Комбата, Григория Васильевича Быкова мы побаивались, но и глубоко уважали. Уважали, прежде всего, за то, что всего себя, без остатка, отдавал службе. День и ночь в заботах о батальоне, о боевой готовности, о своих подчиненных.

Не помню случая, чтобы батальон ушел на задание, а комбат по какой-то причине остался. Зато сколько угодно случаев, когда он в бой ходил с ротами. А в бою комбат — как в родной стихии: действует с азартом, на изменения в обстановке реагирует мгновенно, решения принимает в считанные секунды, в сложнейших ситуациях хладнокровен. Под его руководством провели мы немало успешных боев.

Григорий Васильевич, наверное, родился для того, чтобы стать командиром. Иногда казалось — все, крышка нам всем, не выбраться живыми, а комбат все равно выходит из положения, оставляет противника, как говорится, с носом… Ну а если нет никакого выхода, он все равно не унывает, надеется, верит, что все обойдется, верит в свою судьбу. А она у него, наверное, удачливая, счастливая.

Три года по своей воле Григорий Васильевич служил в Афганистане, в каких только переделках не бывал!.. Однажды с группой солдат попал в огневую западню. Укрылся с ними в небольшой впадине между скал, но там нащупали душманские минометчики. Сменить место никак нельзя, высунуться наверх невозможно — так и стригут со всех сторон автоматные и пулеметные очереди. Что делать? Рация, как назло, из строя вышла… Комбат скомандовал солдатам:
— Ложись! Вжимайся в камни! — А сам и не шелохнулся. Как сидел, так и продолжал сидеть. Обстрел усилился, мины совсем близко падают, а комбат песни Владимира Высоцкого поет… А мины рвались все ближе и ближе…

Младший сержант Михаил Олийнык, который был тогда вместе с комбатом, позже рассказывал:
— Жить нам оставалось считанные минуты — это точно. Меня уже оглушило совсем близким разрывом, и я ждал, что вот-вот какая-нибудь мина упадет прямо на меня, потому что переместиться некуда было — впадина слишком тесная и узкая. Мысленно попрощался с матерью и сестренкой. И вдруг — обстрел прекратился. Комбат от удивления петь перестал. Издалека доносился гром артиллерии, а там, откуда нас обстреливали моджахеды, теперь грохотали разрывы снарядов…

Нет, не зря учил комбат своих подчиненных постоянно наблюдать за полем боя, следить за изменениями в обстановке, не выпускать друг друга из виду. Командир нашей роты старший лейтенант Сергей Татарчук вовремя заметил, куда мятежники сосредоточили минометный огонь, догадался, что там находится комбат, не медля ни минуты, связался по радио с артиллеристами, выдал им точные координаты минометной позиции противника.

Комбата майора Г. Быкова уважали не только мы, его подчиненные, — уважали и местные жители. По боевым делам батальона его знала вся провинция Кунар. Знали его и там, «за речкой», — в Пакистане. Оттуда главари моджахедов пересылали в Афганистан листовки, в которых обещали большие деньги за голову нашего комбата.

Помню, в канун 9 мая приехали к нам представители командования соседней афганской части, ХАД (служба безопасности), царандоя (милиция), поздравили с праздником и по этому случаю зачитали перед строем приказ. Первый пункт звучал примерно так: за большие заслуги в защите завоеваний Апрельской революции, за мужество и храбрость при выполнении интернационального долга наградить почетной грамотой командира советского батальона майора Григория Быкова-Кунарского!

Услышав такую приставку к своей фамилии, комбат удивленно вскинул брови, видимо, не зная, как ее понимать. Мы же поняли и восприняли ее как шутку, поэтому весело зашумели, в строю прокатился одобрительный смех, то тут, то там вспыхивали аплодисменты. Однако это не было шуткой: дело в том, что есть у афганцев такая традиция — давать себе или друг другу клички, псевдонимы, которые одним ярким словом характеризуют человека, отмечают его заслуги. Вот и нашему комбату афганские друзья дали вторую фамилию в знак особой признательности за все то, что сделал он для провинции Кунар.

Григорий Васильевич Быков живет ныне в Москве, учится в военной академии. Недавно, в мае 1988 года, вернулся из Афганистана на Родину батальон, которым он там командовал. Мне удалось побывать в подразделении, встретиться и побеседовать с вернувшимися солдатами и офицерами. Приятно было слышать о том, что многие афганские товарищи с благодарностью вспоминают шурави комбата Григория Кунарского. Да и в батальоне его не забывают. Ну а нам, его воспитанникам, разве можно забыть своего командира!

Григорий Васильевич не терпел, как он выражался, «дикого вещизма», был крут и беспощаден по отношению к тем, кто сознательно дисциплину нарушал. Вообще он человек строгих принципов. Особенно нравилось нам, что в рот начальству не смотрел, мысли его не старался угадывать, по многим вопросам имел собственное мнение, проверенное боевым опытом.

Без оглядки на свое благополучие, на личную карьеру тормошил комбат вышестоящих, вступал с ними в конфликты, добиваясь решения проблем быта личного состава, полного боевого обеспечения выполняемых задач. Не однажды приходилось слышать, как майор Быков чистил тыловиков за недостатки в организации питания, хотя и не жаловались мы никогда, столовой довольны были. Конечно, не всем подчиненным и начальникам были по нраву его принципиальность, жесткая требовательность, бескомпромиссность. Однако те, для кого воинский долг превыше всего личного, ничуть не обижались, комбата понимали и поддерживали.

Комбат, конечно, «зверь» был, но все делал правильно! — так сейчас отзывается о бывшем своем командире Александр Соловьев. А вот слова рядового запаса Виталия Ракицкого (дважды представлялся к медали «За отвагу», но наград еще не получил):
— По-моему, у каждого в жизни есть свой кумир. Так вот мой кумир — Григорий Быков. Это железный человек! Прирожденный офицер, командир.

Меня очень радует, что в кумирах у моего бывшего сослуживца, бывшего солдата, не какая-нибудь заграничная суперрок-звезда, а наш уважаемый комбат. И если бы каждый из нас, молодых, выбирал себе для подражания, для примера в делах, во всей своей жизни таких людей, как Григорий Васильевич Быков, — это было бы здорово!

Как-то нахлынули на меня воспоминания об армейской службе, о том, что было в Афганистане… И выплыла в памяти картина: мы на задании, идем в горах, изрядно уставшие, измотанные в только что свершившемся бою. А тут еще дождь пролился, камни мокрые — скользко. В глазах от усталости мотыльки… И вдруг я — шух! — лечу с пятиметрового обрыва вниз. Приземлился — аж в голове зазвенело.
— Ого, кто это так? — слышу голос комбата. Он спустился где-то в другом месте и оказался рядом со мной. — Ты что же так летаешь? — Подал мне руку, помог подняться. Тогда я ощутил, какая крепкая и надежная рука у нашего комбата…

На командиров нам, наверное, везло. Любимцем всего батальона был, например, старший лейтенант Сергей Татарчук. У него с комбатом много общего: такой же бескорыстный, о себе меньше всего заботился, в службу все силы и душу вкладывал. Командир грамотный и решительный, храбрый, отважный. Роту нашу сразу в отличные вывел. И пока ею командовал, первенства в батальоне мы никому не отдавали.

С Татарчуком на самое трудное задание ходили охотно, потому что знали: случись что — в беде не оставит, пришлет кого-нибудь на помощь или сам придет на выручку. Младшему сержанту запаса Ивану Савчуку и Олегу Жихореву не забыть того ночного боя, когда они вдвоем оказались в гуще душманов. Савчук был ранен, рация разбита, на двоих осталась одна граната… Нетрудно представить, чем бы все кончилось через минуту. Но в эту самую критическую минуту примчался им на выручку старший лейтенант Татарчук с группой солдат. Все вместе с такой яростью ударили по мятежникам, что те, не выдержав натиска, оставили высоту.

В бою наш ротный находился там, где решался успех, где было опаснее. Из боя выходил последним, когда убеждался, что никто не остался ни раненым, ни контуженым. Чутким и душевным человеком был наш командир. Простым и доступным. С ним можно было поговорить на любую тему, посоветоваться по любому вопросу. Ему можно было доверить самое сокровенное. Он никогда не повышал голоса, как бы ты ни провинился.

Нет, он не панибратствовал, и мы не похлопывали его по плечу. Он и наказать мог по всей строгости. Но только тогда, когда больше ничем не мог повлиять на солдата. А такое случалось очень редко. Потому что любили мы своего ротного. И любовь наша проявлялась, прежде всего, в старании, в самом добросовестном отношении к службе. Приказы Татарчука, его задания и поручения, важные и второстепенные, выполнялись с особым рвением. А всякое дело, если оно сработано с любовью к тому, кто его поручил, если в него вся душа вложена, — такое дело, как известно, всегда надежнее и крепче.

Если сказать коротко, был для нас Татарчук как добрый и строгий старший брат. Между собой мы называли его ласково — Сеней. Бывало, отсутствовал он, в командировку уезжал или в отпуск — вся рота грустила и тосковала. А когда возвращался, радости нашей не было предела, ребята ходили петухами: ротный приехал — значит, будет полный порядок!

В тяжелом ночном бою старший лейтенант Татарчук был ранен. Вел он себя мужественно, не охал и не ахал, будто всего-навсего царапнуло камешком по животу. Роту оставлять не хотел, какое-то время еще продолжал командовать, пока комбат не приказал отправить его в госпиталь. Младший сержант Иван Савчук, рядовой Игорь Каганцов и я в сопровождении хадовца быстро снесли командира с горы, к бронетранспортерам афганского подразделения.

Прощаясь с Татарчуком, никто из нас и мысли не допускал, что больше с ним не увидимся. Но хадовец, лучше нас, наверное, присмотревшийся к его состоянию, на обратном пути взволнованно сказал:
— Вот еще одна жертва проклятой душманской войны — ваш командир… Я — революционер, знаю, что такое интернационализм, но всегда удивляюсь тому, что на нашей земле вы проливаете кровь и отдаете жизни, будто сражаетесь здесь за свою революцию и за свою землю. Наш народ многим будет вам обязан. Истинные патриоты Афганистана никогда не забудут то, что вы для нас совершили.

Через несколько дней дошла до нас печальная весть о том, что старший, лейтенант Татарчук умер в госпитале. Его смерть потрясла весь батальон. А мы поклялись, что врагам отомстим, что будем держать боеспособность нашей роты на том уровне, на каком была она при Татарчуке.

Своего командира, нашего любимого Сеню, мы не забудем никогда. В память о нем назвал сына Сергеем бывший ротный санинструктор Геннадий Городецкий. Назовут Сережками своих сыновей Виталий Ракицкий, Александр Соловьев, Олег Азаревич… И постараются воспитать такими, каким был их тезка…

продолжение

В.С.  Денищенков «В пламени Афганистана», из книги «Время и судьбы: Военно-мемуарный сборник», выпуск 1, сост. А Буров, Ю. Лубченков, А. Якубовский, М., «Воениздат», 1991 г., с. 323-327.