Император Александр предвидел, что его союз с Наполеоном раздосадует дворянство, духовенство и купечество России, но не ожидал от них такого взрыва недовольства. Повсеместный ропот приводил к заговорщическим толкам, которые начались сразу после Тильзита и не смолкали вплоть до 1812 г. Преданный Александру Новосильцев Н.Н. уже в Тильзите заявил: «Государь, я должен вам напомнить о судьбе вашего отца». Позднее о том же напомнит ему граф Толстой П.А., один из «цареубийц» 1801 г.: «Берегитесь, государь! Вы кончите, как ваш отец!» Эти двое предупреждали из благих побуждений открыто. Другие сговаривались тайно, вынашивая планы «постричь императора в монахи».

Во главе оппозиции тильзитскому курсу стояла мать Александра — вдовствующая императрица Мария Федоровна, что до крайности осложняло его положение, ибо он привык относиться к матери по-сыновьи почтительно и поэтому вынужден был объясняться, как бы оправдываться перед ней в своем поведении, чего не допускал после смерти отца в отношениях с кем бы то ни было, кроме, может быть, еще любимой сестры Екатерины Павловны.

Александр I, конечно, учитывал, что внешняя политика Романовых традиционно ориентировалась на австрийских Габсбургов и прусских Гогенцоллернов. Изменять этой политике Александр не собирался, однако он провидел дальше и глубже не только своей матери, но и царедворцев, дипломатов, министров временную необходимость для России тильзитского курса. Это видно из его сентябрьского 1808 г. обмена письмами с Марией Федоровной.

Мать-императрица как бы от имени оппозиции направила императору письмо, напоминающее обвинительный акт против его союза с «кровожадным тираном» Наполеоном. Предупредив, что царя уже считают «приказчиком Наполеона» и что от него отвернется русский народ, после чего Александр потеряет «империю и семью», она заключала: «Вы ошибаетесь и даже преступным образом».

В ответном письме Александр с необычайной для него откровенностью и с вероятным расчетом на то, что письмо прочтут, кроме адресата, другие оппозиционеры, изложил свою позицию. Пока Франция обладает военным превосходством, разъяснял император, Россия должна поддерживать «хорошие отношения с этим страшным колоссом, с этим врагом», должна «примкнуть на некоторое время» к нему в качестве союзника и под прикрытием союзного договора «увеличивать свои средства и силы», готовиться «среди глубочайшей тишины» к новой борьбе при более выгодном для России соотношении сил.

Уверенный в том, что только такой курс позволит России в худшем случае ничего не потерять, а в лучшем все приобрести, Александр сообразно с ним переставил людей в правительстве и даже в собственном окружении. Он отстранил в тень всех своих «молодых друзей», уволив с министерских постов Чарторыйского А.А. и Кочубея В.П., спровадив за границу Новосильцева Н.Н. и вынудив перейти на военную службу Строганова П.А. Их место возле царя заняли канцлер Румянцев Н.П., государственный секретарь Сперанский М.М., бывший президент Коллегии иностранных дел Куракин А.Б. 13 января 1808 г. Аракчеев А.А. был назначен военным министром Российской империи. При этом Александр выказывал верх благоволения к послам Наполеона.

Государь рассчитывал, что оппозиция тильзитскому курсу внутри России ослабеет, когда оппозиционеры поймут (хотя бы из его письма к Марии Федоровне) и, главное, увидят, кто он по отношению к Наполеону — не приказчик, а равноправный временный партнер. Зато, с другой стороны, своей предупредительностью к французским послам, как бы в укор собственному двору, он дезориентировал Наполеона, отводил от себя его подозрения и продлевал выгодную для России иллюзию «хороших отношений» с Францией.

Разумеется, положение Александра было не вполне устойчивым, и он рисковал стать жертвой заговора (со временем, правда, все меньше) вплоть до 1812 г. Не только отец, но и дед, Петр III, тоже павший от рук заговорщиков, навещали его в кошмарных видениях. Трудно было ему руководить империей так, чтобы сохранять респект перед собственным двором и не терять доверия Наполеона. В этом он полагался не только на себя самого и преданных ему сотрудников, но также и на популярность своей личности в народе.

Всенародную верноподданническую любовь к себе Александр буквально осязал всегда и везде в России, где бы он ни был. Так, в трудные для него декабрьские дни 1809 г., когда дворянская оппозиция роптала против его новых шагов — и эрфуртских встреч с Наполеоном, и участия на стороне Наполеона в недавней войне с Австрией, и возвышения Сперанского М.М., — простой люд восторженно встретил его приезд в Москву. «С большим затруднением ехал Александр среди толпы: народ целовал его ноги, платье и даже лошадь его; многие стирали платками пот с лошади и говорили: «Мы детям, внукам и правнукам оставим это на память».

Эта народная любовь льстила тщеславию Александра и придавала ему уверенность в себе. Главным же образом он уповал в то трудное время на такие свои достоинства, как обаяние и лицедейство. Удары судьбы под Аустерлицем и Фридландом, тяжкий крест Тильзита потрясли, но не сломили, а закалили его. Он как бы заматерел в том своем качестве, которое очень верно, хотя и зло, определил Пушкин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин.

Через пять месяцев после Тильзитского мира Александру I исполнилось 30 лет. Он выглядел тогда почти как идеальный «красавец-мужчина». Высокий, стройный, эффектно принимавший заранее отрепетированные перед зеркалом позы античных статуй, всегда щегольски и со вкусом одетый, умилявший окружающих изяществом манер, джентльменски выдержанный и галантный, с чарующей улыбкой на лице, и в зрелые годы юношески прелестном, с добрыми голубыми глазами — он был, по выражению Сперанского М.М., «сущий прельститель».

Родные и близкие звали его: «notre ange» (наш ангел). Слегка портили ангельское обличье царя лишь ранняя глухота и смолоду уже обозначившаяся лысина, которая всю жизнь удручала его, как бельмо в глазу. С чисто внешним обаянием Александра, казалось, вполне гармонировали достоинства его ума и сердца: рассудительность, доброта, благородство. Даже трезвомыслящая мадам Ж. де Сталь была совершенно покорена им и заявила ему при встрече: «Государь, ваш характер есть конституция для вашей империи, а ваша совесть — ее гарантия».

«Прельщая» окружающих, Александр редко сближался с ними и едва ли был способен на глубокое чувство, личную симпатию к кому бы то ни было, кроме Аракчеева. Круг его друзей был узок. Долгоруков П.П. скоропостижно умер 12 декабря 1806 г., в день рождения царя. С «молодыми друзьями» по Негласному комитету Александр разошелся после Тильзита. Голицын А.Н. и Волконский П.М. служили для него лишь контрастным дополнением к Аракчееву. Сперанского, как, впрочем, и Румянцева Н.П., Барклая де Толли М.Б., Чичагова П.В., Нессельроде К.В., он ценил, но допускал с ними только деловое общение.

Даже в царской семье, где он как государь и «notre ange» был общим кумиром, Александр держался так, что о нем говорили: «светит да не греет», — и никому из родных (опять-таки за одним исключением) не выказывал нежных чувств. Зато сестру Екатерину Павловну, умницу и красавицу, хотя и для женщины излишне «мужественную», «смесь Петра Великого с Екатериной II и Александром I», как говорили о ней при дворе, — эту свою сестру Александр любил…

Герцен А.И. в «Былом и думах» заметил, что Александр I «страстно любил…  всех женщин, кроме своей жены». Это верно, если под страстной любовью царя разуметь именно его восхищение женской красотой, которое побуждало его ухаживать, кокетничать, даже бегать на свидания в частные дома, но без видимых последствий для его избранниц. В числе предметов этой связи кого только не было! — и прусская королева Луиза, и баденская принцесса Стефания (племянница Жозефины Богарне), и княгиня Багратион Е.П. (вдова героя войны 1812 г.), и генеральша Керн А.П. (воспетая Пушкиным как «гений чистой красоты»), и многие другие. Одна из них сумела привязать Александра I к себе на 15 лет.

Это была Мария Антоновна Нарышкина. Мария Антоновна родилась 2 февраля 1779 г. В 1795 г. она была выдана замуж за Нарышкина и появилась при петербургском дворе, где сразу была признана «самой красивой женщиной». Очевидцы в один голос изумлялись ее «красоте, до того совершенной, что она казалась неестественною, невозможною», тем более что Нарышкина была скромна в одежде и выделялась «среди ослепительных нарядов…  лишь собственными прелестями».

Александр I сблизился с Нарышкиной в год своего воцарения, прижил от нее двух дочерей (Софью и Зинаиду) и не порывал с нею до 1815 г., хотя государственные, военные, да и амурные дела с другими женщинами подолгу отвлекали его от возлюбленной. В трудные для себя дни он искал душевной опоры и утешения не у жены, не у матери и даже не у любимой сестры Екатерины, а у Нарышкиной.

А. Валлоттон метко определил, что «у Александра было три страсти: парадомания, Мария Нарышкина и дипломатия». Мужчин Александр очаровывал не меньше, чем женщин. Лишь единицы могли разглядеть в нем наряду с хорошим — дурное, причем удивлялись диалектическому единству противоположностей в его облике. Рыцарски благородный и великодушный, «упрямый, как лошак», по выражению Наполеона, и «нервный, как беременная женщина» (выражение Чарторыйского А.А.), царь «представлял собой странное сочетание мужских достоинств и женских слабостей».

С одной стороны, он мог твердо, рискуя стать жертвой заговора, блюсти в 1807- 1811 гг. формальный союз с Наполеоном, вопреки дворянской оппозиции, толкавшей его к разрыву, а в 1812 г., наоборот, столь же твердо сопротивляться агрессии Наполеона, наперекор той же оппозиции, склонявшей его к миру, т. е. мог действовать как мудрый и мужественный государь. С другой стороны, он же был мелочным, подозрительным и злопамятным, как провинциальная кумушка.

Определяющей чертой натуры Александра I с малолетства и до конца дней оставалось двуличие. Оно позволяло ему изъявлять дружеские чувства одновременно Наполеону, Францу I и Фридриху Вильгельму III, работать с Аракчеевым и Сперанским, задушевно общаться с просвещенным Карамзиным Н.М. и фанатиком-изувером архимандритом Фотием, а главное, скрывать от людей, будь то друзья или враги, свои истинные чувства и мысли. Понять его было очень трудно, обмануть — почти невозможно.

Личные качества Александра I налагали свою печать на политику, как внутреннюю, так и внешнюю. Наполеон требовал от Александра соблюдать континентальную блокаду; Александр же сделать это просто не мог. Закрыть все свои порты от англичан было бы для России экономически гибельно. Поэтому государь дозволял российским дворянам и купцам втихомолку, контрабандно торговать с Англией.

Раздражаясь нарушением со стороны Александра статьи Тильзитского договора о континентальной блокаде, Наполеон, в свою очередь, нарушал другую статью — об эвакуации своих войск из Пруссии. Все это накапливало недоверие в отношениях между союзниками и мешало им договориться также и по вопросам о Польше, германских и дунайских княжествах, средиземноморских островах.

Дружба Романовых с Габсбургами подверглась тяжкому испытанию летом 1809 г., когда Австрия начала войну против Наполеона с намерением взять реванш за 1805 год, а Россия по букве ст. 1-й Тильзитского договора должна была «действовать» сообща с Францией. Однако только к концу второго месяца войны, когда Наполеон, одержав ряд побед над австрийцами, уже занял Вену, русский корпус под начальством кн. Голицына С.Ф. вступил на территорию Австрии. Александр I с удовлетворением написал государственному канцлеру Румянцеву Н.П.: «Мы должны радоваться, что не слишком способствовали делу уничтожения австрийской армии».

Наполеон, тем не менее, наградил Александра за «участие» в разгроме Австрии, передав России часть австрийской Галиции с населением в 400 тыс. человек. Петербургский двор расценил этот жест «корсиканца» как оскорбительную для Александра подачку. О царе злословили: «Наполеон осрамил его, дав ему из земель, отнятых у Австрии, не какую-нибудь область, а 400 тыс. душ, как бывало у нас цари награждали своих клевретов».

Сам Александр больше переживал другое: как бы не пострадала дружба с Габсбургами. Он с «огромным удовольствием» ответил на письменные заверения Франца I от 26 октября 1809 г. «в искренней дружбе» такими же заверениями и добавил: «Меня крайне огорчало то, что давние отношения между нашими монархиями были прерваны войной, в которой я должен был принять участие в качестве союзника…»

В условиях разорительных войн с Наполеоном (хотя и частично оплаченных английским золотом) Александр, не в пример отцу своему и бабке, стал экономить национальные средства. Он не только прекратил раздачу крепостных крестьян, но и урезал на 4 млн. руб. содержание царского двора, сократив при этом штат придворных. Сам, будучи «величеством» и щеголем, Александр не любил бесполезную роскошь, считал лишними чисто придворные должности и презрительно называл тех царедворцев, которые не имели другой службы, «полотерами». В результате, при нем, как иронически заметил академик Пыпин А.Н., «величие» двора упало, дав великосветской фронде лишний повод для ропота.

Став императором, Наполеон всё время не переставал думать о наследнике. Для Наполеона важно было породниться не только с великой державой, но и с наиболее авторитетной, веками освященной династией. В Европе тогда были три такие династии: прусские Гогенцоллерны, австрийские Габсбурги и российские Романовы.

Из них Романовы были не просто сильнее, а ближе к Бонапартам как союзники, причем их союз уже был подкреплен двумя браками: в 1806 г. племянница Жозефины Стефания Богарне вышла замуж за наследного принца Баденского, брата императрицы Елизаветы Алексеевны, а в 1807 г. Жером Бонапарт женился на принцессе Екатерине Вюртембергской, двоюродной сестре Александра. Наполеон и Александр обменялись тогда по этому случаю поздравлениями.

Выбор невесты Наполеон начал с Романовых. В Эрфурте, еще до решительного объяснения со своей первой женой Жозефиной, он через Талейрана зондировал возможность своей женитьбы на вел. княжне Екатерине Павловне, которую годом ранее, в Тильзите, Александр сам предлагал выдать за Жерома Бонапарта. Теперь, однако, царь любезно уклонился от положительного ответа, а Екатерина Павловна заявила: «Я скорее пойду замуж за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца», — и срочно, уже через восемь дней по возвращении Александра из Эрфурта, была помолвлена… с немецким принцем Георгом Ольденбургским…

Сразу после развода с Жозефиной, Наполеон поручил Коленкуру официально просить у царя руки другой его сестры — Анны Павловны. Коленкур сделал это 16 декабря 1809 г. Александр ответил, что если бы решение зависело от него, он «сказал бы «да», не выходя из кабинета», но поскольку судьбою его сестер распоряжается мать-императрица, надо запросить ее мнение, на что уйдет 10 дней. Мария Федоровна обдумывала свой ответ почти четыре раза по 10 дней. 23 января 1810 г. Александр сообщил Коленкуру, что императрица согласна на брак Анны Павловны с Наполеоном, но, по молодости невесты (ей шел только шестнадцатый год), не раньше как через два года. Такое согласие было равнозначно отказу.

Видимо Александр I здесь попросту «спрятался за мать»: одно его слово «решило бы все», если бы он сам хотел породниться с Наполеоном. Одновременно государь прекрасно понимал, что при резко враждебном отношении его матери и всего русского общества к Наполеону брак его сестры был фактически невозможен…

Статья написана по материалам книги Троицкий Н.А. «Александр I и Наполеон», М., «Высшая школа», 1994 г., с. 129-185.