В начале 50-х годов XIX века осложнилась ситуация, связан­ная с восточным вопросом. Причиной конфликта явились пробле­мы, связанные с торговлей на Ближнем Востоке, за которую боро­лись Россия, Франция и Англия. Турция, в свою очередь, рассчитывала на реванш за поражение в войнах с Россией. Не хотела упустить своего шанса и Австрия, которая стремилась расши­рить сферу своего влияния на турецкие владения на Балканах.

Прямым поводом к развязыванию войны 1853-1856 гг. стал старый кон­фликт между православной и католической церковью за право контроля над святыми для христиан местами в Палестине. В 1850 г. в Палестине произошел конфликт между пра­вославным и католическим духовенством. Речь шла о том, кто будет блюстителем особо чтимых храмов в Иерусалиме и Вифлееме. Палестина тогда входила в состав Османской империи. Под давлением президента Франции Луи-Наполе­она Бонапарта султан решил вопрос в пользу католиков. Это вызвало недовольство в Петербурге.

Спор из-за палестинских святынь сыграл роль детонатора в давно назревшем европейском конфликте. Это было время медленного распада 400-летней Османской империи и фор­мирования новых империй — Британской, Французской и Российской. Конфликтная ситуация накалилась до предела в июне 1853 г., когда Россия разорвала дипломатические отношения с Турцией и оккупировала дунайские княжества. В ответ на действия России турецкий султан 4 октября 1853 г. объ­явил ей войну.

В ходе Крымской войны выделяются два этапа. Первый — это собственно русско-турецкая кампания на Дунайском фронте, ко­торая велась с ноября 1853 года по апрель 1854 года. Второй этап охватывает время с апреля 1854 по февраль 1856 года и связан с англо-французской интервенцией в Крым и боевыми действиями на кавказском фронте.

С сентября 1854 г. на втором этапе Крымской войны развернулись основные боевые действия за Крым. Ошибки русского командования позволили десанту союзни­ков успешно провести высадку в Крыму и 8 сентября нанести российским войскам поражение в районе реки Альмы и осадить Севастополь.

Оборона Севастополя под руководством адмиралов Корнилова В.А., Нахимова П.С. и Истомина В.И. продолжалась 349 дней силами гарнизона и флотскими экипажами. Против 75-ты­сячного севастопольского гарнизона стояла 170-тысячная ар­мия союзников. С марта по август 1855 г. город был подвергнут пяти массированным бомбардировкам, каждая из которых продолжалась до 10 дней. В результате чего была практически уничтоже­на часть Севастополя — Корабельная сторона.

Память о героической обороне Се­вастополя во время Крымской войны 1853-1856 гг. породила много воспоминаний ее участников, к их числу относятся и воспоминания Владимира Федоровича Сама­рина, отличившегося в ряде сражений и на­гражденного орденами за мужество и храб­рость. Самарин В.Ф. (1827-1872) получил юриди­ческое образование в Московском универси­тете. С марта 1855 г. он нахо­дился в Севастополе сначала в качестве орди­нарца, затем — адъютанта генерала Хрулева С.А.

 

Самарин В.Ф. рассказывает об обороне в течение марта — мая 1855 г. От целости укрепления, преграждавших подступы к Малахову кургану,  зависели спасение или гибель Севастополя. Руководил обороной генерал-лейтенант Хрулев С.А. , человек необыкновенно храбрый и решительный, по-суворовски любивший солдат и пользовав­шийся их безграничным доверием.

Хрулев Степан Александрович (1807-1870) — генерал-лейтенант,   выдающийся де­ятель Севастопольской    обороны, один из ее руководителей. С декабря 1854 г. состоял в распоряжении кн. Меншикова А.С., был председателем комитета по испытанию образцов новых пуль, вводимых в дейст­вующей армии. 4 марта 1855 г. был назначен начальником войск левой половины оборони­тельной линии Севастополя (Корабельной стороны). Вместе с Нахимовым П.С. руководил отражением нападений крупных сил противника.

Воспоминания Самарина В.Ф. привожу с сокращениями:

«Я приехал в Севастополь 13 марта, часов в 12… Из разговоров с разными лицами я  узнал   про   положение Севастополя, и так как в это время все действия неприятеля были направ­лены против левой половины нашей оборонительной линии, то я решился хлопотать, чтобы попасть в орди­нарцы к генералу Хрулеву…

Часов в 8 Степан Александрович воротился с Малахова кургана; я тотчас же представился ему и был принят    с свойственною Степану Александровичу ласкою и добротою… Часов в 12 Степан Александрович    призывает меня и говорит: «Вам надобно, благодетель мой, ознакомиться с ме­стностью; отправляйтесь-ка с Сикорским на Малахов курган (ключевая позиция осажденного Севастополя на территории Корабельной стороны) и на Камчатский люнет; да  смотри, Сикорский, вы влево от башни головы слишком не высовывайте — там поминутно ядра летают — того и  гляди голову снесет». С этим наставлением  мы  отправляемся на Малахов курган, куда прибыли благо­получно и осмотрели все без осо­бенного беспокойства, ибо в это время не было ни одного выстрела на Малаховом кургане.

Шествие наше на Камчатский   люнет было не так спокойно; дорогою несколько пуль просвистало над нашими головами; ядра и осколки бомб свидетельст­вовали о небезопасности пути; Си­корский показал   мне   место, где славному Истомину снесло голову ядром (во время первой бомбардировки Севастополя)…

В 7-м часу вечера Степан Алек­сандрович поехал верхом на Малахов курган и велел мне прийти туда с Сикорским; мы вскоре поспели за ним, и я присутствовал при распоряжениях на ночь, заключав­шихся в наряде на работы, в тран­шеи и в цепь. Часу в 9-м, когда смерклось, Степан Александрович отрекомендовал меня капитану 2 ранга Серебрякову, траншей-майору, и велел идти с ним на Камчатский люнет, чтобы видеть, как располагается наша цепь на ночь…

Ночь была чрезвычайно светлая, и пули по­минутно ударяли то в самый ложе­мент (небольшой окоп), то в землю рядом с нами; я удивлялся и Серебрякову и Кушу, которые прогуливались тут как дома, отдавая приказания — они мне каза­лись героями; я не понимал, как можно было прогуливаться безнака­занно среди этого града пуль. К не­счастию, мои опасения сбылись: и тот и другой в скором времени пали жертвами своего самоотвержения. Солдаты и офицеры были не совсем спокойны точно так же, как и я. Между прочими размышлениями мне пришла в голову и та мысль: «За­чем это Степан Александрович при­слал меня сюда на расстрел; кажется, от этого никому нет пользы?». Поль­за, между прочим, была, ибо я обстреивался, но тогда я этого еще не понимал…

Левая половина оборонительной линии г. Севастополя, иначе Ко­рабельная сторона, комендантом и начальником войск которой был генерал-лейтенант Хрулев, тя­нулась на расстоянии 4 или 5 верст и заключала в себе следующие укрепления, начиная с левого флан­га: Волынский и Селенгинский ре­дуты, бастионы № 1 и 2, отделявшиеся от редутов Килен-балкою; в центре этих двух бастионов находилась так называемая Оборо­нительная казарма; бастион № 2 соединялся с Малаховым курганом куртиною, в середине которой был выход, называемый рогаткою, впереди которой, по дороге к Камчатскому люнету, были вырыты волчьи ямы, оказавшиеся, между прочим, совер­шенно бесполезными, потому что от разрыва бомб и от ядер были засыпаны землею; впереди Камчат­ского люнета, вправо и влево от него, были построены ложементы, занимаемые на ночь цепью, а днем штуцерными; ложементы эти впо­следствии были соединены тран­шеями; за Камчатским люнетом находился бастион Корнилова, или Малахов курган с знаменитою ка­менною башнею, которая постоянно разрушалась от неприятельских вы­стрелов и гораздо более погубила народу, нежели спасла; на правом фланге этого бастиона, отделявшегося от бастиона № 3 Даковым оврагом, находилась батарея Жерве — чрезвычайно слабый пункт, чрез который неприятель прорвался во время штурма 6 июня.

Все эти укрепления составляли 4-е отделение всей оборонительной линии г. Севастополя… По прибытии моем в Севастополь должность траншей-майора на 4-м отделении исправлял храбрый ка­питан 2 ранга Серебряков, о ко­тором я уже говорил; он был убит пулею в голову на 4-ю или на 5-ю ночь… На место Серебрякова назначен Екатеринбургского пехотного полка майор кн. Урусов и при нем два траншей-адъютанта: поручик Арсеньев и подпоручик кн. Голи­цын. Должность эта чрезвычайно тяжелая, ибо надо всю ночь до зари наблюдать за порядком в цепи, и, кроме того, опасная по близости ружейного и артиллерийского огня…

Меня осо­бенно поразила смерть кн. Голицына, бывшего нашим товарищем по служ­бе в Севастополе. Это случилось в ночь на 19 апреля. Во 2-м часу ночи вдруг вбегает ко мне в комнату юнкер кн. Хованский, мальчик лет 14, состоявший помощ­ником при кн. Голицыне, и объяв­ляет дрожащим голосом, что Голи­цын, находясь в траншее, опасно ранен в голову осколком гранаты. Я тотчас же отправляюсь отыски­вать его на перевязочный пункт, но там его не оказалось; догадав­шись, что он уже кончил жизнь, я скрепя сердце иду к складочному месту убитых и умерших от ран воинов. Рогожа прикрывала три тела; между ними я с трудом узнал Голицына, ибо он был обезображен и верхнее платье было снято…

28 марта, на рассвете, мы были пробуждены ужасным громом и треском; неприятель открыл бомбар­дировку (вторая бомбардировка) по всей нашей линии; мы, разумеется, тотчас же выскочили на улицу и не без ужаса смотрели на лопавшиеся повсюду бомбы, на густой дым, подымавшийся над бата­реями, и внимали свисту ядер, все   разящих   на   своем   полете…

Ударили  тревогу; я тотчас же надел кожан и побежал  на курган; дорогою я встретил войска, спешившие туда же, и пошел с ними: «На миру и смерть красна»; бомбы и ядра провожали нас во всю дорогу; несколько  солдат были  выбиты из рядов и оставлены полумертвые на дороге. Наконец мы дошли до рогат­ки; отсюда   мне предстоял небез­опасный путь до башни; дорогою я встретил траншей-майора кн. Уру­сова  и  был  поражен  его  спокой­ствием; встреча эта ободрила и меня; наконец я добрался благопо­лучно до блиндажа Степана Александровича.

Сначала, как открылась бомбар­дировка, ожидали штурма, поэтому и потребовали на бастионы все резервы; но после, в полдень, так как огонь не умолкал, и движения со стороны неприятеля не было за­метно, то войска мало-помалу начали распускать. Часу в 3-м Степан Александрович отпустил и нас, а сам остался на Малаховом кургане…

Так бомбардировка с большею и меньшею силою, смотря по усер­дию артиллеристов, продолжалась до 9 апреля. Обыкновенно самая силь­ная бомбардировка открывалась с раннего утра и продолжалась часу до 12-го; к этому времени огонь становился гораздо слабее, — веро­ятно, французы тогда обедали; во 2-м часу огонь возобновлялся с преж­нею силою и не умолкал до 5 часов; между 6-м и 8-м часом обыкновенно было очень спокойно, но к 9 часам перестрелка опять усиливалась на несколько часов. Ночью огонь был умеренный, ибо в продолжение дня нам удавалось-таки сбить несколько орудий, так что неприятель сам должен был заняться исправлением повреждений…

Ежедневная потеря наша была значительна: от 700 до 800 чело­век. Вид перевязочного пункта и гос­питаля был ужасен: повсюду вопль, стоны, крики страдальцев, послед­ние издыхания, ампутации. Среди этого ужасного хаоса я не раз был поражен видом геройской кон­чины: страдалец умирал в ужасных мучениях, но дух его был совершенно спокоен — он сознавал свое достоинство: он умирал за отечество, исполняя свой долг…

С нашей стороны огонь во все время был очень слаб, ибо был большой недостаток в порохе и в снарядах. Повреждения на бастионах были значительные, но более или менее исправлялись в ночное время.

После 9 апреля наступило для Корабельной золотое время, про­должавшееся до 6 мая. Во все это время неприятель поддержи­вал чрезвычайно слабый огонь, по­этому ежедневная потеря наша была незначительна, и гарнизон жил себе припеваючи. Улицы Корабельной оживали: по утрам кипел базар, а вечером хор военной музыки, игравший перед домом генерала Хрулева, привлекал толпу зевак — солдат и матросов, незанятых служ­бою…

В это же самое время дело шло своим чередом: работа неутомимо кипела на бастионах и днем и ночью; воздвигались новые батареи, насы­пались траверсы (земляная насыпь), строились блин­дажи, выводились траншеи. Все эти труды не обходились даром: как ни слаб был огонь неприятельский в сравнении с предшествовавшею бомбардировкою, все же он находил свои жертвы; каждый, отправляясь по своему назначению на работу, в цепь или на бастион, знал, что он идет на смерть, но это нисколько не смущало его: сотворив знамение креста и поручив себя провидению, он шел спокойно и нес службу без ропота. Гарнизон был уже испытан — предшествовавшая бомбардировка за­калила его; настоящее время каза­лось ему блаженным…

Противник несколько раз пытался овладеть нашими ложементами и траншеями впереди бастионов № 4, 5 и 6-го, как мы ни отстаивали их, но, на­конец принуждены были уступить. Нападения эти происходили боль­шею частью вечером и изредка на рассвете…  Французы четыре раза были отбиты нами, но на пятый мы потерпели совершенное поражение. Это случилось 19 ап­реля.

Под вечер этого дня неприятель открыл усиленный огонь против бастионов № 4 и 5, а в 10 1/2 часа, стянув до 10 тысяч войска, вышел из своих траншей, имея впереди около 600 охотников, и с криком «ура» стремительно бросился на наши ложементы впереди бастиона № 5. Несмотря на сильный ружейный огонь и удар в штыки двух батальонов Волынского пехотного полка и двух батальонов Углицкого егерского полка, атакующий овладел ложементами и взял находившиеся там 9 малых кугарловых мортир; вслед за тем неприятель двинулся на редут Шварца, но был оста­новлен картечным огнем. На рас­свете неприятель отошел в свои траншеи, оставив в занятых им ложементах небольшие команды охотников и рабочих…

До этого времени севастопольский гарнизон, как бы ни было невы­годно его положение, не испытал ни одного поражения; воспомина­ние об удачном деле 10 марта было еще свежо в его памяти, незначительные вылазки, время от времени предпринимаемые с раз­личных пунктов и большею частью кончавшиеся небезуспешно, хотя и с значительными потерями, поддер­живали его дух; тем чувствительнее была эта первая неудача, и тем сильнее она поразила нравственные его силы. Неприятель взял значи­тельный перевес; войска наши пали духом. Надо было ожидать, что неприятель, овладевши этою позициею, вскоре откроет бомбардировку и пойдет на штурм. Уныние было всеобщее.

В этом отчаянном положении нужно было предпринять решитель­ные меры; а для этого нужен был человек опытный и энергичный. Выбор главнокомандующего пал на Степана Александровича Хрулева, который в короткое время заслужил в Севастополе всеобщую любовь, уважение и доверие,.. он был назначен началь­ником 1-го и 2-го отделений…

Известие о новом назначении Степана Александровича быстро рас­пространилось по Корабельной и возбудило всеобщее сожаление; мно­гие приходили проститься с добрым и уважаемым начальником. Самому Степану Александровичу, как я заме­тил, было грустно расставаться с Корабельной; и кто же не поймет этого чувства; его трудами левая половина оборонительной линии в короткое время (в два месяца — март и апрель) не только окрепла физически, но и по моральному настроению гарнизона, уверенного в своем начальнике, стала для врага грозною твердынею… Человек, принесший такую жертву на пользу отечества, совершил подвиг, достойный быть записанным в летопи­сях истории…

В это время Севастополь уже много пострадал от неприятельских бомб; везде заметны были следы разрушения; почти все дома, за исключением ближайших к Нико­лаевскому форту, были повреж­дены бомбами и ядрами; большая часть из них была без стекол и без рам, с пробитыми стенами и кры­шами; несмотря на это, в них еще по­мещались резервные батальоны, и многие магазины и лавки были еще открыты; гостиницы же и кофейные по-прежнему были полны офицеров. Вместе с наружностью города изменилось и настроение жителей и самого гарнизона; оно стало более серьезным и задумчивым; в нем таилось уныние перед ожиданием грозы…

Мы пробыли на правом фланге всего 20 дней, с 6 по 26 мая… Несмотря на болезненное свое состояние, Степан Александрович каждый день ездил осматривать местность, следил за работами непри­ятеля, и 8 мая у него уже был готов план действий…

Крымская кампания доказала в полной степени, что полумеры в воен­ных действиях столь же губительны, сколько и действия необдуманной отваги или вспыльчивости. Во все время осады г. Севастополя князь Горчаков (с марта 1855  г. — главнокомандующий Крымской армией) ни разу не решился действовать наступательно; даже и в то время, когда численность Крым­ской армии представляла возмож­ность сосредоточить в одном месте значительные силы, чтобы напасть на неприятеля, и если не овладеть его батареями, то, по крайней мере разрушить его осадные работы и через это удалить штурм и поко­лебать уверенность союзной армии, что Севастополю осталось недолго держаться.

В военном деле выигрыш времени и моральное настроение армии — есть первое ручательство в исходе кампании. Князь Горчаков действовал полумерами на следующем основании: он постоянно рассчитывал на убыль гарнизона от бомбардиро­вок и поэтому не решался предпри­нять наступательное движение, опа­саясь, что в случае неудачи и мо­гущей затем последовать бомбарди­ровки у него не хватит войска для отражения штурма.

Расчет этот, по моему мнению, совершенно ложен в этом случае: в случае наступления с нашей стороны, даже если бы оно и не удалось, потеря с обеих сторон была бы почти одинаковая, так что пропорционально силы обеих ар­мий остались бы те же; в случае же удачи получали огромный перевес; ибо, отбрасывая неприятельские рабо­ты, мы через это удаляли время бомбардировки, отклоняли штурм, поколебали бы моральное настроение союзников и заставляли бы их с новыми жертвами возобновлять осад­ные работы.

Оставаясь же постоянно в оборонительном положении, мы ослабевали и морально и физически от бомбардировок, которым неприя­тельская армия не была подвержена, ибо она находилась вне выстре­ла; да и к тому же наш огонь ни в каком случае не мог быть для них так губителен, как их огонь нам; ибо в Севастополе всякая неприятельская бомба и ядро причиняли значительный вред куда бы они ни попали: в бастион ли или в самый город; наши же бомбы и ядра вредили, только попадая в самые бастионы.

13 мая после предварительных переговоров, в три часа пополудни, был выкинут белый флаг на нашем 6-м бастионе и на противулежащем со стороны французов. Началась печальная церемония уборки тел и раненых».

26 мая после третьей бомбардировки Севастополя 5 французских дивизий овладели укреплениями перед бастионами Корабельной стороны. 6 июня после четвертой бомбардировки Севастополя 8 французских и английских дивизий (44 тыс. чел.) начали штурм Корабельной стороны, который был отбит 20-ю тысячами севастопольцев под командованием генерала Хрулева С.А. 24 августа началась последняя бомбардировка Севастополя из 807 орудий. Выпустив 150 тыс. снарядов, артиллерия союзников сровняла русские укрепления с землей.

27 августа 8 французских, 5 английских дивизий и 1 сардинская бригада (около 60 тыс. чел.) начали штурм Севастополя, гарнизон которого в это время насчитывал 40 тыс. человек, но большая часть войска была отведена из-под огня на вторую линию. Внезапной атакой французские части овладели линией бастиона на Корабельной стороне. Контратакой их удалось отбросить везде, кроме Малахова кургана, что решило исход обороны. Вечером по приказу главнокомандующего Горчакова М.Д. войска отошли по мосту на Северную сторону. 28 августа союзники заняли сильно разрушенную Южную сторону.

В конце августа 1855 г. союзники ценою огромных потерь смогли занять город. После захвата ими господствующей высоты — Малахова кургана — дальнейшая оборона Севастополя оказалась бессмысленной. Падение Севастополя решило исход войны. Русская армия была обескровлена, казна пуста, хозяйство расстроено.

Крымская война нанесла тяжелый удар по всей внешнеполи­тической системе России. Рушились сколоченные в результате действий дипломатии 1826-1833 годов ближневосточные пози­ции России, резко упал ее международный престиж. Крымская война явилась также и сильнейшим толчком к обострению социального кризиса внутри страны, который уско­рил падение крепостнического режима в России.

Воспоминания Самарина В.Ф. взяты из «Время и судьбы: Военно-мемуарный сборник». Выпуск первый, сост. А. Буров , Ю. Лубченко, А. Якубовский, М., Воениздат, 1991 г.