«И в сорок четвертом, и в сорок пятом Чухрай продолжает рваться в бой, торопясь или погибнуть, или «пройти победителем по их трижды проклятой земле»… Он напутствовал своих десантников: «Дело выше всего. Изменившему нашему делу — смерть. От опасности не бегай, кто поворачивается спиной, — тот не уйдёт от смерти. Смотри смерти в глаза, и она не выдержит твоего взгляда. Воюй смело, но умно… Сам погибай, а товарища выручай…» (М. Кушниров «Всегда ли на войне как на войне?», журнал «Родина», № 7 2013 г., с. 61).

Григорий Чухрай писал: «Бойцы слушали слова моей заповеди и молчали, но я видел по их лицам, что они стараются запомнить каждое слово, а их глаза говорили об их решимости и воле. Они смотрели на меня, на своего командира, и я чувствовал, на любимого командира, у которого учатся, на которого хотят быть похожими. И я напрягал всю свою силу, чтобы быть достойным этой любви…»

«Десантные войска, службой в которых он так гордился, своего громкого предназначения не оправдали. Они оказались, пожалуй, самым неэффективным родом войск. Даже кавалерия умудрялась время от времени выполнять мало-мальски результативные задачи. Но десантные операции, столь много обещавшие на предвоенных манёврах, оказались заведомо провальными. Особенно ночные десанты, бывшие, как правило, полной импровизацией, почти авантюрой.

Чухрай Г.Н.

Без должной разведки, без должной координации действий, без грамотного руководства они были обречены на почти поголовное истребление. Не хватало транспортных самолётов. Связь была хлипкой и ненадёжной. Немецкая оборона встречала десантников в полной боевой готовности и начинала уничтожать их сразу по выбросе. Героизм их был лишён видимого смысла. После нескольких серьёзных неудач десантные операции практически прекратились…» (Там же).

Героизм на войне — одна из главных и больных тем Чухрая. Дойдя от Сталинграда до Праги, трижды едва не погибший от ран, дважды выходивший из окружения, он дослужился всего-навсего до старшего лейтенанта. «Какое-то чувство обделённости его… слегка свербило — недаром он так охотно надел в одну из последних воинских годовщин шинель с майорскими погонами, милостиво разрешёнными ему властью.

В разговорах он часто возвращался к теме героизма — настоящего и мнимого. В своих воспоминаниях он, уже постаревший и поседевший, высказал то, что давно носил в душе: «Хуже нет людей, ставших «профессиональными героями». Видел я их. В большинстве случаев такими их сделали военные журналисты. На Павлова после войны неприятно было смотреть. Надутый, разбухший от пьянства. Как будто он один геройски защищал Сталинград. Я уважаю Александра Матросова, как всякого солдата Отечественной, но грудь человека дана ему не для того, чтоб закрывать ею амбразуры. Даже в состоянии фронтовой истерики подвиг такого рода — глупость» (Там же, с. 62).

Виктор Астафьев о подвиге Александра Матросова писал так: «Грудью на амбразуру он, конечно, не бросался. А, попавши наверх дзота, пытался вырвать руками или наклонить ствол пулемёта к земле, но в дзоте-то сидели не те болваны, коих нам показывают в кино, и кормлены они были получше, чем Саша в штрафной роте, и они его за пулемёт стащили сверху и в амбразуру, которую… даже сытой комиссарской жопой не закрыть, изрешетили парнишку. Но и этой заминки хватило пехоте, чтобы сделать бросок и захлестнуть дзот гранатами…»

Теперь о «Приказе № 227». Надо отметить, что он касался не только штрафбатников. Действительно, можно ли доверять людям, обиженным властью? Такие запросто могут и дезертировать, и перебежать к врагу. Но приказ распространялся на всех граждан страны. Сам Чухрай вспоминал, как едва спасся однажды — и то больше по случайности — от энергичного командира заградотряда.

К примеру, Жуков Г.К. заградотряды ещё до «Приказа» ставил и даже, как уже документально известно, приказал репрессировать не только бойцов, отступивших без приказа или сдавшихся в плен, но и всех без исключения членов их семейств.

Марк Кушниров пишет: «Безмерным и безжалостным пролитием солдатской крови попрекали и Петра, и Суворова, и Паскевича, и Скобелева… А уж бездарным стратегам Крымской, Кавказской, Русско-японской, «Германской» и Финской войн только такое воеванье — числом, а не уменьем — и было знакомо. И вот интересно: слова «мясник» в адрес Жукова я от фронтовиков не слышал, хотя потрепался с ними в детстве предостаточно — и с солдатами, и с командирами. О «большой крови», о неумолимой крутости маршала действительно говорилось. Только… Только говорилось не без уважительного вздоха — мол, а как иначе с… нашим братом?! Как погонишь под огонь? Как заставишь стоять под огнём?..

Для Чухрая Жуков — вне критики. И не по той трагической причине, что он, губя без счёту людей, всё-таки побеждал. А просто потому, что побеждал. В своих воспоминаниях он истово повторяет расхожие славословия: «где Жуков, там победа!»… «Жуков был кристально чист!»… «Жуков-стяжатель! Какое кощунство!» Мелочным стяжателем Жуков, конечно, не был, но трофейное добро тащили едва ли не все победители — от солдата до маршала (Сталин на это закрывал глаза и открывал только, если требовался лишний повод для репрессии). И Жуков в стороне не остался: это он сам признал впоследствии…» (там же, с. 63).

В 1945 г. Г. Чухрай вновь попал в госпиталь с очередным тяжёлым ранением. «То был его последний бой — в Венгрии, неподалёку от австрийской границы, где наши части, неумело наступая, попали в засаду и потеряли много бойцов. Чухрая вынесли из боя, и началось очередное странствие по госпиталям. Эти госпитали, оборудованные в венгерских городах, практически накануне Победы — казалось бы, имевшие возможность обеспечить раненых минимальным комфортом — являли собой верх безобразия.

Госпитальная служба, да и многие медики, воровали всё, что полагалось по штату, — бельё, лекарства, одежду, инструменты, даже еду. Продавали местным жителям, сплавляли спекулянтам, меняли на венгерское барахло, спешили нажиться. Больные лежали на простынях, перепачканных гноем и кровью, на голых нарах. В туалетах было по щиколотку воды. Чухрай не выдержал: поскандалил раз, другой — безрезультатно. И, конечно, нажил сильных врагов — начальника госпиталя, старшую медичку…» (Там же, с. 64).

Тем временем кончилась война. Все ликовали. Госпиталь ликовал тоже, хотя в этот победный день умерло с десяток раненых. Ногу Чухраю удачно прооперивали, он уже ходил, правда, с костылём. А безобразия в госпитале продолжались, и Чухрай не стерпел снова. Все раненые были на его стороне. Но в склоку вмешался секретарь парторганизации госпиталя. Провоцируя боевого офицера, он стал осыпать его позорными оскорблениями — тот, не выдержав, ударил его. И завертелось дело. На парткомиссии Чухраю не дали сказать ни слова. Единогласно исключили из партии и стали готовить документы в высшую инстанцию. Он отказался положить партбилет.

Что означало тогда исключение из партии — легко представить. Чухрай был близок к самоубийству, шутка сказать: он усомнился в партии, в том, что было для него всегда свято и нерушимо! Утверждать решение должна была парткомиссия Центральной группы войск, находившаяся в Констанце. Но комиссия, по счастью, уже имела иную точку зрения.

Группа раненых, лежавших в том же госпитале, написала коллективное письмо (исключительный в то время случай!) в его защиту и притом, подписавшись, поставили номера своих партбилетов. Чухраю дали слово, и он внятно рассказал о творимых безобразиях. Реакция была незамедлительной. Высокая инстанция тут же приняла решение восстановить его в партии, а виновных в безобразиях отдать под суд. Правда восторжествовала, и все сомнения были рассеяны.

В декабре 1945 г. медкомиссия признала его негодным к воинской службе. Г. Чухрай возвращался домой. …Он ещё не знал, не мог знать по молодости, что война станет главной темой его кинематографа. Он прославится ею. Он будет возвращаться к ней…

Кадр из фильма «Трясина» — новобранцы, Дмитрий Быстров (Андрей Николаев) четвертый справа

«Миф о войне был, конечно, великим мифом. Не менее великим, чем миф о Революции. Сформировался он быстро и, отстоявшись сперва в публицистике, в пафосных стихах, в пьесах-однодневках, без усилий захватил кинематограф. Этот миф был не лишён впечатляющей выразительности, а временами — когда речь заходила о жертвенном героизме молодого поколения («Молодая гвардия») — и чувственной, хватающей за душу проникновенности.

Кадр из фильма «Трясина» — Матрена Сергеевна Быстрова проводила сына в армию

Миф был прост и ясен. Друзья и враги. Герои и трусы. Вождь и народ — едины. Наше дело правое — мы победили… Но вот пришла пора, когда родились новые смыслы жизни и вся видимая гармония разрушилась. В жизнь и в искусство шагнул живой человек — со своим страхом, бытовыми заботами, с недоумением, растерянностью, болью, с надеждой и раздумьем. Под взглядом этого человека, оказавшегося в горниле раскалённой войной жизни, мир терял свои мифологические контуры, представал сложным и путаным. Война не оканчивалась победой. Война вообще не оканчивалась» (Там же, с. 65).

Ни в какой войне — даже самой благородной, освободительной, отечественной, народной, священной, не бывает действительных побед. Потому что война всегда гибель людей — и хороших в первую очередь. Потому что война всегда ненависть, жестокость, бесчеловечность, безбожие. «Воспеть… трагический патриотизм, не сбиваясь на однозначный пафос, углядеть и выразить его тихую многострадальность, не теряя из виду его исконного благодушия, его эпического стоицизма, — удавалось немногим. Чаще прямым поэтам и лишь одному в монументальной форме — Твардовскому. Чухрай сделал это в кинематографе» (Там же).

***

Чухрай Г.Н. писал: «Мне в жизни очень везло. Мне везло на войне: я трижды был ранен, а все-таки жив и не калека. И в кинематографе мне повезло. Первые же мои картины были замечены и у нас, и за рубежом, получили много международных премий и до сих пор смотрятся». Одна из его работ – фильм «Трясина», психологическая драма, был снят в 1977 г., но зритель увидел картину только через полтора года. Фильм затронул «нетипичные» для истории Великой Отечественной войны проблемы. Генерал армии Епишев А.А. — начальник Главного политического управления Советской армии выступил против «неправильной» картины, усмотрев в ней опорочивание памяти погибших на войне. Фильм «лёг на полку».

Кадр из фильма «Трясина», слева Матрёна Быстрова (Н. Мордюкова)

Действие картины происходит в годы Великой Отечественной войны. У крестьянки Матрёны Быстровой (Нонна Мордюкова) убили на фронте мужа, а старший сын Степан (Вадим Спиридонов) пропал без вести. Она очень боится потерять младшего – Митю (Андрей Николаев). Дмитрия она решила не пускать на войну и спрятать от мобилизации на чердаке. Матрёна хочет «уберечь» сына не от фашистов, а от своих… Поэтому вначале Чухрай Г.Н. хотел назвать свой фильм «Нетипичная история».

Кадр из фильма «Трясина» — Матрена Быстрова и её раненый сын Митя

Правда это решение к Матрёне Быстровой приходит не сразу. Когда Митя получил повестку, мать ни за что не хотела отпускать его на фронт. В начале фильма мы видим Дмитрия, который рвется на войну, чтобы отомстить за своих близких. Когда на вокзале формировался железнодорожный состав с новобранцами, неожиданно произошёл налет фашистских бомбардировщиков. Очень многие солдаты погибают, а юный Митя получает тяжелое ранение.

Мать перетаскивает его в бессознательном состоянии домой и прячет на чердаке. Долгое время Дмитрий находился в состоянии между жизнью и смертью, но благодаря материнской заботе и любви, его удалось спасти. А позже, когда Митя встал на ноги – не хватило мужества прийти в военкомат…

Кадр из фильма «Трясина» — Дмитрий Быстров скрывался всю войну на чердаке в доме у матери

Это пронзительная и честная история о матери дезертира, обрекшей себя на муки совести, а сына – на духовную гибель. Застенчивый, добрый Митя, скрываясь долгие военные годы на чердаке, становится все меньше и меньше похожим на человека. Он превращается в затравленное, жестокое и злое существо, жизнь которого складывается из еды, постоянного нытья, недовольства и издевательств над родной матерью, которую он во всем и обвиняет. Да и сама Матрёна мало напоминает себя прежнюю – весёлую, живую, полную сил. Жизнь в постоянном страхе, терзаниях и мучениях сделали свое дело. В финале перед нами изможденная, со впавшими глазами, седая старуха, сердце которой не выдерживает страданий, и она умирает.

Несчастная мать даже не может радоваться приезду старшего сына Степана, она боится, что тот узнает о спрятанном на чердаке брате. Степан уезжает… В поезде мы видим печальные глаза старшего сына Быстровой, а за окном скачет в темноте ночи всадник с факелом, затем вдруг кадр — горящие факелы и плакат Победа! Какая-то секунда, но как она сильна и этот всадник как символ победы, надежды на светлое будущее и счастье!

Кадр из фильма «Трясина» — Матрена и старший сын Степан (Вадим Спиридонов)

После смерти матери Митя понимает, что остался совсем один. Он идёт к людям. Участковый его сначала даже не узнал, Митя требует, чтобы его арестовали, но милиционер объявляет об амнистии… Дмитрий остался жив, но для односельчан он всегда будет трусом, предателем и дезертиром, презираемым обществом.

Фильм «Трясина» — одна из лучших работ кинорежиссёра Григория Чухрая. Великая, всё понимающая, материнская любовь — какой же она может обладать страшной разрушительной силой… Рекомендую также посмотреть ещё один фильм Чухрая — «Чистое небо».