Когда в войне случают­ся поражения, их легче и проще всего объяснять «изменой», и история дала тому немало примеров. А где свершается черное дело, там, конечно, должны кишеть «шпи­оны». Мясоедовщина в годы Первой мировой войны — символ измены, будто бы свившей свое гнездо в самых верхах Петрограда.

Жандармский генерал Спиридович А.И., десять лет возглавлявший охрану дворца, считал, что «дело» Мясоедова сыграло не меньшую роль в падении царского режима, чем убийство Распутина. Началось все это еще до войны. Полковник Мясоедов С.Н. был старшим жандармским офицером на пограничной станции Вержблово.

Он исправно нес службу, ловил революционеров и умел угодить важным лицам, часто проезжавшим станцию. Его облас­кал и одарил Николай II, другой император Вильгельм II, приглашал русского полковника в охотничье имение, находившееся поблизости у русской границы, и даже подарил свой портрет с автографом. Потомственный дворянин Мясоедов, понятно, имел несравненные качества царедворца и, что удивительно, — страсть к наживе не очень респектабельными путями, особенно контра­банде.

Успехам Мясоедова на этом поприще позавидовали чины со­перничающего ведомства — охранки. Они попытались подсидеть жандармского полковника, подсунув в партию контрабанды оружие и листовки. Предупрежденные пограничники задержали контрабандистов, их предали суду, надеясь взвалить вину на Мясоедова. Он, однако, явился в суд свидетелем и разоблачил провокаторов.

Вышел изрядный скандал, запачкавший охранку и жандармерию. Подсудимых оправдали, а Мясоедова за неу­местную правдивость выгнали со службы. Охранка затаила на него страшную злобу, ибо Мясоедов нарушил, как говорил гла­ва департамента полиции Белецкий С.И., железное правило: «Розыскные офицеры в смысле выдачи сотрудников были вос­питаны в том, что эта тайна должна умереть вместе с ними, они не могли ее открыть. Они были наказаны примером» — судьбой Мясоедова.

Несмотря на заступничество высоких лиц, в том числе «вдов­ствующей императрицы» — матери Николая II, Мясоедов остал­ся не у дел. Он безуспешно пытался заняться коммерцией, свя­завшись с группой дельцов с немецкими фамилиями. Тут отстав­ному полковнику повезло: его жена познакомилась с супругой Сухомлинова, а затем военному министру представили эксжандарма.

Донельзя похожие — легкомысленные жено- и жизнелю­бы — они понравились друг другу, и осенью 1911 года Сухомли­нов добился у царя разрешения взять Мясоедова на службу. Пол­ковник был восстановлен в корпусе жандармов, и министр по­ручил ему учредить нечто вроде личной контрразведки в армии.

Не прошло и полгода, как над Мясоедовым разразилась гроза. «Генерал Отлетаев», как звали Сухомлинова, случился в очеред­ном отъезде, а в военное министерство пришло письмо от мини­стра внутренних дел о Мясоедове, который через цепочку фирм будто бы связан с кем-то, замеченным в шпионаже… Так было произнесено страшное слово «шпион».

Письмо попало в руки помощника Сухомлинова Поливанова, уже тогда метившего на кресло своего шефа. Он помчался к Гуч­кову поделиться волнительным известием — есть материал против военного министра, а с ним лидер октябристов уже вел борьбу… Вместе с редактором «Вечернего Времени» Б. Сувориным Гучков в апреле 1912 года пустил в русскую печать разоблачительные ста­тьи под броскими заголовками: «Кошмар», «Кто заведует в Рос­сии военной контрразведкой».

Действительно, ужас — шпион во главе организации, созданной для борьбы со шпионами. Конеч­но, Мясоедов для Гучкова был поводом, он целил в военного министра, сделав 3 мая сенсационное заявление: «Циничная бес­принципность, глубокое нравственное безразличие, ветреное лег­комыслие, в связи с материальной стесненностью и необходи­мостью прибегать к нечистоплотным услугам разных проходим­цев, и, наконец, женское влияние, которое цепко держало Су­хомлинова в рабстве, — все это делало его легкой добычей лов­ких людей… Русский военный министр — в руках банды прохо­димцев и шпионов… Я решил бороться и довести дело до кон­ца».

Решил довести дело до конца и Мясоедов. Он вызвал на дуэль Суворина, тот отказался. Полковник отпустил ему несколько увесистых затрещин и с тем же предложением отправился к Гуч­кову, который не мог упустить случай прославиться. Они стреля­лись. Гучков получил царапину и великую славу. Когда он с ру­кой на перевязи появился в Таврическом дворце, Дума устроила ему бурную овацию. Мясоедову пришлось уйти в отставку.

Он взывал о справедливости, требовал отмести клевету, подал на Гучкова и Суворина в суд. Дело замяли, в газетах прошли опро­вержения, а расследования военно-судного управления, военного министерства и министерства внутренних дел доказали, что на Мясоедова возведен поклеп. О чем официально объявили и в Ду­ме. С Сухомлиновым Мясоедов рассорился, полагая, что ми­нистр, по горло сытый скандалами, не сделал всего для защиты душевного друга.

С началом войны Мясоедов обычным порядком (Сухомлинов здесь ни при чем) пошел в армию и оказался в знакомых мес­тах он занимался войсковой разведкой в Восточной Пруссии, работал очень хорошо, «ободрял примером» под огнем сол­дат и, верный старой привычке, тащил из брошенных домов «трофеи», сущие пустяки. Но вокруг него снова завязался клу­бок интриг — приятель Гучкова Ренненкампф, подозревая в чем-то полковника, приставил к нему агентов. В феврале 1915 года случилось несчастье — гибель 20-го корпуса в Августовских лесах, отход 10-й армии. Ставка разгневанно искала виновников.

В это время из немецкого плена явился некий подпоручик Колаковский. Он поведал удивительную историю — согласился де быть немецким шпионом, чтобы добиться освобождения. Подпоручик плел несуразицу, которой не придали бы значения, если бы в его показаниях не мелькнуло имя Мясоедова (по воле Колаковского или по внушению — неизвестно). Николаю Нико­лаевичу доложил об этом, и он распорядился немедленно судить Мясоедова.

Еще бы! Попался человек ненавистного Сухомлино­ва. Мясоедова схватили, арестовали еще 19 человек, не сделав изъятия для его жены, и стремительно раскрутили дело о «шпио­наже», которое ничем не подтверждалось. Единственного «сви­детеля» Колаковского надежно спрятали, и он нигде не появлял­ся.

Когда 18 марта 1915 года в Варшавской цитадели собрался суд, исход был предрешен — Верховный Главнокомандующий уже распорядился «повесить», не дожидаясь утверждения им приговора.

Мясоедову С.Н. голословно инкриминировалась передача в течение многих лет до войны «самых секретных сведений» германским агентам. Судей не заботило, что не было названо ни од­ного имени, как и то, что все это было признано клеветой еще до войны. На суде фигурировала справка о расположении частей 10-й армии в январе 1915 года.

Она была дана Мясоедову офи­циально перед поездкой по фронтовой линии, что он и объяснил. Подсудимый, естественно, не признал себя виновным в предъяв­ленном обвинении в «шпионаже», согласившись только с одним пунктом обвинительного акта — мародерство, пояснив, брал с ведома начальства и не один – «все берут».

Приговор — повесить — чудовищной горой свалился на пятиде­сятилетнего полковника. Он дико закричал, требуя фактов, ули­чающих его в шпионаже. Охрана уволокла его в одиночку, явил­ся священник для совершения таинств исповеди и причастия. Мясоедов, человек опытный, только взглянув на кислую физио­номию попа, понял, что петля уже намылена. (Было решено по­весить его через два часа после вынесения приговора).

Полков­ник, который при всех своих отрицательных качествах не был трусом, сохранил присутствие духа. Он набросал телеграмму же­не и дочери: «Клянусь, что невиновен, умоляй Сухомлиновых спасти, просите государя императора помиловать» и попросился в туалет. Там, сломав пенсне, он нанес стеклом глубокий порез в области сонной артерии. Вероятно, он надеялся потянуть время.

Но палачи торопились. Нарушив элементарные законы в суде, они не стали возиться с раненым. Истекающего кровью Мясоедова на руках отнесли в камеру, кое-как перевязали, подтащили к виселице и вздернули. Приговор пошел по телеграфу на ут­верждение Николаю Николаевичу после казни. По «делу» вздернули еще нескольких человек, кое-кто угодил на каторгу. В Ставке торжествовали – «шпионы» изобличены.

Генералы проявили поразительную близорукость — они не по­нимали, что казнью Мясоедова и других сами дали основания го­ворить о том, что в штабах окопались «изменники». Сплетни о «немецком золоте» получили реальное подтверждение — помни о судьбе Мясоедова!

Преследуя свою узкую цель — как-то оправ­дать поражения и нанести удар ненавистному Сухомлинову, ге­нералитет потряс самые основы доверия к режиму. Максималь­ную выгоду из случившегося извлекли Гучков и конечно, «об­щественность». Гучков сдержанно торжествовал, скорбно зака­тывал глаза и внушал, что если он оказался прав в 1912 году, выйдя к барьеру против «шпиона», то вдвойне прав теперь, в разгар войны, утверждая, что власти достойна только «общест­венность».

При написании статьи были использованы материалы книги Николая Яковлева «1 августа 1914», М., «Москвитянин», 1993 г., с. 152-157.