стычек, и дня за три до конца войны мы подбили немецкий танк. Прорвалось мое отделение в подземелье, где шла в это время городская жизнь, мы шли под землей, одно отделение в 10 человек. И я нашел немца, который знал русский язык, сказал ему: «С нами пойдешь, будешь первым идти, посредине пути, если влево или вправо повернешь, то будем стрелять». А мы знали, что где-то впереди располагался немецкий танк «пантера», который не давал нашей пехоте последний рывок к центру Берлина осуществить. Немец согласился помогать, стоял перед нами, вышел, посмотрел, вернулся к нам и подтвердил, что впереди есть танк.

Мы засели в подземном проходе, потом слышим: «тык-тык-тык», это значит, что по улице идет танк, подождали, я приготовил 2 фауста, отделение так расположилось, чтобы по прикрывающей танк пехоте огонь дать. Ждем, прошли немцы, появляется танк, он медленно шел, я на мушку его взял, «пантера» до середины улицы дошла, оставалось до нее метров 30, не больше. И я выстрелил, танк сразу взорвался, пехота немецкая кинулась тикать и прямо к нам в подъезд забежала, мы их сразу всех длинными очередями расстреляли. Кто-то доложил начальству о произошедшем, и меня наградили третьим орденом Славы 1-й степени, но выдали его только через 49 лет. 7 декабря 1993 года мне вручили орден Славы в большом зале Симферопольского горисполкома… Так что с первого боя до последнего я беспрерывно воевал в течение полугода.

1 мая битва за Берлин закончилась, я расписался на Рейхстаге, когда нас водили к нему на экскурсию, но что там смотреть: обгоревшее здание, кто где мог, там и расписался. И 1 мая, в мой день рождения, мы с командиром батальона случайно встретили командарма-1 Катукова, и, так как у меня был день рождения, то он мне в качестве подарка вручил свой танковый шлем, он у меня до сих пор хранится. Так что войну я закончил гвардии мл. сержантом, командиром отделения мотострелкового батальона в составе 19-й Гвардейской механизированной Лодзинской ордена Ленина Краснознаменной ордена Суворова, ордена Богдана Хмельницкого бригаде.

После демобилизации я работал на строительстве железных дорог на участках «Архангельск — Мезень», затем «Печора — Воркута». Работал и одновременно учился, окончил Московскую академию труда и социальных отношений по специальности инженер-экономист. С 1961 года я живу в Крыму, строил Северо-Крымский канал, работал в тресте «Крымводострой». Все 6 моих братьев воевали, и все пришли с наградами домой. Все живые и здоровые вернулись, и тут одного брата убила в селе банда — он не давал ей раскрадывать колхоз… Рекомендую прочитать воспоминания Винника П.Б.

Из книги А. Драбкин «На войне как на войне. «Я помню»», М., «Яуза» «Эксмо», 2013, с. 407-425 (с сокращениями).