Справедливо говорится, что все мы родом из детства. Чухрай был тоже оттуда. Но ещё больше он был родом из войны — как и многие «немногие» уцелевшие мальчики его поколения, ставшие впоследствии известными и знаменитыми: Пётр Тодоровский, Булат Окуджава, Григорий Поженян, Юрий Левитанский, Борис Слуцкий…

Это те мальчики, которые прямо со школьной скамьи шагнули в окопы. «Полумужчины-полу-дети», — сказал о них Межиров. «Мальчики Державы», — назвал их Самойлов. Прозвучало — как Смертники Державы. Из каждых ста мобилизованных в этом поколении убито 97. Троим судьба дала вернуться и договорить за убитых. А дожить до седин — и вовсе почти никому.

«Его, образцово советского мальчика, выпускника московской школы, призвали в сороковом году… В начале апреля 1941 г. батальон выехал в лагерь недалеко от Белгорода. Здесь в сосновом лесу оборудовали стоянку для продолжения военной подготовки. Стояла весенняя теплынь. Близилась демобилизация. И вдруг — приказ сниматься и отправляться в какой-то непонятный дальний поход. Солдаты навьючили на себя положенную амуницию, а радисты ещё и тяжеленные переносные радиостанции. Чухрай был радистом». (М. Кушниров «Всегда ли на войне как на войне?», журнал «Родина», №6 2013, с. 9).

Шли несколько недель, через всю Украину… 22 июня ночевали в лесу, включив радиостанцию, узнали о начале войны. Бойцы мечтали успеть хоть немного повоевать с немцами, так как считалось, что через две недели мы разобьём коварного врага. Через день в расположение части фашисты сбросили десант. «После Чухрай признавался, что его тогда не столько возбуждала высадка диверсантов, сколько тщеславная возможность поймать шпиона. В его голове бродили советские фильмы, где в каждом третьем ловили шпиона — притом ловили по преимуществу девушки.

В лесу в поисках диверсантов Григорий Чухрай «увидел неподвижно стоящего человека… Человек был небрит, одет по-колхозному — потёртый пиджак, сапоги, мятая кепка — на правой ноге кровь.
— Я тутошний, с колгоспу, — сказал он тихо. — Нэ можу дойты до дому. Нога сломалась.
«Сторож», — подумал Чухрай, опустил винтовку, подошёл к раненому и наклонился посмотреть ногу.

Сильный удар в голову свалил его с ног. Человек, навалившись, схватил за горло и стал душить. Чухрай был довольно высокого роста, молод и неслаб, он барахтался, сопротивлялся, но человек удачно вцепился ему в горло, и солдат стал терять сознание. Вдруг над головой хлопнул выстрел. «Всё! — мелькнул в мозгу — Он пристрелил меня». Но человек неожиданно ослабил хватку и отвалился. Плохо соображая, Чухрай увидел лицо друга, казаха Бекшанова. Он услыхал шум драки, прибежал, приставил винтовку к диверсанту и выстрелил» (Там же, с. 10).

Так на второй день войны будущий режиссёр получил боевое крещение и попал в госпиталь: сломанная рука, исцарапанное ногтями горло, разбитая голова. После выздоровления добровольцем поступил в воздушно-десантные войска. «С этого момента началась его настоящая война. Он ещё плохо представлял, что его ожидает. Он хотел подвигов, а где их можно было с ходу добыть, как не в десантных войсках? И он, получив назначение в 3-й воздушно-десантный корпус, отправился в Ейск…

Когда подтянулись, подъехали другие группы и корпус обрёл командира, контуженного полковника, будущие десантники настрогали из досок подобие винтовок (настоящих просто не было!) и с ними стали заниматься шагистикой и отрабатывать ружейные приёмы. Немцы были ещё далеко, на другой стороне Азовского моря. …На третью ночь в Ейск стали в панике переправляться жители с другого берега. И тут, преследуя их, налетели немецкие истребители и безбоязненно на бреющем полёте стали расстреливать людей. Весь берег близ пирса был в крови и трупах. Отвечать им было нечем» (Там же, с. 11).

Десантный корпус Чухрая был эвакуирован в Ессентуки. Будущие десантники начали всерьёз учиться воинским премудростям. И тогда же Чухрай совершил свой первый прыжок. «Приземлился — упал, вскочил — и почувствовал себя молодцом. Однако не всем сходила с рук неопытность. То и дело хоронили новичков, погибших на тренировках».

Поздней осенью 1941 г. Чухрай с двумя десантниками получил первое боевое задание: спуститься на парашютах в районе действий большого партизанского отряда — далеко за Доном и наладить связь. Чухрай «прыгнул в темень ночи, и парашют раскрылся только наполовину. В последний момент он различил сбоку силуэты деревьев и какое-то белое поле. И тут же, ощутив болезненный удар, провалился среди обломков льда в обжигающе-холодную воду. Комбинезон моментально намок и тащил под воду. Купол парашюта надуло и отнесло в сторону. Он хватался за обломки льда, погрузился с головой, вынырнул, и тут подоспели напарники. Хватаясь за стропы, они вытянули его из воды и поволокли в лес. Они дотянули его, потерявшего сознание, до крестьянской избы, раздели догола, растёрли, и первое, что он услышал, очнувшись: «На, вот, выпей! Это спирт. Глотни немного!» (Там же, с. 12).

В партизанском отряде не было ни доктора, ни медикаментов… Чухрай вновь попал в госпиталь… Весной 1942 г. корпус бросили на Тамань. Там он был переименован в 33-ю стрелковую дивизию, она прикрывала отход наших частей из Крыма. Потом дивизию перебросили под Сталинград. «Шли через степь, безводную, сухую. Близ станицы Чернышевской, в большой излучине Дона, он принял первый бой.

Первый из боёв знаменитой сталинградской эпопеи. Бои шли подряд, многодневные оборонительные бои с бомбёжками, с беспрерывными атаками танков и артиллерии. После шести дней линия обороны одного из полков дивизии была прорвана и немцы, нанеся фланговый удар, вышли к Дону. Уцелевшие части оказались в мешке. Пришлось отступать к Сталинграду, а он был ещё далеко — почти в двухстах километров. Им предстоял прорыв из окружения…

В одном из боёв Чухрая контузило, и друзья волокли его, потом вели под руки. Так шли несколько дней и ночей. Дивизия была рассеяна. В группе Чухрая осталось два десятка бойцов. Ночью вышли к Дону, и едва чуть-чуть рассвело, стали переправляться — кто как мог. Немцы заметили их и стали бить из пулемётов. Люди гибли на глазах и тонули. Чухрай был слаб, и близкий друг, Павел Кирмас, надел на него пояс с пустыми флягами, державшими его, как плавательные пузыри. Они и спасли его» (Там же).

Дивизию вывели под Тамбов на переформирование (в ней осталось не больше 240 человек), но вскоре Чухрай вновь оказался на Сталинградском фронте. «Армия Паулюса к тому времени была уже окружена. Солдат выгрузили на станции Котлубань и приказали совершить марш-бросок на семьдесят километров. Для скорости выдали лыжи. Этот поход проходил через казачьи станицы, враждебно настроенные к советской власти. Стояли морозы, время от времени поднималась метель. Как всегда, бойцов плохо экипировали, не хватало валенок, и обмороженных было не меньше, чем раненых. Чухрай тоже отморозил ноги и до конца жизни чувствовал боли…

В станице Краснодонской, во время очередного артналёта, буквально сметавшего людей с лица земли, он был тяжело ранен — в третий раз. Осколок снаряда угодил около правой лопатки и проник в лёгкое. Вновь началось хождение по медсанбатам и госпиталям, на этот раз мучительно долгое. Из фронтового госпиталя, размещённого в сельской школе, где раненые лежали на полу, на соломе, его отправили в Котлубань, где было ничуть не лучше. Здесь его поместили в палату для умирающих, так называемую доходиловку: все его соседи постепенно умерли. Умер бы и он, если б не подал голос и не попросился в другой госпиталь.

В другой госпиталь его везли на «студебеккере», который, столкнувшись с другой машиной, перевернулся на снежной дороге. Больше половины раненых и водитель погибли. Его подобрали солдаты, проходящие мимо, и на попутке отправили в Красноармейск. Здесь было более комфортно, но хирурга, способного сделать операцию, здесь не было. Между тем рана оставалась опасной. Когда Чухрай чуть-чуть оправился и даже попробовал ходить, врач посоветовал ему попытаться сесть на попутку и ехать в Ленинск. Это было уже за Волгой. Но и в Ленинске не оказалось хирурга, и он с трудом поковылял с группой других раненых на станцию, откуда в тыл уходил санитарный эшелон.

Станция была не близко, и он не дошёл до неё, потерял сознание. Его, полузамёрзшего, подобрали две деревенские девчушки, довезли на детских санках до поезда и помогли втиснуться в «телячий» вагон. Рана болела. Соседи посоветовали ему сойти в Воронеже и пересесть в поезд, идущий за Урал. Он решил во что бы то ни стало попасть в Челябинск, мимо которого проезжал поезд: недалеко от Челябинска в городе Кургане отыскалась его мать. Челябинск был далеко от фронта. В госпитале ему сразу сделали операцию, он воскрес, стал читать, понемногу двигаться». (Там же, с. 12-13).

После госпиталя, пройдя комиссию, Чухрай получил справку, что ограниченно годен к воинской службе. Служба в тылу была не для него – не выдержал и сбежал, вновь оказался на фронте. «Их привезли на левобережную Украину, где подготовили большой десант в тыл врага — за Днепр… По мнению историков, то была самая мрачная страница битвы за Днепр. Как всегда, наскоро задуманная операция была ещё и скверно исполнена. Если бы десант был высажен хотя бы на пару дней раньше, он мог бы оказать серьёзное влияние на ход всей битвы.

Немецких войск на Букринском выступе не было, однако именно за два дня противник резко и мощно выдвинулся к плацдарму, и четыре тысячи отборных десантников были сброшены буквально на голову немцев. Было очевидно, что немецкая разведка успела предупредить своё командование о высадке. Наша же, для которой совершенно не составляло труда заметить выдвижение немецких войск, попросту не имела права голоса и фактически бездействовала. Почти весь десант был уничтожен. Лишь нескольким сотням — если не десяткам — солдат удалось, уцелев, партизански пробиться из окружения, потеряв при этом едва ли не каждого второго, — одним из таких «счастливцев» был Чухрай.

Выйдя из окружения, Чухрай оставался ещё какое-то время на узле связи: надо было принимать сообщения тех, кто ещё не пробился к своим и у кого была радиостанция. После чего группе вышедших из окружения приказали отправляться в Москву, в штаб воздушно-десантных войск. В штабе их встретили неприветливо — считали всех участников операции виновными за провал. Но после двухнедельного молчания неожиданно вызвали группу в штаб и стали награждать. Чухрай получил орден Красной Звезды — лейтенантский орден, единственный орден, которого он был удостоен за войну. За все боевые ранения, за всё геройство…»

***

Режиссёрским дебютом Г. Чухрая стал фильм «Сорок первый» о событиях Гражданской войны. Какие фильмы о войне мог создать человек такой судьбы, как Григорий Наумович Чухрай? Конечно, прежде всего, правдивые. Безусловно, многое зависело и от таланта… Фильм «Баллада о солдате» — лирическая драма — был снят им на киностудии «Мосфильм».

Начался съемочный период с больницы. На третий день, работая над эпизодом, где Алексей мечется по шоссе, пытаясь остановить какой-нибудь грузовик, режиссер был сбит машиной и с тяжелым множественным переломом костей четыре месяца пролежал в гипсе. За это время актеры разбрелись по другим картинам, у режиссера снизился творческий накал, минутами хотелось начать что-нибудь другое. Казалось невозможным вторично взять трудный разбег. Но, выйдя из больницы, отбросив костыли, Чухрай все же стал упрямо сколачивать рассыпавшийся коллектив и — поистине, нет худа без добра! — нашел других, гораздо более достоверных исполнителей на две главные роли. Работа, наконец, заладилась.

Действие картины происходит во время Великой Отечественной войны, в 1942-м г. Главный герой, 19-летний солдат Алексей Скворцов (Владимир Ивашов) совершает подвиг. Воспользовавшись случайно попавшимся ему на глаза противотанковым ружьём, Алёша, как сам считает, «со страху» подбил два вражеских танка.

Молодому герою полагается награда. Бойца вызывают в командный блиндаж и обещают ему орден, но вчерашний школьник, почти мальчишка со светлым лицом и детским ясным взглядом отказывается от почетной награды и просит взамен отпустить его в краткосрочный отпуск — повидаться с матерью. И вот перед Алексеем лежит дорога на родину, в свое село. Ему предстоит несколько дней в пути к дому и несколько дней без войны…

В этой войне тыл — тот же фронт. И не только в тягчайшую меру труда, не уступающего труду солдата. Алексей, казалось бы, удаляется от линии фронта, от войны, а война догоняет его на каждом шагу, и почти у порога родного села обрушивается варварской бомбежкой поезда, сталкивает лицом к лицу со страданиями мирного населения — женщин, детей, стариков, заставляет постигнуть всю ярость унижения, бессилия человека перед наглым, невидимым, безнаказанным врагом.

Фильм лишён всякой пафосности, поступкам героев хочется верить, всё время надеешься на счастливый финал… Фильм покоряет своей добротой, искренностью и человечностью. Эшелоны по пути в тыл двигаются не так быстро как к фронту, мелькают станции, Алёша встречается с людьми… По пути в родную деревню он помогает девушке спрятаться в вагоне и проехать до нужной ей станции. Эта девушка, Шура (Жанна Прохоренко), останется его первой и единственной любовью на всю короткую жизнь до конца. Расставания и потери — круговерть событий, подхватила солдата в тылу.

В «Балладе о солдате» есть замечательный эпизод с одноногим фронтовиком (Евгений Урбанский). Калека, молодой парень, попутчик героя, не верит, что жена будет рада его приезду («Мы и до войны-то ссорились») — и, растравленный думами, вдруг решает не возвращаться к ней. Он явно хочет, чтоб герой отговаривал его, уговаривал. Искал слова утешения. Но герой лишь сочувственно и немного растерянно молчит. И только женщина за почтовой стойкой, принимающая телеграмму калеки, встав с места, повторяет: «Это подло так думать, подло, подло! Подло! Подло!» И столько невысказанной горести за этим долбёжным «подло!», что калека мнёт телеграмму — была-не была! И едет домой.

Ожесточась, он готов забыть все хорошее, что было в их жизни. Артист не наигрывает страдания, только каменеет от безнадежности. Тяжесть беды ощущается по тем усилиям воли, которые затрачивает этот крепкий, закаленный боями человек, чтобы не выдать себя, не закричать, не завыть. Он ловит на себе взгляд Алеши. Сочувствие юноши ранит его, как острый нож. Откуда этот мальчишка, зачем навязался? Он гонит парня от себя, но, спохватившись, произносит формальное, пустое: «Спасибо», весь прикованный мыслями к своей катастрофе. Закуривают. Инвалид курит жадно, короткими затяжками, будто последний раз в жизни. Окурок отброшен: все кончено!

И вот стоит на опустевшем перроне на костылях, одиноко и потерянно — куда ж теперь? — как вдруг молодая красивая женщина стремительно бежит к нему и, обхватив осторожно, приникает к потрёпанной грязной шинели. Вернулся! А потом они идут рядом, и женщина неловко старается попасть в шаг, суетливо приостанавливается, не зная, с какой стороны удобнее поддержать мужа… Просто любовь?! Как будто так, но в этом эпизоде, как и во всём фильме, столько проникновенной печальной правды – и в этой неброской (словно застенчивой) игре актёров, и в этой буднично-серой суете перрона, и в этом крике, взрывающем тишину вокзала — что естеством ощущаешь, как непроста эта любовь, как непроста жизнь.

Как-то работая над сценарием, Чухрай спросил свою жену Ирину, что было бы для неё самым лучшим подарком во время войны? И простым и полезным? Она подумала и сказала: «Мыло!» Этот эпизод — один из самых важных в дорожной «одиссее» Алёши. Мыло, которое вручили герою встречные бойцы и на которое скуповатый старшина не сразу расщедрился, — подарок жене одного из солдат, земляка Алёши… Война убивает, война калечит тело и отнимает будущее, война вторгается в интимнейшие человеческие связи, разрывает, мучительно запутывает их. Фильм ведет нас по развалинам домов и приводит на развалины семьи.

Вместе со своей невольной попутчицей Алексей спешит найти в городе адрес жены солдата, стучит в дверь. Ему открывает молодая красивая женщина и, впустив его, в растерянности принимает подарок. А на стуле в столовой — мужской пиджак, а в соседней комнате — мужской голос, а на столе у женщины — хорошая еда и комфортная обстановка в доме. Алёша праведно и безжалостно реагирует на нежданную ситуацию: отнимает мыло и, отыскав больного отца земляка-солдата, вручает подарок ему. Для Алёши нет цены этому простому дешевому мылу.

Так случается, что у Алёши Скворцова остаётся всего несколько минут для встречи с матерью. Их свидание было совсем коротким. «Простите, мама…» — «Не пущу!» — «Я вернусь, мама!». Но он не вернулся… Молодой солдат Алексей Скворцов «мог бы стать замечательным гражданином. Он мог бы строить или украшать землю садами. Но он был и навечно останется в памяти нашей солдатом. Русским солдатом», — звучат с экрана завершающие «балладу» слова автора.

Фильм о патриотизме и солдатском долге, о первой любви и верности, это правдивый рассказ автора о войне. Самое драматичное в его рассказе — не только тягостные перепутья военных дорог, но личные комментарии автора, которые то вольно, то невольно вуалируют кричащие противоречия войны. Те самые, которые прикрыла собою Победа.

Светлой памяти погибших в Великой Отечественной войне, миллионам наших соотечественников, таких как Алеша Скворцов, посвятил Григорий Чухрай свой киношедевр. Картина снята в 1959 г., но и поныне остается лучшим произведением мастера. Фильм вошёл в золотой фонд кинематографа, с триумфом обойдя экраны многих стран мира. Этот великий фильм посмотрели десятки миллионов зрителей, он номинировался на премию Оскар в США, на Золотую пальмовую ветвь в Каннах, получил премию Британской киноакадемии и много других престижных наград.

«Герой «Баллады о солдате» — простой мальчик, вежливый и скромный, с хорошим чистым лицом и грамотной речью, был той же породы, что и Чухрай, а заодно и Семён Гудзенко, и Булат Окуджава, и Александр Межиров, и недавно умерший старший Тодоровский, и старший Бондарчук, и Юрий Никулин… и мой старший брат, погибший где-то под Белгородом. Они все были солдатами — только иногда лейтенантами. Ну, ясно, это было не единственное поколение, вынесшее войну, но именно им, уцелевшим «Серёжкам с Малой Бронной и Витькам с Моховой», выпало потом в стихах и в прозе, в песнях и в фильмах разрушить миф о войне, которым они когда-то жили вместе с героями любимых произведений. Нужна была оттепель, чтобы возник на экране такой солдат». ( М. Кушниров «Всегда ли на войне как на войне?», журнал «Родина», № 7 2013 г., с. 65).

продолжение